Глава 2Глава вторая, в которой Гарет не справляется со своей миссией.
— Заковать его? – спросил Кингсли Шеклболт, как показалось Гарету, с надеждой.
— Мистер Бирс не арестованный, а свободный человек, добровольно вызвавшийся помочь Министерству, — подчеркнуто ровным тоном сообщил Смит-Фортескью и протянул Гарету непонятно откуда взявшийся серый плащ с капюшоном. – Наденьте это и скройте лицо. Возможно, будет принято решение держать в секрете ваш визит. Особенно в случае, если паче чаяний он не увенчается успехом. Хотя возможно, вам придется дать пару интервью, чтобы общество знало: в Министерстве предприняли все средства, чтобы вернуть профессора Дамбльдора.
Холод росы на траве напомнил Гарету о том, что дом он покинул, не обувшись. Плиты пола в замке и вовсе обожгли льдом. Но острее холода было ощущение, названия которому он не смог бы подобрать, — ощущение, что он снова оказался в стенах Хогвартса. Здешняя магия. Особенная. Ни на что не похожая. Умиротворяющая. Защищающая. Отвращающая зло. Даже странно, что сюда смогли проникнуть Упивающиеся Смертью. Что они смогли здесь убивать. Убить Альбуса Дамбльдора, который был частью этой магии. И что Северус Снейп…
Нет. Вот этого просто не могло быть. Кто-то что-то не так понял. Ведь говорили же с год назад, что этого ублюдка Сириуса Блэка оклеветали, и он ни за что провел в Азкабане двенадцать лет! Много… Примерно столько, сколько Гарет не был в Хогвартсе.
Нет, Гарет не был тут дольше. Он окончил школу семнадцать лет назад. Ровно за год до падения Темного Лорда. И года ему хватило, чтобы натворить таких дел…
Лучше не вспоминать. Не здесь. Не сейчас.
Здесь все такое знакомое – на уровне ощущений, на уровне запахов и звуков, – здесь все такое детское, из детства, из несчастливого и все-таки беззаботного детства, потому что после детства, после школы для их поколения сразу же начался кошмар… Потому что пришлось делать выбор.
А здесь время застыло. Здесь все еще детство.
Хотелось выглянуть из-под капюшона, посмотреть вокруг, увидеть те самые портреты на стенах и те самые статуи… Но Гарет сдержался и шел, глядя в пол, направляемый легким прикосновением руки Смита-Фортескью.
Где-то тут в одной из девичьих спаленок спит Джульетта, его старшая дочь. Возможно, в той же самой спальне и на той же кровати, на которой спала его старшая сестра Вивиана. К сожалению, точно узнать Гарет не мог, ибо он в школьные годы не бывал в спальне слизеринских девочек. Наверное, мальчиков туда вообще не пускали (по крайней мере, он на это надеялся), и уж точно не пускали маленьких мальчиков из Рэйвенкло. Вивиана была старше его на три года. Для нее он всегда оставался маленьким. Почти вся его семья училась в Слизерине. Только он попал в Рэйвенкло. Сначала огорчался этим обстоятельством, потом понял: Шляпа права, ведь знание для него привлекательнее власти. А вот Джульетта продолжила семейную традицию Бирсов. Интересно, куда попадут другие его девочки? Офелия – копия матери, так же добра, заботлива и самоотверженна. Сара училась в Хаффльпафе. А вот Гермия – она боец, отважна и упряма, как никто из них… Гриффиндор? Это было бы даже забавно. Но Джульетта рассердится. Она уверена, что все ее сестренки попадут в Слизерин. Кстати, надо бы расспросить, чему она учит Гермию. С малышкой рановато еще говорить о политике. Тем более, что Джульетта, похоже, не совсем правильно оценивает его позицию.
Удастся ли повидаться с дочерью, пока он здесь? Наверное, теперь детей раньше времени распустят по домам, теперь, когда директор…
И тут Гарет споткнулся на ровном месте. Почему он не спросил, все ли в порядке с Джульеттой? Почему он даже не подумал, что его дочь могла пострадать? Предавался сентиментальным воспоминаниям и даже не спросил, цел ли его ребенок!
— Джульетта, моя дочь… Она учится на третьем курсе, — пролепетал Гарет.
— Я знаю, мистер Бирс.
— С ней все в порядке?
— Никто из учеников не пострадал, — равнодушно ответил Смит-Фортескью.
Гарет кивнул, но не успокоился. Даже если бы дети пострадали, даже если бы с Джульеттой что-то случилось – ему бы все равно не сообщили, не так ли? Им нужно, чтобы Гарет сделал свою работу. И они не стали бы его огорчать его. А то вдруг бы у него не получилось! Смешно, но на самом деле он так до конца и не осознал, что Упивающиеся Смертью действительно могли проникнуть в Хогвартс. Что Дамбльдор убит, что эти стены больше не служат надежнейшей защитой для укрытых за ними детей… Осталось ли хоть одно безопасное место в этой стране?
Они поднялись еще по одной лестнице, и вдруг стало еще холоднее. Так холодно, словно они спустились в подвал. Или вошли в склеп.
— Вот мы и пришли. Можете снять плащ, — сообщил Смит-Фортескью.
Гарет откинул капюшон.
Они находились в кабинете директора. Его приглашали сюда четыре раза за годы, проведенные в Хогвартсе.
Именно здесь Гарет впервые совершил путешествие… Первое его путешествие, еще неосознанное, едва не приведшее его к гибели. Это было на втором курсе. Директор вызвал его, а в кабинете уже ждала Вивиана, растрепанная, в криво застегнутом платье, заплаканная, несчастная, и она обняла Гарета и прижала его к себе так, что ее пуговицы больно впечатались в его щеку, и сказала, что им надо немедленно отправиться домой, потому что мама… мама…
«Она умерла, Гарет. Наша мама. Она умерла».
Наверное, Дамбльдор просил Вивиану как можно деликатнее сообщить младшему брату трагическую весть. Но Вивиана не справилась… такой уж у нее был характер.
Их мать стала одной из жертв отравления новым запатентованным омолаживающим средством. Оказывается, это средство нельзя было сочетать с большим количеством кофе. Для всех остальных оно было совершенно безопасно. И действительно – буквально поворачивало время вспять! А для шести женщин, любительниц кофе, эликсир вечной юность остановил время навеки.
Гарет потерял сознание прямо там, в кабинете директора, в объятиях рыдающей сестры. Просто сполз на пол… Вызвали мадам Помфри, но она ничего не могла поделать. Никакие средства не возвращали мальчика к жизни. Его состояние магглы назвали бы глубокой комой.
В конце концов, Дамбльдор предложил отцу Гарета вызвать ловца душ. Это было последнее средство. Оно подействовало. И ловец – это был знаменитый Морис Шелли — сообщил о том, что Гарет тоже такой… Один из них. Обладатель редкой способности путешествовать вне своего физического тела. Правда, учить его Морис Шелли отказался. Он не любил учить.
В этом же кабинете Дамбльдор познакомил Гарета с Гектором Дорсеттом. С тем, кто согласился стать для него учителем. И потом вызывал еще несколько раз, по различным поводам, иной раз – просто расспросить, поговорить. Дамбльдор всегда был внимателен к ученикам… К каждому из них.
Похоже, за прошедшие годы тут ничего не изменилось. Только феникс исчез. А на диване, накрытое плотной тканью с узором из звезд, лежало длинное, неподвижное. Смит-Фортескью подошел и откинул ткань. Гарет услышал громкий всхлип, переходящий в стон. Сначала он отрешенно подумал, что это всхлипывает Кингсли Шеклболт, но потом вдруг осознал, что это он сам.
Просто очень странно было видеть директора мертвым, бледным, изломанным, с неестественно вывернутой шеей.
— Его нельзя вернуть, — прошептал Гарет. – Слишком серьезные повреждения. Даже если удастся вернуть, в этом теле душа уже не удержится.
— Мы все предусмотрели, мистер Бирс. За соседней стеной находится группа целителей из госпиталя святого Мунго. Верните душу – а они помогут ей удержаться. Они специалисты в своем деле. Так же, как и вы в своем. И здесь специально поддерживалась низкая температура, необходимая для сохранности тела, — когда Смит-Фортескью произносил слова, изо рта у него вылетали облачка пара.
Ноги у Гарета совсем окоченели. Очень хотелось попросить какую-нибудь обувь… И вместе с тем – не мог он ни о чем просить этих людей. Просто не мог. Лучше заболеть. Если он останется жив, Сара вылечит его от любой простуды.
— Что вам необходимо, чтобы приступить? Какие-нибудь зелья? Артефакты? Мы можем послать к вам домой, чтобы доставили…
— Ничего не нужно. Ничего такого…
…Гектор Дорсетт рассказывал своим ученикам, что на востоке капторы, прежде чем отправиться в «путешествие», несколько дней постились, очищали организм, совершали особые дыхательные упражнения, которые должны были облегчить выход души из тела. Вернее, не совсем души, а...
«У каждого мыслящего существа на земле есть три тела, которые принято называть физическим, энергетическим и духовным, — донесся до Гарета голос учителя. — Некоторые представители нашей профессии различают еще четыре тела – эфирное, казуальное, интуитивное, кармическое – и уверяют, что могут различать, когда эти тела разъединяются и соединяются вновь. Лично я, да и все знакомые мне ловцы ощущают в себе лишь три сущности. Первая и самая незначительная – физическая. Воистину, это лишь сосуд, который подобно кувшину можно заполнить и опустошить. Физическое тело можно ощутить, прикоснувшись к нему. Это доступно даже самому примитивному из магглов. Энергетическое тело заполняет физическое, согревает его и направляет все необходимые для жизнедеятельности процессы, оно же соединяет физическое тело с астральным. Энергетическое тело может ощутить любой маг. А вот астральное тело способны видеть только мы. Потому нас и называют «ловцами душ» — мы можем видеть и ощущать астральное тело. Ведь астральное тело и есть то, что называют «душа». Это единственное, что в нас вечно. Или не вечно, но существует достаточно долго после смерти, чтобы живой каптор мог войти с ней в контакт».
Гектор Дорсетт считал, что особая подготовка к «путешествию» не нужна. Способности «ловца» у мага или есть, или их нет, и никакой подготовкой их не усилишь. А подтверждений тому, что диета и дыхательные упражнения могли как-то облегчить «выход» и «возвращение», Гектор не получил, хотя одно время увлекался восточными методиками. Поэтому ученикам своим он советовал, что главное – комфорт тела во время «путешествия». Удобная поза, причем такая, чтобы при резком возвращении астрального тела в физическое это последнее не было повреждено – то есть было защищено от падений и ушибов. А уж на сытый или голодный желудок отправляться в «путешествие» — совершенно не важно. Кому как больше нравится.
— Мне нужно удобное кресло, вплотную придвинутое к дивану, — сказал Гарет. – На полу хорошо бы разложить подушки. Иногда после возвращения у меня случались конвульсии.
Смит-Фортескью серьезно кивнул и мановением палочки передвинул большое кресло из угла возле книжного шкафа к дивану.
— Это достаточно удобное? Сейчас я распоряжусь насчет подушек. Что-нибудь еще?
Его ровная реакция и готовность выполнить все требования воодушевили Гарета, и он решился:
— Здесь очень холодно – мне нужен теплый плед. Что-то, чтобы укутать ноги. Мне нужна комфортная обстановка, тогда легче будет… выйти.
— О Мерлин! Да вы босиком!
— У меня не было возможности обуться.
— Простите мне этот недосмотр… Сейчас мы что-нибудь найдем для вас.
— И еще…
— Да?
Смит-Фортескью был – само внимание, сама любезность. Но Гарет еще раз прикинул – каковы его шансы?
А вдруг неудача? Скорее всего – неудача… И что тогда: Смит-Фортескью исполнит свое обещание? Гарет давно не верил словам чиновников. Но что выгоднее для Министерства: отправить неудачливого каптора в Азкабан – или заставить дать те самые интервью, о которых говорил Смит-Фортескью? А дальше – возможно, ему позволят вернуться к семье и к работе, к его любимой работе, к «путешествиям», к полетам, к настоящей свободе… И если есть хоть крупица надежды на это… Хоть крупица…
…А если его обманут и отправят в Азкабан, он в самом крайнем случае может поступить, как в прошлый раз. Это единственное, чего они в Азкабане не могут сделать: удержать душу каптора плененной в теле.
— Один из сопровождавших вас авроров забрал у меня маленький флакончик, — сказал Гарет. — Я бы хотел вернуть его. Там находится противоядие. Я принял яд, когда вы рвались в мой дом. Он подействует через восемь часов после того, как попал в организм. А я не могу предсказать, сколько продлится «путешествие».
Смит-Фортескью как-то по-кроличьи испуганно заморгал.
— Вы успели принять яд?!
— Да. На случай, если меня отвезут в Азкабан. Я предпочитаю смерть – возвращению туда.
— Кингсли Шеклболт говорил, что вы способны совершить что-то подобное, но я не поверил ему! – шокированно сообщил Смит-Фортескью.
— Он хороший профессионал, и ему надо доверять, — улыбнулся Гарет.
— А если вы мне лжете? Если в том флакончике яд?
— Какой смысл теперь мне убивать себя? Вы ведь подарили мне надежду, мистер Смит-Фортескью.
— Хорошо. Вам вернут противоядие, — уже гораздо суше ответил молодой чиновник. – Что-нибудь еще?
— Чтобы мое тело не беспокоили во время путешествия. Мое физическое тело. Не надо его передвигать, вообще прикасаться…
— Я знаю! Мы досконально изучили вопрос, прежде чем обратиться к вам! – раздраженно воскликнул Смит-Фортескью.
— Простите, но для досконального изучения у вас было мало времени. А от этого зависит моя жизнь.
Смит-Фортескью принес Гарету флакончик с противоядием. И плед. И мягкие войлочные тапочки, совершенно новые.
Противоядие оказалось еще более противным на вкус, чем сам яд. У Гарета онемел рот, и он подумал: а что, если Снейп или уже он сам перепутал, в каком из флакончиков противоядие, а в каком яд? Спасет ли его заранее принятое противоядие?
Можно было бы попереживать еще и на эту тему, но сейчас не было времени: представитель Министерства смотрел на него своими бесцветными малфоевскими глазами и ждал, когда же Гарет приступит к тому, ради чего его, собственно, и вернули из забвения и практически небытия.
Гарет придвинул кресло к дивану еще плотнее, укутал ноги пледом, устроился поудобнее. Контакт физического тела «ловца» с физическим телом «объекта» был не обязателен, однако желателен. Гарет сжал в ладонях окостеневшие и холодные пальцы директора. Сделал несколько глубоких вздохов.
Раньше у него так ловко получалось выскальзывать из телесного плена и отправляться в «путешествие». Тело спадало, как одежда, и оставалось где-то внизу, а без тела становилось легко, свободно, приятно, будто содрал с себя грязную коросту, будто сбросил надоевшую тяжесть, и – полет, сладостный, ослепительный полет, сначала вверх, к потолку, и так странно смотреть вниз на свое покинутое тело – почему оно всегда застывает в такой нелепой позе и с таким глупым выражением на лице? А потом – потолок расступается, распадается на частицы, превращается в туман, и полет уже не вверх, а вперед или назад, в любом направлении, просто настраиваешь свой внутренний радар на поиск той самой души, за которой тебя послали.
Гарет никогда не мог зафиксировать тот момент, когда из этого мира он переходил в иной. Так же не мог он зафиксировать миг погружения в сон. Ощущения очень похожи, только при «путешествии» сознание не отключается, а напротив – обостряется. И все ощущения – только они становятся иными, внетелесными и настолько пронзительными и чистыми, что потом очень трудно заставить себя вернуться, втиснуться обратно в неуклюжий чехол тела, притушить остроту ощущений мокрой ватой плоти. Но приходится.
Неудивительно, что «ловцы» так часто платят жизнью или рассудком за свои полеты. Возможно, самый редкий дар в колдовском сообществе и самый приятный при этом – он же еще и самый опасный… Потому что всегда есть соблазн – уйти и не вернуться. Всегда есть риск уйти слишком далеко, заблудиться, не найти пути назад или просто затянуть свое путешествие до того срока, когда возвращение станет невозможно, когда золотая жаркая нить, связывающая душу с телом, ослабнет и начнет распадаться на искорки, стремительно улетающие вверх, вверх, вверх… Гарет не раз видел, как это происходит. То, что называют смертью.
Вдох – и он выскользнул, взлетел… Так легко! Будто и не было всех этих лет, когда он не имел права на путешествия и был прикован к телу указом Министерства. Гектор Дорсетт говорил, что «ловцы» не могу разучиться, не могут утратить свой талант.
На миг Гарет завис под потолком, сверху вниз глядя на свое тело, неуклюже развалившееся в кресле, – почему у оставленного тела всегда такое глупое, такое некрасивое выражение на лице? А затем его потянуло выше, дальше… и он вырвался за пределы материального мира.
…Его часто спрашивали – а как оно там? Он пытался объяснить, что там все настолько иначе, что не существует человеческих слов для обозначения этого… Что даже если он попытается, у него все равно не получится достоверно описать светящийся серебристый туман, в котором проплывают, пролетают души, с которыми можно вступить в контакт, но это будет совсем не словесный контакт, а некое абсолютное взаимопроникновение, когда за миг, соединившись, можно узнать о другом все, что, собственно, составляло его личность, а задержавшись подольше – прочесть все его воспоминания и мысли… и даже поговорить – без слов, мыслями и чувствами, которые там – открыты… и что ни туман, ни души, ни тянущиеся за ними сквозь туман золотистые шлейфы «энергетических тел», эти сияющие ленты – оборванные и разрушающиеся или прочным канатом уходящие вниз, к телу… что всего это не видишь, ведь там нет глаз, что все это просто чувствуешь… А кто-нибудь обязательно спросит: «Откуда же ты тогда знаешь, что туман – серебристый, а энергетическое тело – золотистое?» — и что тогда отвечать? Что он просто знает это, потому что ощущает – так? Серебристым, золотистым, теплым, нежным, жарким, болезненным, ведь души могут причинять друг другу боль, куда сильнее, чем боль телесного мира, оставшегося где-то далеко…
Уже взлетев, Гарет знал, что он не найдет Дамбльдора. Не осталось даже следа. Он ушел – окончательно, безвозвратно. Некоторые уходят вот так – сразу. Большинство остается еще какое-то время витать в сером тумане… Потому что большинство не хочет умирать. Но некоторые хотят. И если их ничто не держит в покинутом мире – они уходят сразу. Видимо, с директором случилось именно так.
Гарет мог бы вернуться, но ему хотелось еще немного продолжить полет, еще немного насладиться свободой.
Ему вдруг захотелось контактов – здешних, ни на что не похожих контактов, и он коснулся одной пролетавшей в тумане души, потом другой…
Маггл. Старик, умерший в доме для престарелых, в полном одиночестве, в смертный свой час сожалевший о том, что он когда-то не женился на русоволосой девушке по имени Оливия, что у них не было детей, что он так мало любил и его так мало любили. А еще сильнее он жалел о том, что не погиб во время войны вместе со всеми своими друзьями. Все погибли – он остался один – безрадостная жизнь, одинокая смерть. От соприкосновения с этой душой Гарету стало холодно, а старик держал его, не хотел отпускать.
Нет, нет, прочь!
К другому.
Маггл. Тоже старик. Священник. Возносится в светлой радости, в ожидании встречи с тем, кому он служил и молился всю свою жизнь. Эта душа грела, и Гарет долго летел рядом с ней, погружаясь в обстоятельства простой, строгой, искренне-добродетельной жизни. Но священник уходил все выше и выше, куда-то туда, к ослепительному свету. Гарет не мог – с ним. Гарет просто побоялся бы… Яркий свет – это так страшно для голой, одинокой души!
Еще одна душа. Опять маггл. Души магов встречаются тут редко. Так же редко, как маги в физическом мире. На этот раз душа принадлежит женщине, которая умерла после долгих страданий: ужасная болезнь, магглы называют ее «рак». Теперь женщина чувствует покой и облегчение. Наслаждается своей свободой. Купается в серебристом тумане. Никуда не спешит. Ей просто хорошо.
Еще душа… Маггл. Ребенок. Внезапная смерть. Перебегал дорогу, хотел быстрее, быстрее, торопился в кино, он всегда, всю свою коротенькую жизнь торопился, и вот – удар, мгновенная боль, тьма… и этот серебряный туман.
«Хочу домой. Хочу к маме. Страшно…»
Попробовать вернуть его? Нет, невозможно. Энергетическое тело практически уничтожено. Страшно подумать, что стало с физическим. Ведь он явно скитается здесь не один день…
«Ты не можешь вернуться. Но не бойся. Лети выше. Там свет. Все уходят туда.»
«Я боюсь. Не бросай меня. Ты взрослый. Я знаю, ты взрослый. Не бросай…»
Но не может же Гарет вести его – туда? Однако приходится, нельзя же бросить малыша в этом тумане. И Гарет заключает душу мальчика в объятия и устремляется вверх, к этому страшному ослепительному свету. Нет, донести его туда не получится, Гарет должен остановиться, пока свет не спалил его энергетическое тело, разорвав его связь с физическим миром. Но помочь нерешительной душе подняться чуть выше – это тоже долг каптора.
К счастью, к нему уже идет сверху помощь. Две души, две старые души, они имеют какое-то отношение к этому мальчику, они спустились, чтобы встретить его, слиться с ним, обласкать. И с ними – нечто страшное, кошмарное, ослепительное, будто осколок этого безжалостного света, но живой, мыслящий, грозный, ужасный, ужасный, бежать от него прочь... Но нет, он не интересуется Гаретом, этот страшный и грозный, он распахивает огромные солнечные крылья и укрывает ими три слившиеся в радости души, две старые и одну молодую, и возносится вверх с такой скоростью, на какую не способна ни одна душа, даже совершенно свободная, не привязанная к оставленному внизу телу.
Гарет уже встречался с такими, светящимися. Они иногда спускаются сквозь туман за некоторыми душами. И каждая такая встреча – ужас, потрясение. Хотя ни один из светящихся не заговорил с ним и даже не посмотрел на него. Гарет почему-то очень этого боялся. Что один из этих на него посмотрит… или спросит вдруг… спросит… Нет, нет, не надо!
Вниз. Вниз. Вниз. Зачем он вообще полетел? Да, он искал Дамбльдора. Не нашел. Надо скорее вернуться…
Освобождение от тела – всегда легко и незаметно, но возвращение – так трудно, словно втискиваешься сквозь очень узкое отверстие куда-то, где тебе тесно и жестко… И первый глубокий вдох разрывает грудь, и сердце мучительно колотится, и жгучая жажда, и тяжесть в животе, и голова болит, и ноги затекли – какая неудобная штука это тело!
Смит-Фортескью подал Гарету кружку с чаем. Подождал, пока тот окончательно пришел в себя. И только потом спокойно, мягко спросил:
— Надежды нет?
— Нет. Он ушел, я не нашел следа.
— Ясно. Что ж, мы это предполагали. Спасибо вам. Вы сможете сейчас идти?
Гарет поставил кружку, поднялся на ноги. Колени ватные… А впрочем, до кареты он дойдет.
— Да, идемте.
Последний взгляд на лицо директора Дамбльдора, прежде чем Смит-Фортескью накрыл его тканью со звездами…
И обратный путь, через гулкую тишину.
