Глава 2Напоминаю: НЕ БЕЧЕНО!
Название: Тайная страсть
Написано для Ассиди. Заказанный пейринг: Минерва МакГоннагал/Ром Риддл. Обязательно условие: соблюдение хронологии. Предупреждение автора: высокий рейтинг.
- Милая моя. Нежная моя. Любимая.
Минерва вздрогнула и почувствовала, что скулы ее побелели. Том крепко обнял ее, прижимаясь всем телом, ладошки у него были теплыми и мягкими. Каштановые волосы растрепались и падали на лицо, словно змеи, оставляя рваные черные тени-полоски. Минерва дрожала всем телом, не то от испуга, не от сумасшедшего, почти нереального счастья. Ей казалось, что это сон, сладкий сон, детская колыбельная, перетянутая голубоватой пеленой, которая скоро закончится.
Длинные ресницы Риддла трепетали от набежавших на глаза слез. Минерва думала, что не видела человека прекраснее. Он совершенен.
- Какая же ты красавица…
Минерва почувствовала, что проваливается куда-то в сладкую истому, неведомую полудрему, которой нет конца. Она растворялась в его умелых, ласковых руках, выгибалась словно кошка, мурлыча от удовольствия. И в ее глазах, темно-золотых как шотландское виски, плескались радость и наслаждение. Безумие. Минерве было плевать.
Том вздрогнул, нежно проводя пальцем по ее лицу, поцеловал.
А потом прошептал, нежно-нежно, едва слышно:
- Хорошенькая моя кошечка. Красавица.
И еще раз поцеловал Минерву МакГоннагал во влажный кошачий нос.
Название: черная серая сюита
Написано для Fleur.
Просто потому, что я сильно ее люблю.
Мать сидела на подоконнике и плакала. Обхватив руками острые, почти мальчишечьи коленки, вытирая набежавшие на глаза слезы грязным рукавом мантии. Она всегда была такой. Неряшливой. Одинокой. Совершенно разбитой.
Я робко замер на пороге, не зная, что делать. В руках – потрепанный дедушкин чемодан со школьными вещами и клетка с большим черным вороном. Гарольд сердито ухнул и уставился на мать большими, янтарными глазами. Эта сцена – моего возвращения, казалась плохо спланированной драмой, фальшивой «от мозга до костей», и не было здесь ни одной правильной сцены, ни единой верной декорации.
Ложь. Одиночество. И холод.
Мать подняла на меня заплаканные глаза, попыталась улыбнуться, но потом снова разревелась в голос. Я протянул ей руку, чтобы помочь подняться. Молча.
Она стояла напротив меня, неестественно бледная, худенькая и какая-то совершенно помятая без косметики. Спутанные черные волосы паклей падают на лицо, закрывая испещренный морщинами лоб. И глаза. Глубокие, черные-черные и очень испуганные. Жалкие.
- Отец нас бросил, - прошептала она и спрятала лицо в ладонях.
- Мама… не нужно, - неловко сказал я, глядя на ее подрагивающие плечики.
Она посмотрела совершенно диким взглядом, как будто я сказал что-то аморальное и, хуже того, ужасно оскорбительное.
Тобиас… она зависела от него, как от наркотика. Могла не спать ночами, после чего под глазами залегали глубокие тени от бессонницы и выплаканных в подушку слез. Промозглыми ноябрьскими вечерами она садилась около окна, выходящего на сельскую дорогу и ждала его. На дощатом полу оседала мутноватая серая пыль, паучки плели серебристые нити паутины на люстрах, разноцветный ковер из листьев покрывал усыпанную гравием дорожку. А она все ждала. Надеялась.
Я же бесцельно слонялся из комнаты в комнату, изредка находя какие-нибудь книжки и прочитывая их от корки до корки. А потом еще раз, еще и еще… пока не начинал сходить с ума.
Да, у каждого человека есть свои страхи. Но дело в том, что я понятия не имел, какие были и матери и отца.
- Северус, там на столе пирог. Я приготовила…
Она протянула свою худую, высохшую руку в стороны кухни. Беспомощно огляделась. И снова побежала. К окну.
Я нахмурился и сел за смешной трехногий табурет, который когда-то притащил отец со своей фабрики. Он все время раскачивался с ужасающий треском, мама вздрагивала и причитала, что «Северус, однажды ты обязательно упадешь». Отец смеялся, обнажая неровные желтоватые зубы, и смотрел исподлобья. С ненавистью. И злостью.
Пирог был. Маленькая тарелочка с небесно-голубым орнаментом, сиротливо стоявшая на грязной клеенчатой скатерти. И кусок пирога, жесткий и противный – на вкус, словно мыло жевать. Я усмехнулся.
Она дышала им. Этим подонком, Тобиасом Снейпом, отвратительным ублюдком, при виде которого в ее взгляде появлялась спасительная надежда и безумное, почти нечеловеческое счастье. Я давно понял – матери не было до меня никакого дела.
Название: немножко воспоминаний
Пейринг: Луна Лавгуд/Лаванда Браун
Написано для моей чудесной Джайи на ДР
Я всегда смотрю на нее издалека. И грущу временами.
У нее ведь ленты атласные в волосах. И цветы. Нежные, пастельные лепестки лаванды со сладким, дурманящим запахом.
Я подтягиваю чулки, поправляю мятую юбку. При ней ведь плохо нельзя выглядеть. Она совершенна. У нее золотистые локоны, как у Рапунцель и удивительные глаза. Голубые-голубые, почти прозрачные. Они напоминают мне утреннее майское небо, когда нет ни облачка – только ровная гладь, как будто в зеркало глядишь.
И видишь отражение своей души.
У нее сладкое имя – Ла-ван-да. Браун. Почему-то коротко и ясно, а при этом необыкновенно, волшебно до жути. Я зажмуриваюсь, потому что чувствую мимолетное касание, почти невесомое – она ведь призрак теперь. А я не могу поверить.
Ведь ее не может не быть, да? Она такая… такая пронзительная, такая хрупкая, такая родная и материальная, даже почти вечная. Но мне говорят, что ее нет. Я не могу поверить, не могу, не могу… Точно ведь знаю, что стоит только войти в Большой Зал, как услышу ее серебряный смех, увижу, как она голову по-дурацки назад запрокидывает, вы ведь знаете, наверное.
Лаванда. По ее лицу текут слезы, и тушь размазалась. Она тоже не верит, что мертва. Ну и что, что кожа мертвенно-бледная? А губы всего лишь блеском вишневым стоит подкрасить и все. Можно на занятия.
Я люблю ее. Люблю мою сладкую нежную девочку с цветочным именем.
Она будет жить. Будет жить в вашем сердце.
- Вы? Вы живы?
- Совершенно идиотский вопрос, Поттер, - ворчливо сказала Снейп, выше натягивая одеяло, - а то вы не видите.
- Но как?
- Прекратите истерику, - мрачно заявил профессор, - только нервы трепать из-за вас не хватало.
- Вас укусила змея Волдеморта? Змеиный яд…
- Это и доказывает то, что я вас ничему не научил, мистер Поттер. Программа первого курса.
- Это… безоар? – Гарри выпучил глаза.
- Без сомнения вы очень догадливы, - фыркнул Снейп, - как вы могли заметить, я профессор Зельеварения, поэтому имею некоторое представление о противоядиях. Конечно, оно не так глубоко, как ваше.
Поттер обреченно вздохнул и возвел молящий взгляд к небу. Но поскольку Гарри не был потрясающим актером, то вместо должной меланхолии в нем явно читалось недовольство, уныние и даже праведное негодование.
- Садитесь, - радушно предложил профессор, указывая на трехногий пыльный табурет, стоящий рядом с больничной койкой.
Гарри опасливо покосился на Снейпа, но все же робко придвинулся к указанному месту и сел, чинно выпрямив спину и сложив руки на коленях.
- Что читаете?
Мастер Зелий кисло развернул журнал Поттеру: на обложке красовалось его собственное помятое лицо с безумной улыбкой и волосами, растрепанными еще больше обычного. В руках – меч Гриффиндора, где-то на уровне глаз мигала и светилась ярко-красная надпись: «Я – герой!» Гарри подумал, что неплохо бы узнать, где в данный момент находится Рита Скитер.
- Наверное…
- Да-да, вы правы, очень интересно.
- Я не имел это в виду, - смутился Гарри, - поверьте, я тоже ненавижу всю эту суматоху, связанную с победой.
- Да, в вас куда больше от матери, чем от отца, - сухо заметил Снейп.
- Правда? – лицо Поттера просияло, он попытался даже обнять профессора – наверное, от переизбытка чувств. Снейп в панике отшатнулся и перелез на другую половину кровати, вытянув вперед кувшин с водой как оружие.
