Гость
I keep the wolf from the door,
But he calls me up
Calls me on the phone
Tells me all the ways
That he's gonna mess me up
Steal all my children
If I don't pay the ransom
But I'll never see him again
If I squeal to the cops
"Wolf At The Door" (Radiohead)
Утро. Кафетерий пока полупуст. Рон берет чашку огненно-горячего кофе и проходит к своему постоянному (и пока еще никаким нахалом не занятому) месту в самом дальнем углу. Садится так, чтобы видеть обе двери – входную и ту, что ведет в подсобку. Давняя привычка плюс проклятая «неусыпная бдительность».
Кафетерий полупуст, зато полон запахов (кофе, чуть подгорелые тосты, сигаретный дым, хотя, как говорится, «строго-настрого и вообще», и еще что-то; смесь запахов скорее приятная, но пестрая и бестолковая, как щенок дворняги, и такая же привязчивая) и звуков (за двумя из десяти столиков кто-то переговаривается, что-то жужжит и булькает, буфетчица Мэгги слушает проклятую Селестину Уорлок), в общем, все как всегда. Все в порядке – конечно, не по всему миру, но здесь, в кафетерии, – точно.
Исключение: с ним, Рональдом Уизли, определенно в порядке не все.
Кофе в чашке Рона обжигающий, черный, действительно почти черный, без дураков, темный-темный, как ночь непроглядная. Пить такой без сахара – то еще удовольствие, ведь он всегда был сладкоежкой. Рон закрывает глаза и прислоняется затылком к стене. Стена прохладная, кофе горячий. Хорошо. И как хорошо, что здесь нет никого из знакомых, тех, при встрече с кем не ограничишься коротким кивком, так что можно просто посидеть и помолчать. Рон долго сидит вот так; только стена за спиной, а все равно кажется, что там кто-то стоит. И он прекрасно знает, кто именно, где-то в голове словно вода плещется – несуществующая, из снов, из оставшейся в далеком прошлом зимы. Темная и холодная, как в том лесном озере, куда он десять лет назад нырнул, чтобы спасти Гарри. Тогда было очень страшно, он испугался, что утонет, хотя глубина была небольшая, зато вода – ледяная и почему-то обжигающая, а тощий Гарри оказался таким тяжелым, что его никак не удавалось выдернуть на поверхность. Тогда Рон все же выбрался из озера, а вот теперь, кажется, тонет. Человек ко всему привыкает, и Рон уже почти привык к еле слышному плеску ледяной черной воды, который почти не мешает говорить и слушать, но иногда заглушает все звуки, как помехи в эфире, и вот уже ничего не разобрать, отчетливо слышен только голос, как две капли воды похожий на его собственный. Говорит он, как правило, ужасные вещи.
***
Вот уже три года Рон почти каждую ночь видит во сне, как ныряет в ледяную воду озера, чтобы вытащить Гарри. Боится, но ныряет все равно. Выталкивает Гарри на берег, но сам вдруг погружается в воду с головой и тонет. На берег, таща за собой Гарри, выкарабкивается уже совсем другой Рональд Билиус Уизли, который потом, даже не дослушав, что говорит голос из медальона (а этот сукин сын не врет), делает совсем другой выбор.
Этот голос сам собой заползает Рону в уши, повторяет то, что приходило на ум не раз, но все же отступало, а вот теперь не отступит, не оставит в покое, потому что это все правда.
Всегда второй, нежеланный сын, всегда в тени, на вторых ролях, полное ничтожество.
Рон говорит себе, что не хочет слушать, не будет, не будет…
Но все равно слушает.
– Бей его скорее, – кричит Гарри. Вот Гарри в этом сне как раз такой, как на самом деле. Только он, Рон, другой. Так же, как и тогда, в лесу, слушает голос Волдеморта, смотрит на появившиеся из медальона призрачные фигуры Гермионы и Гарри, целующихся, готовящихся слиться в одно целое. И вот тогда он бьет. Мечом, рукоятка которого так удобно лежит в его руках. Бьет изо всех сил, только не по медальону. Гарри падает без единого звука. Снег окрашивается красным, и Рон думает, что теперь нужно найти Гермиону. От волнения у него обычно становятся влажными руки, но сейчас он совершенно спокоен. Нечего бояться, что рукоятка выскользнет из пальцев.
В палатке куда теплее, чем в зимнем лесу. Гермиона крепко спит, с головой укрывшись одеялом, и не просыпается, пока Рон громко не называет ее по имени, отведя за спину руку с мечом.
И просыпается сам.
Вечно на вторых ролях, говорит голос.
Второй. Номер два.
Так голос из медальона называл Рона, так Рон теперь называет того, кто явился в его жизнь из ночного кошмара. Иногда Рону представляется, что он – ненужная оболочка, висящая складками старая кожа, Второй вот-вот разорвет его изнутри и, отряхнувшись, выйдет в настоящее, и станет жить под именем Рональд Билиус Уизли, интересно, как скоро кто-нибудь заметит разницу?
Второй вторгается в его повседневную жизнь, все прочнее закрепляется в ней, пытается занять его место, но пока еще соглашается только смотреть из-за плеча, оставаться за порогом, когда Рон возвращается домой к Гермионе, Рози и малышу Хьюго, когда отправляется к родителям или навещает кого-нибудь из братьев. Потом, разумеется,
Второй все равно берет свое, являясь во сне и наяву, орет где-то внутри, стучит в стенки черепа.
Выпусти меня, требует он,
ведь я – это ты, козел паршивый, слабак гребаный. Выпусти меня, потому что я – это ты, но ты – это не я, и не мечтай, говнюк. Ты слабак и маменькин сынок. Ты не посмеешь.
Я посмею, отвечает ему Рон. Второй не скупится на ругань, он злобен и чертовски хитер, но пока еще его можно обмануть. Уже трижды Рону удавалось сделать так, чтобы Второй успокоился и заткнулся, ушел куда-то там в свои темные глубины, утопился, чертов сукин сын. Правда, периоды затишья все сокращаются. С предыдущего раза прошло всего два месяца. А ведь до того на полгода хватило. Что ж, тянуть больше нельзя, в противном случае Номер два заставит его сотворить кое-что похуже, и об этом он будет жалеть куда больше.
Рон чувствует, что меняется, он не знает, кем сделается в итоге, и ужасно боится узнать.
***
Вот как они со Вторым познакомились. Три года тому назад Рон отлеживался в Мунго после неудачной облавы. Спланирована операция была с использованием данных не просто устаревших, а рассохшихся и рассыпавшихся от старости. Может, кто потом и был наказан, только тогда Рона это не особенно заботило: он оказался единственным выжившим. И повезло еще, что угостили его не смертельным заклятием, а чем-то неизвестным: целители все головы ломали, что с ним делать, когда он вдруг пошел на поправку. Однажды утром Рон просто открыл глаза и с удовлетворением отметил, что жив (а ведь успел испугаться перед тем, как вырубиться от попавшего прямо в висок заклятия), руки-ноги слушаются, так чего еще хотеть?
Открыл глаза и вдруг увидел себя самого, сидящего на стуле у койки. Рон моргнул пару раз, и гость как-то расплылся перед глазами, распался на составные части, а потом вновь стал целым, как волшебная головоломка «для самых маленьких».
Этот
Рон казался совсем таким же, как тот, что только что очнулся и с удивлением обнаружил, что все еще жив.
Все же отличие было, и существенное. Когда гость поднял голову и пристально посмотрел на него, Рон увидел, что в глазах того нет ни зрачков, ни радужки (голубой, как у него, да, черт побери, хоть какой-нибудь!). В глазах непрошеного гостя был один лишь неуловимый серый цвет, какое-то мельтешение разных оттенков серого, словно кто-то взялся рисовать лицо, а потом схватился за ластик и небрежно стер самое важное – глаза.
Привет, Рон, сказал гость.
***
Сегодня Второй снова возник за его спиной. Рон надеялся, правда, не особенно сильно, что в прошлый раз тот приходил попрощаться, ушел насовсем, умиротворенный, насытившийся.
Рону казалось, что Второго он как следует накормил. Видимо, казалось зря.
Хорошо, сказал он Номеру два.
Я все сделаю, подожди только. Подавись, сукин сын, все тебе мало. Я скоро.
Рон со стуком оставляет чашку, кофейные потеки на ее стенках на короткое мгновение образуют два смутных силуэта, которые затем сливаются в бесформенное темное пятно.
***
Второй любит смотреть, как они падают, он потирает руки, кивает одобрительно. Раньше Рону нравилось, чтобы его одобряли. Когда-то очень давно, должно быть.
Они падают послушно, как подрубленные деревья. Сначала вихрем взлетают каштановые пышные волосы и только потом – им обоим, Рону и Второму, так кажется, – медленно-медленно оседает на землю девушка. Раскинув руки, хлопается оземь черноволосый юноша. Рон достает из кармана очки с круглыми стеклами и склоняется над парнем, чтобы нацепить их ему на нос, пальцем отводит темную челку со лба. Чего-то не хватает. Рон ни на мгновение не задумывается, но Второй все равно спешит подсказать, чего именно, нетерпеливо тычет его кулаком в спину, подгоняет.
Фокус дешевый, но ведь работает! Рон достает перочинный нож и пальцем пробует остроту лезвия. В этот момент он думает только о том, как угодить Номеру два. Это плата за то, что сегодня домой к Гермионе и детям вернется он сам, Рональд Уизли, настоящий.
Если, конечно, между ним и Вторым все еще существует хоть какая-то разница.
Миг, и тонкое лезвие, надрезая кожу, рисует на лбу мертвого парня шрам-молнию. Где-то поблизости удовлетворенно вздыхает Второй. Это его руки держали нож, вырезая знак на коже убитого, и надевали на него очки. Может быть, сегодня вечером эти же руки обнимут Гермиону, если она в хорошем настроении и не занята никакими проблемами магических существ.
Отвали от нее, козел, говорит Рон.
Хрен тебе. Мы же договорились.
Во-o-o-oт как? Кто и с кем договаривался? Я лично никаких там бумажек не подписывал. Думал меня обмануть, а, щенок? Долго еще будешь от меня бегать? Не получится. Ты отдашь мне свою шлюшку и своего паршивого дружка, потому что сам не можешь сделать с ними то, что надо, а я смогу. Ты хочешь, я знаю, хочешь размазать их по стенке, чтобы потом хоронить было нечего, но ты не посмеешь. Ты ведь хотел сделать это сразу, как вернулся к ним тогда, в лесу. Как же, ты вернулся, а они чем тебе отплатили? Трахались каждый день, пока тебя не было, вот чем они занимались, и ты это знаешь!
Второму весело, он опьянен тем, что сделали они вместе с Роном.
Но я же дал тебе …вот это …
Два еще не остывших тела у их ног.
Жалкая замена, таблетка-пустышка, мерзким тоненьким голосом отвечает Второй, кривляется, переходит на визг.
Я не бросаю начатого, в отличие от тебя, я не забываю и не отпускаю, и тебя не отпущу, но пока, ха-ха, можешь немножко погулять на воле, только недолго.
Рон и сам знает, что недолго.
Я люблю тебя, Герм, и тебя, Гарри, а ты заткнись, выродок.
Что удивительно, Второй послушно затыкается, отступает во тьму, а это значит, что у Рона еще есть время. Он выпускает из пальцев чужую палочку, оставив ее рядом с телами, и аппарирует. У него еще куча дел.
