Глава 2А-77 Салазар Слизерин/Хельга Хаффлпафф; «Боитесь ли вы змей, леди?»
Смешная.
Волосы курчавые и рыжиной отливают, лицо в веснушках. Платья носит не по моде. И пахнет от нее вечно каким-то цветочным ароматом.
Наивная, думает, что я не замечаю, как она смотрит на меня. Голубые глаза на мгновение стекленеют, как у тех зомби, что я пробовал поднимать на севере Франции. И губу прикусывает чуточку нервно - зубки белые и мелкие, точно речной жемчуг.
Но почему бы и не поразвлечься? Это не Ровена, которая вечно холодна, недотрога. И не Годрик, который, напротив, слишком горяч. Хотя, был бы он на сотню лет младше...
Мы недавно нашли это место в Шотландии. Идеально для школы. Так она - сразу в лес, за травками-цветочками какими-то.
Подхожу - не замечает. Стою пять секунд, откашливаюсь:
- Боитесь ли вы змей, леди? Они вполне могут тут быть.
Выпрямляется, бросает на земь лопаточку какую-то, подбегает. Руки на шею кладет - горячие.
- Опять шарф не надел, - укоризненно, - Я погрею твою кровь немножко?
И улыбается, дурочка.
Теплая.
А-92 Сьюзен Боунс/Ханна Аббот; «Я буду писать тебе письма»
Платье подружки невесты льнет к телу - нежное, хлопковое, лето ведь как-никак.
Ханна сжимает ажурную белую шляпку тонкими пальчиками, смотрит тревожно, будто пытается что-то найти в моем лице. Невилл весело переговаривается с друзьями - они уже погрузили багаж в каюту и теперь переговариваются, дымя терпким ароматным табаком.
Свадьба, пышное празднество, медовое путешествие в круизе - чего еще ей, черт побери, желать?
- Ну, удачи тебе. Обещай мне вернутся, слышишь?
Она в улыбке расплывается, остроскулая, смеется заливисто - смех этот щекочет мою гортань, и там, в животе, назревает что-то вязкое и горячее, не обжечься бы.
- Ты пиши мне, хорошо?
Обнимает на прощание. От рук пахнет мылом и еще чем-то цветочным капельку.
- Я буду писать тебе письма.
Только вот не обещаю их отправить.
Она взбегает по трапу - легконогий, пугливый мой олененок, долго машет с борта корабля. То горячее в животе поднимается вверх, грозя взорваться.
Какое жаркое лето в этом году - ах, лишь бы продохнуть.
Б-61 Невилл Лонгботом/Луна Лавгуд "Кроме счастья, есть зима, простуды, просто невезение"
1.
- А мы справимся? - спрашивает он тревожно, но руку ее не отпускает ни на миг. Будто боится, что, стоит лишь ему отвернутся, она исчезнет. Унесут ее северные ветра, похитит седовласый чародей, или истает она в воздухе снежным маревом.
- Конечно, - улыбается она легко, солнечно. В волосах запутался электрический свет, и от этого они кажутся неестественно-золотыми, будто у красавицы Рапунцель. - Ведь мы будем очень счастливы.
- Но кроме счастья есть зимы, простуды, просто невезение. Что мы будем делать, если он заболеет, а?
- Обратимся к Гермионе. Она же очень хороший колдомедик.
И тогда он наконец, расслабляется, обмякает, погружается в уют этого вечера.
Живот Луны заметно топорщится под домашним платьем.
2.
- Ты никуда не поедешь.
Он перехватывает ее на вокзале. Предпраздничная суета, толпа людей, снег идет безостановочно, сбивает с ног - в этом году в Англии не будет зеленого Рождества. Луна смотрится сереброкрылой феей, одной из снежинок, кружащих над землей в белом танце. На ресницах иней, губы замерзшие, розово-леденцовые. Сурово хмурится:
- Почему это? Сейчас лучшее время для проведения этой экспедиции. Уверена, я буду вполне счастлива так отметить Рождество.
- Кроме счастья, есть зима, простуды, просто невезение. Кто тебя там защитит?
Он держит ее за рукав крепко, собственнически, отчаянно. Она сначала хочет спросить, от чего его защищать-то надо - но, столкнувшись с его взглядом, полным безмолвной мольбы, говорит совсем иное:
- Если хочешь, чтобы я осталась с тобой - так и скажи.
И крепко целует его в щеку морозными губами.
Б-92 Сириус Блэк/Беллатрикс Блэк. Резать мягкие игрушки ножницами.
Белое платье плотно обхватывает стройную девичью фигурку. Тонкая шея изящно наклонена, черные волосы щекочут нежную кожу. Заходящее солнце окрашивает ее фигурку в мягкие персиковые тона.
Это лишь то, что можно увидеть со спины. А если подкрасться ближе...
Старинные серебряные ножницы вспарывают ткань. Поролон падает на пол - старый, желтый, будто пережеванный кем-то - придавая помещению неряшливый вид. Она усмехается краешком алого рта и откладывает все в сторону.
- Не бойся, - ее горячее дыхание обжигает шею, - Тебе я не сделаю больно.
И он позволяет себя - наконец-то - зарыться пальцами в мягкие кольца ее волос, дотронуться до хрупкого запястья...
Губы ее - недозрелые яблоки на вкус.
Б-93 Сириус Блэк/Гермиона Грейнджер. "Ты ведь будешь меня помнить?"
Осенью все умирает. Аксиома, не требует доказательства. Последний вздох природы перед долгой спячкой и должен быть таким - протяжным, призрачным, серым.
Август каждый раз застает ее врасплох. Вечером она сидит на крыльце дома на Гриммо, 12, и смотрит вдаль. Журавли кричат тоскливо и безнадежно как-то.
Он иногда присоединяется к ней. Садится рядом на ступеньки, затягивается терпким маггловским табаком. Молчит, а то - вдруг начинает говорить, захлебываясь словами. Она внимательно слушает, не перебивая - и только все вглядывается вглубь его потемневших зрачков. Там, внутри - кажется ей - надежно спрятано безумие.
А как-то раз он молчит особенно долго, и только все выкуривает сигареты одну за другой. А потом размыкает губы:
- Я знаю, они забудут меня. Не сразу, так лет через десять. А ты будешь помнить. Ведь будешь, да?
И она изумленно молчит, только впервые позволяет себе провести рукой по его щеке, заросшей щетиной.
Сердце исступленно стучит в груди.
Б-5 Барти Крауч-младший/Гермиона Грейнджер; "Я знаю больше тебя", NH!, А+
Светлые, пшеничные волосы. Словно соломенные, честное слово. И веснушки - как у Рона, на все лицо.
Только там, в глазах - голубых, прозрачных - сидит злобный, загнанный зверек. Фанатик. Кто-то, очень далекий от лучезарного мальчишки, который мнился ей секунду назад.
Мантия-невидика - это очень удобно. Особенно остро это осознаешь, когда его цепкие пальцы пытаются ухватится за ее край - она испуганно отшатывается, стукается затылком о холодную стену.
Палочка в руках Минервы МакГонагал дрожит.
- Я знаю больше тебя, девочка, - со смешком говорит он. В глазах декана - осуждение и жалость: безумец же, право. В смущении она отворачивается.
И тогда он хватает Гермиону за руку и шепчет, торопливо облизнув верхнюю губу:
- Да, много больше тебя.
Место, где его руки коснулись кожи, жжет огнем.
В-6 Беллатриса Блэк. "Каково это - убивать?".
- Каково это - убивать?
Она, кажется, лишь прошептала эти слова непослушными губами - но жених услышал, улыбнулся ободряюще:
-Тебе понравится, девочка.
В тот момент это не утешало. В тот момент ей больше всего хотелось сбежать к матери, расплакаться, обвиться анакондой вокруг ее коленей - и больше никогда не уходить из родного дома. Потому что так страшно - чтобы до бледности, нервной дрожи, брызнувших из глаз слез - ей еще не бывало.
Они не будут приходить к ней в кошмарах, не навестят призраками в предрассветный час, не прошепчут что-то укоризненно на ухо. Она их больше никогда не увидит - и будет искренне этому рада.
Но единственное желание, которое останется у безумной, выпитой изнутри Беллатрикс Блэк - чтобы этот вопрос никогда не задал ее ребенок.
В-65 Невилл Лонгботтом/Луна Лавгуд. Безумное чаепитие.
Чай слишком сладок и на вкус отдает травами - опять Заяц с Алисой перестарались. Шляпник морщится, отставляет чашку в сторону и идет будить Соню, по колени утопая в густой траве.
Невилл задумчиво смотрит вслед Рону, делает глоток, смакует чай. Говорит немного лениво:
- И все же, как думаешь, какой сегодня день?
Голова Луны покоится на его коленях. Длинные льняные волосы разметались, укрыв его диковинным покрывалом. Она поднимает на него невинный взор, хлопает ресницами:
- А какая разница? Месяц - март, это точно.
Солнце светит неестественно ярко, режет глаза. В дверях домика появляется заспанная Гермиона.
Соня довольно улыбается, прикрыв ладошкой рот, и виснет на Шляпнике. Очень удобно иметь в друзьях Зайца и Алису.
Вместе с ними в дом всегда приходит весна.
В-86 Сириус Блэк. "Я уверен в себе. Я доволен собой. Я хлещу эту дрянь из горла". (Можно - как эпиграф).
Зеркала - врут.
Мальчик-отражение немного похож на принца из старой сказки. Насмешливый взгляд из-под черных бровей, нахальная усмешка. Небрежность в одежде - вон, расплывается на бежевом шелке алое пятно вина.
Мальчик-отражение уверен в себе. Он никогда не боялся пригласить девушку на свидание, не сдать домашнее задание или попасться Филчу. У него все получалось легко, танцуя - хотя он никогда не пил зелья удачи.
Мальчик-отражение доволен собой. Он охотно подмигивает тебе из зеркала и вытирает губы украшенным манжетами рукавом. Все, рубашку придется выкидывать.
Но стоит лишь протянуть руку к нему - и зеркало осыпается мириадами осколков в пыль.
Потому что ты - не он. Сейчас, пару глотков еще - замедляет реакцию, но помогает собраться с мыслями.
Через пару секунд ты вскочишь на рокочущий мотоцикл и полетишь - куда, бог весть.
И ты не будешь бороться, не будешь бороться потому, что ты - не он (а он - похоронен за старой школьной оградой).
И может быть, даже поверишь в то, что у дементоров - не зеркала вместо лиц.
В-99 Фенрир Грейбек, воспоминания о детстве, NH!
Подростком Фенрир был жилистым и худым, похожим на жердь. Имя ему не шло, болталось на нем, как одежда, которую приходилось носить. Ее присылал отец - обноски старшего, законного сына.
В его кудрях - некогда смоляных, как у матери - с ранних лет начала проскальзывать седина. Мальчишки смеялись, называли Стариком - он и правда был похож на него, одинокий зверек, сторонящийся чужих.
А еще он совсем не умел драться.
- Ну что ж ты так. - шептала Амели, вытирая кровь с его лица, - Зачем к ним лезешь, а?
Амели была дочкой старосты. Красивые платья, красная фетровая шляпка. Куда ей понять.
- Ничего, - зло выдавливал он сквозь зубы, - Я им еще отомщу. И детям их отомщу, и внукам. У них такая красная, такая густая кровь...
И там, в темных зрачках, на пару мгновений проскальзывало истинное безумие.
Оставалось лишь дождаться, когда оно выйдет наружу.
Г-66 Нимфадора Тонкс, счастивые билетики.
1.
Счастливые билетики, талончики-номерочки, номера складываешь, считаешь беззвучно, отбрасываешь в сторону.
Ни одного.
Проверила карманы куртки уже - не нашла, в ящике стола порылась, на автобусах ездила бессчетное число раз.
Не выпадает.
Раньше - каждую неделю, даже если под другой личиной, даже если она - одна на весь салон. Не выпадет с тех самых пор, как.
Ремус подходит сзади, дует теплом на шею, греет в руках. Волосы ее наливаются розовостью леденцовой, она обмякает, улыбается умиротворенно.
Да и что с них, с этих счастливых билетиков, если истинное счастье ее - вот оно, рядом?
2.
Ее называли - счастливицей.
Всегда в лотереях везло, а автобусах счастливые билетики выпадали. В русскую рулетку тоже пробовала сыграть раз, после смерти Сириуса - осталась цела. Из самых тяжелых передряг выбиралась с пустяковыми царапинами - все нипочем, как с гуся вода.
Мать говорила - в рубашке родилась.
Она сама уже свыклась с этим, смирилась, прикипела, и не думала, что может быть иначе.
И только, шагнув на поле битвы, что некогда называлось - Хогвартс, почувствовала ледяной холодок, бегущий вдоль хребтины.
И подумала - может, миру надоело играть с ней?
И чуть-чуть покачнулась.
Г-86 Сириус Блэк/Гермиона Грейнджер (односторонний); "Всё закономерно, прелестная леди"; NH!, А-
Судорожно повиснуть на шее, вцепиться в плечи, вырвать у сжатых губ поцелуй.
Привкус крови во рту - губу прокусила, в глазах - обида и непонимание, но уже отстраняется, неловкая. Слова извинения рвутся с губ.
Он не отталкивает, но держит на расстоянии вытянутых рук, всматривается в лицо, будто ищет что-то. Или кого-то - но ты знаешь, что вовсе не похожа на Лили Эванс, бесполезно, лакуна, все.
- Всё закономерно, прелестная леди.
И не знаешь, кому он это сказал - тебе или портрету за темной шторой. Боль назревает в груди, склизким комом рвется наружу - вырываешься из теплых рук, убегаешь прочь.
Рождественского чуда не случилось.
Наверное, ты поймешь потом, когда у тебя уже будут свои дети, когда Рози будет влюбленными глазами смотреть на друзей твоей юности. Поймешь и оценишь, что не оттолкнул, не бросил, принял, объяснить попытался.
Умненькие девочки всегда влюблялись в людей значительно старше них.
Но когда он будет падать за серую, вязкую пелену Завесы - не вскрикнешь.
Будет казаться, что так и должно быть.
Быть ли?
3. Название: Четвергами
4. Фэндом: ГП
6. Категория: джен, близкий к фемслэшу
7.Жанр: романс. драма
8. Саммари: Все умерли. А те, кто не умер - сошли с ума
9. Дисклеймар: Нас здесь не было
10. От автора: Эль, тебе.
ангел на кровлю - как нестерильно.
жизнь, словно пуля, прошла навылет.
значит, вдвоём, отпустив перила,
ступим туда, где едва ли были.
(с) Антон Очиров
В Годриковой Лощине туманно, промозгло и сыро: дом Поттеров не сразу разглядишь из-за повисшего в воздухе вязкого белесого киселя.
Годрикова Лощина продуваема всеми ветрами: кажется, что именно поэтому мысли не задерживаются надолго в головах местных жителей.
В Годриковой Лощине живет Лили Поттер.
Алиса опять промахивается с аппарацией и долго выбирается из сугроба, отплевываясь и чихая. Снег, обжигающе холодный и колкий, будто стекло, забивается за шиворот и сидит там, как спрятавшийся от холодов еж. Она прячет покрасневшие ладони в карманы и идет по тропинке к крыльцу.
У Поттеров тепло. Дрова в камине уютно трещат, изредка плюясь искрами, а дымоход едва слышно свистит какую-то мелодию в ноябрьский воздух.
Лили, что-то напевая себе под нос, разливает чай; запястья ее хрупкие и тонкие, словно льдинки и, кажется, чуть звенят.
У них уж так повелось, что по четвергам они сидят в тесной кухоньке Поттеров и пьют чай. Джеймс и Фрэнк в эти дни задерживаются на работе, и одним дома скучно; изредка то Лили, то Алиса посматривают в камин, но время быстро летит за неспешной беседой.
Алиса уходит вечером, кутаясь в шубку. Закат неприлично розовый и напоминает лакричный леденец; Лили смотрит ей вслед, пока она отходит от дома и исчезает с едва слышным хлопком.
Алисе еще несколько дней будут снится рыжие, индевеющие на холодном ветру кудри Лили, и тонкие запястья, и дрожащий голос...
- Ты знаешь, мне страшно, - говорит как-то Лили, и ее бледные губы дрожат, а горячий чай льется мимо чашки, - Я не знаю, что там с Джимом может случится. Я так боюсь, что когда-нибудь я буду ждать, ждать, а он - не вернется...
Алиса отводит чистые голубые глаза и долго, напряженно смотрит на расплывающееся на скатерти пятно. Затем будто на что-то решается и крепко сжимает запястье Лили; ей кажется, еще чуть-чуть - и оно растает под ее горячей ладонью.
- Все будет хорошо, - говорит Алиса, улыбаясь, - С нами просто не может быть иначе.
Алиса Лонгботтом совершенно сумасшедшая, без надежды на выздоровление - так все говорят, и жалеют ее, и ухаживают за ней, как за больным ребенком.
Алиса Лонгботтом любит кукольные чаепития, она играет в них каждый четверг. Кукольный сервиз ярко-розовый, как лакричный леденец.
Медсестрам кажется, что иногда она шепчет чье-то имя - но так неслышно, что и не различить.
Съюзан Боунс, которая присматривает за больной Алисой вот уже три года, это известно доподлинно.
Но она молчит.
Молчит, и лишь просыпается иногда в холодном поту - а сон странный, и забывается быстро.
Она никому не скажет, что Алиса Лонгботтом играет в куклы - что, несомненно, должно являться признаком выздоровления - с девочкой, которой вот уже тридцать пять лет нет на этом свете.
А снег падает пушистыми хлопьями, и каждая снежинка похожа на балерину, летящую прямо в огонь.
В Годриковой Лощине туманно, промозгло и сыро: дом Поттеров не сразу разглядишь из-за повисшего в воздухе вязкого белесого киселя.
