Циф-ры*
Гермиона не стала ругать Рози и Альбуса Северуса; она просто рассказала об этом случае Гарри и Джинни, и все они вполне себе позабавились.
Мерлин, думала Гермиона, мы же такие
слав-ны-е родители, так любим делать вид, что прощаем и ничего страшного. Их с Роном младший сын Хьюго не доставлял проблем – он не был, конечно, тихим мальчиком, но сутками пребывал у дядюшки Джорджа, а Рози была – подростком, и с этим Гермиона, при всем своем (горячем) желании, ничего – не – могла – поделать.
*
Гермиона не страдала никогда неврозами, не пила снотворное, не курила, не пила, не закатывала истерики, не впадала в депрессии, не имела свободного времени и никогда не ругалась с дочерью. То есть: серьезно не ругалась. Гермиона шла на работу.
Рози кричала так, что у нее садился голос.
- А ты, знаешь, мамочка, что у меня – у меня! – удовлетворительно по нумерологии? Заметь, мамочка: не превосходно, не выше ожидаемого, а – удовлетворительно! Как тебе это нравится, м? И знаешь что еще: я не буду ученым, я не буду работать в Министерстве, как ты, и (уж тем более) мне не быть игроком в квиддич, как папа или Джинни! И мне, мамочка, мне на это плевать! Ты хоть знаешь, когда и с кем, - (
логическое ударение падает сюда, Гермиона, устало отметила она про себя.), - я лишилась девственности?
- Ты – что?!
Рози рассмеялась и – почти сразу же – расплакалась. Гермиона вспомнила, что у нее лохматые волосы и неухоженные ногти, а еще она вспомнила, что надо бы просмотреть до завтра чью-то статью и написать рецензию. Статья принадлежала оппоненту, и, разумеется, он ничерта не смыслил в том, о чем писал, считала Гермиона.
А потом она вспомнила Скорпиуса.
- Это ты от Скорпиуса Малфоя таких глупостей набралась? – зло спросила она.
- А что Скорпиус, - отмахнулась Рози. – Я его почти не знаю. Ты, мамочка, раскрой глаза, посмотри хоть на кого-нибудь, кроме себя и собственной научной деятельности. Никогда не пробовала?
- Ты – идешь – учить – нумерологию, - отрезала Гермиона. – И, знаешь, дорогая дочь, только попробуй не исправить оценку на…
- И что? – совсем уж истерично заорала Рози. – Что – тогда? Я не собираюсь зарываться в книжки!
- Ты вообще хоть что-нибудь собираешься делать?
- Прикурить в сторонке? – Рози опять рассмеялась. Гермиона отметила про себя, что, кажется, это невроз и пора бы давать какие-нибудь зелья.
- Я иду на работу, Рози. А к вечеру, будь добра, реши мне несколько задач, - сказала Гермиона. – И нужно заехать к Рону в клинику Св. Мунго. Успокойся до этого времени, хорошо?
- Командуешь, мамочка, будто мне четыре года и я родилась идиотом, - прошипела Рози в ответ и уныло ушла в кухню.
**
У Рона были большие ладони; только в больнице Гермиона обратила на это внимание – и то потому, что ладони – единственное, что можно было разглядеть; Рон был бледен, недвижен и, как выяснилось, болен вполне себе серьезно.
Хьюго хватался за его руки, говорил: папа, папа; Рози упрямо молчала, скрестив руки на груди; Гермиона смотрела на нее – и не могла сообразить, как же так, с кем – с кем, черт подери, - она могла (уже) переспать?
Через еще пару недель Хьюго опять почти переселился к дядюшке Джорджу, Гермиона была на работе, на работе, да-а, ра-бо-та, а Рози – в ее отсутствие – могла делать почти все, что ей заблагорассудится. Иногда Гермиона думала – а не пьет ли ее дочь? и не курит? и чем она занята все летние каникулы, если Джинни сказала на прошлой неделе, что Рози появляется у них редко?
Было
удобно думать, что Рози – взрослая, ответственная девочка, которая не делает глупостей, а читает учебники.
Как сама Гермиона когда-то. Почему бы и нет?
**
Через еще пару недель она встретила в каком-то нелепом скверике Скорпиуса. Парень сидел на качелях, курил и наблюдал за детьми, что играли неподалеку.
Гермиона осторожно подсела рядом, и он, не поворачиваюсь, кинул:
- Добрый день, миссис Уизли.
- Ты часто здесь бываешь?
- Вы бросили работу?
- Почему у моей дочери удовлетворительно по нумерологии и почему она не хочет идти работать?
- Зачем киты выбрасываются на берег?
- Знаешь, оказывается, я не справляюсь, - Гермиона заговорила быстро, тихо, будто боялась, что он скажет – это
смешно, миссис Уизли,
это всего лишь смешно, - я не справляюсь, Скорпиус. Мой сын только иногда бывает дома, а по большей части – у брата моего мужа; мой муж – в больнице, а я даже толком не выяснила, что за болезнь с ним приключилась действительно, я только слушала, как все эти целители что-то мне говорят, что-то про обострение старых болезней, а я кивала и думала: ну боже, с кем могла лишиться девственности моя дочь в ее семнадцать лет? И еще я думала: а завтра у меня, наверно, доклад, а кто-то что-то беспрестанно говорил, и я кивала.
- Иногда ненужные персонажи берутся резонерствовать, говорят: а зачем все это; барабанная дробь, и вы снова на щите, миссис Уизли. Осталось только решить: в этом сюжетном повороте вы – драматичны, трагичны или комичны.
- Ты все еще думаешь о смыслах, да? – с горечью осведомилась она.
Скорпиус ни разу еще не смотрел на нее:
- Что, простите?
Тебе сорок лет, подумала Гермиона и зачем-то посмотрела на свои руки, сорок, а ему – семнадцать; так какого черта ты думаешь: ой, а что, интересно, он скажет в ответ на?..
- Я спрашиваю, Скорпиус: ты все еще спасаешь мир?
- Человек человеку, миссис Уизли, -
пер-пен-ди-ку-ляр.
У него были драматичные движения: очень точные, уверенные и выверенные. Он снова поднялся выбросить окурок в мусорку; она успела отметить: невысокий, худой, и снова – четкие, резкие вены.
- У тебя очень хрупкие плечи, - сказала ему Гермиона. Сказала – и пожалела.
- А вы участвовали в войне, - он усмехнулся и забарабанил пальцами по сиденью качели, - но – и это странно – не говорите, насколько там было тяжело и как вы не привыкли сейчас.
- Я не…
- Оу, кажется, я дал вам (очередной) повод для нытья. Деструкция по отношению к себе, миссис Уизли, - не то чтобы плохо. На самом деле – скорее хорошо. Культивация личности.
- Ты играешь на барабанах?
- Да.
- И, наверно, умеешь рисовать?
- Да.
- Ты этому учился? Ну, то есть, я хочу спросить: тебя кто-нибудь учил?
Он опять начал забавляться.
- Нет. Миссис Уизли, а вы занятная такая женщина. Лохматая. И на вашей блузке около левого плеча – дырка.
Гермиона придирчиво осмотрела себя: действительно – дырка. И почувствовала, что сейчас сорвется, не выдержит, завоет, или что там еще можно сделать.
Размажет саму себя по стенке около.
- И очень тонкие запястья, - неожиданно закончил он. – Это странно.
- Почему? – глухо спросила Гермиона. – Почему – странно?
Он пожал плечами:
- Меня занимают ваши реакции. О`кей, миссис Уизли, приятно было вас вновь увидеть.
У Скорпиуса Малфоя была смешная походка: он шел быстро и не оборачивался, но Гермионе все равно хотелось схватить его за плечи, встряхнуть так, чтобы он, черт возьми, сделал хоть одно неловкое движение, произнес свои дурацкие весомые слова с хоть одной фальшивой интонацией и лишился этого своего спокойствия. Ей казалось: он невротик, он – ломаный невротик.
А она: несуразная тетка, которая открыла глаза и только сейчас всерьез осознала: ей – сорок, у нее дырявая блузка и, когда она смотрит на себя в зеркало, - не узнает; потому что та действительно замотанная в вечный шарф, лохматая тетка с неухоженными ногтями, не может быть ею.
Это всего лишь ты, Гермиона, сказала она себе.
*
- Ты умеешь пить водку, мамочка? Нет? Чем же ты занималась, когда тебе было двадцать лет, мамочка? Я тоже не умею пить водку, мам. Но, знаешь, я же научусь. И – нет, мам, я не читаю свой учебник по нумерологии. Честно говоря, я просто не знаю, где он.
*
Гермионе казалось: еще немного – и она взорвется. Ничего, возводимое в абсолют; Рон лежал в больнице и постепенно поправлялся, Рози была подростком со всеми вытекающими, как успокаивала себя Гермиона, Хьюго восторгался Джорджем, а как дела у всех остальных – она не знала. Гермиона говорила а, ей отвечали – бэ, приходил еще кто-то (всегда еще кто-то был рядом) и говорил: цэ; второстепенные персонажи проявлялись невовремя и неловко, она не знала, какую роль выбрать – трагедия или комедия, потому что на глубокую личную драму не тянула никак вообще.
Ей просто хотелось, чтобы и у нее были такие же уверенные движения.
*
Через месяц он снова был на качелях. Гермиона ходила по этому скверику каждый день в свой обеденный перерыв, уговаривая себя, что это просто как возвращение к себе – покачаться немного на качелях; она ловила себя на мысли, что пытается практиковать Мысль во внутренних полемиках – Мысль сводилась к фразе «я же хорошая славная девочка правда же правда». Самооправдания печалили по-прежнему.
А через месяц он прикуривал на качелях опять, и Гермионе было настолько радостно от того, что он здесь, что он со своими бунтами еще живой, и она даже не успела понять, что, наверно, это несколько ненормально – парень, которого она видела пару раз, играет роль сценического (уже) персонажа непонятно какого жанра. Он сам был – непонятно, какого жанра.
Гермиона ставила на трагикомедию, но это было слишком эмоционально для Скорпиуса Малфоя, которого, кажется, вообще мало что интересовало.
Парень прикуривал.
Гермиона думала: черт подери, это же такое бесконечное действие. Дрянная имитация пользы.
- Иногда здесь бывает гениальный мальчишка, - Скорпиус ее заметил, - Оливер. Вам надо с ним познакомиться, миссис Уизли, он очень живой.
- А почему ты – в свои семнадцать – ведешь себя так, будто тебе неинтересно, что будет дальше?
- Очень занимает мысль, что мне нечего ответить, кроме – ну я же
неспециально.
- Почему, кстати, человек человеку перпендикуляр?
- Потому что: сколько угодно точек пересечения, но все равно проходит сквозь и никогда не накладывается.
- Ты что, пережил большую несчастную любовь? – негромко осведомилась Гермиона. Прозвучало глупо и с неожиданным эффектом – парень рассмеялся. На самом деле рассмеялся.
- Бинго. Такой бред, но вам же просто приятно в это верить, верно? – Скорпиус продолжал улыбаться. – Пер-ма-нент-но-е - нараспев.
- Ты не влюбляешь, да? – спросила она, чтобы просто что-то спросить. И подумала: Мерлин, мне сорок. Нет, мне не может быть сорок; в сорок женщины бывают роскошные, уверенные и умеющие все-о.
-
Нельзя быть трусом, лейтенант, они любят меня, не мешайте им!*
- Что?
- Цитатка. Я починяю примус и прикуриваю. Люди спасают мир и позерствуют, убеждают себя в нужности, важности и оказываются напыщенными высокопарными дураками в результате. Вы печалитесь о собственной несостоятельности. Все о`кей, миссис Уизли; случайные встречи – самые правильные вещи на свете:
вот бы встретиться на мосту, в уличном кафе, в кино или в каком-нибудь дворике Латинского квартала и примоститься там рядом с бродячим котом. Мы ведь бродили по городу и не искали друг друга, но знали, что бродим по городу для того, чтоб найти.**
- Ты говоришь сплошными цитатами сегодня, Скорпиус.
- Я олицетворяю собой сентенцию «дерьмо бытовое не выписывается» сегодня. И это просто надо пережить.
*
Хэй, Гермиона, говорила она себе позже, – когда они уже сделали бумажный кораблик и запустили его в Темзу; когда он уже рассмеялся еще раз – и даже искренне; когда она уже перестала одергивать себя постоянно и пытаться показать, насколько она, Гермиона Уизли (что звучит гордо), взрослая, успешная и состоявшаяся женщина, - как ты могла дать роль человеку, у которого на лбу разве что каленым железом не прожгли еще: любые (любые, Гермиона) отношения, встречи, разговоры со мной оканчиваются ничем.
Ты снова начинаешь спасать мир, Гермиона, убеждала она себя, - только мир – и ничего больше. А Скорпиус Малфой сказал (на прощание):
бинго, миссис Уизли, бинго.
**
* - "Осень патриарха" Г. Маркеса
** - "Игра в классики" Х. Кортасара
Афтара сбило с битников на магов-латиноамериканцев.
