Глава 2
Я проводил Тейлора в гостиную, мельком заметив, что часы показывают половину второго. Замечательно! Интересно, мне вообще удастся добраться сегодня до постели? А ведь всё начиналось с созерцания звёзд… Яркий, как центральный камень императорской короны, Сириус в россыпи бриллиантов созвездия…
И кто бы мог подумать, что ночь преподнесёт мне такой сюрприз? Тейлор устало прислонился к стене, не рискнув занять диван без моего разрешения. Я отодвинул один из стульев и жестом велел ему садиться. Адам послушно сел, облегчённо вздохнув. В этом вздохе было больше человеческого, чем во всех его гримасах и яростных взглядах.
Я сел напротив, положив руки на столешницу среди вороха сухих трав, и заметил, с какой жадностью мой гость вдыхает их аромат.
- Ну что ж, - сказал я, не зная, с чего следует начинать. – Может быть, вы всё же объяснитесь?
- Что именно вы хотите узнать? – недовольно спросил Тейлор.
- Например, ваше настоящее имя.
- Я его не знаю, вам же было сказано!..
- В таком случае расскажите о себе. Кто вы и откуда, зачем вы явились ко мне, да ещё посреди ночи?
Тейлор вновь дёрнул уголками губ.
- Я пришел засветло. Но вас, знаете ли, долго не было. А что касается всех остальных вопросов – я не могу на них ответить.
Я начал злиться. Видит бог, я тоже не ангел, особенно когда не высплюсь.
- Не морочьте мне голову. Я не собираюсь устраивать допрос с пристрастием – хотя не помешало бы – но имею полное право знать, кого пустил в свой дом!
- Допрос с пристрастием вам не поможет, - покачал головой Адам. – Впрочем, можете попробовать, если не верите.
Интересно, как мой гость отнесётся к легилименции? Но если он маггл, это будет нехорошо, конечно…
- Не буду я ничего пробовать! Соизвольте объясниться, это всё, о чём я прошу!
Докатился, честное слово, докатился! Сижу в своей же гостиной, в два часа ночи, и пытаюсь заставить какого-то подозрительного субъекта в монашеской рясе признаться в том, кто он такой!
Ну, странное дело. Не хочешь ты ничего говорить – не говори, но держись тогда подальше от людей, и никто не задаст тебе ни единого вопроса. Но раз уж ты напросился в гости – веди себя, как подобает, разве не так? Почему я должен его чуть ли не пытать, чтобы узнать, что ему от меня нужно? Разве это не в его интересах? Можно подумать, мне нужно больше, чем ему!
- Я не могу вам ничего сказать! – яростно зашипел Тейлор. – Потому что ничего не знаю!
Приплыли.
- Как это не знаете?
- Я ничего не помню, - сказал он. – Во всяком случае до того момента, как пришел в себя и прочел эту проклятую записку. Поскольку тогда я был уже на пути к вам, отступаться было поздно. Да и какой ещё был выход?
- То есть вы не знаете, кто вы такой?
Я поглядел на Адама скептически. А что, если он попросту врёт? Не хочет отвечать, вот и придумал такой отличный способ уйти от ответа. И не придерёшься ведь!
Заметив мой скептицизм, Тейлор только пожал плечами с деланным равнодушием.
- К сожалению, я действительно не помню, это правда. Помнил бы – обошелся бы без вашей помощи, уж поверьте! Но давайте рассуждать логически, мистер Гаррис, если позволите, конечно. Даже вы могли бы заметить, что я католик.
- Не хочу вас расстраивать… Должно быть, вы введены в заблуждение вашим воротничком. Вы не католик. Это ряса православного монаха.
Мужчина удивлённо оглядел своё платье. По-моему, он не видел разницы не только между монашескими одеяниями представителей различных конфессий, но и вообще не очень хорошо разбирался в религиях.
Наконец он равнодушно сказал:
- Не монах, так не монах. – Подумал и самодовольно добавил: - Но я без сомнения грек. Корсиканец, например.
Я с сомнением посмотрел на его идеальный греческий нос и только покачал головой.
- Вы говорите на чистейшем английском, к тому же слишком бледны для грека.
- Возможно, я больной корсиканский иммигрант? – заупрямился Тейлор. Кажется, ему очень хотелось быть греком, Мерлин его поймёт, почему. – Греки ведь православные?
- Среди англичан тоже не так уж много католиков.
- Разве?
- Всего около десяти процентов.
Больной корсиканский иммигрант страдальчески вздохнул.
Я решил разрешить этот вопрос раз и навсегда:
- Пос сас ленэ?
Однажды в самом начале своих странствий мне посчастливилось снимать комнату у одного старого грека. Он плохо говорил по-английски, но говорил охотно и очень интересно, перемежая увлекательнейшие россказни о днях былой славы греческими словечками. Так что волей-неволей я кое-как выучил разговорный греческий, что теперь являлось предметом моей тайной гордости.
А что ещё оставалось делать, если рассказы старика были до того любопытными, что даже ужасное произношение и множество непонятных слов не могли испортить впечатление? Он рассказывал, как работал капитаном небольшого парохода, на котором побывал в доброй сотне морей и двух океанах, и у меня не было оснований ему не верить.
И хотя мистические легенды о кораблях-призраках, сиренах и островах, полных чудовищ, вызванных из преисподней для охраны пиратских сокровищ даже мне, волшебнику, показались некоторым преувеличением действительности, я слушал их с тем же удовольствием, с каким люди читают новеллы Вашингтона Ирвинга и романы Стивенсона.
Заминка, конечно, могла быть вызвана тем, что мой беспамятный гость не знал ответа на вопрос: «Как вас зовут?» Или тем, что у меня было ужасное для греческого уха произношение. Однако пять минут спустя Тейлор вынужден был признать, что он ни в коем случае не грек.
- Знаете, - сказал я ему, - наверное, не так уж важно сейчас, кто вы такой. Во всяком случае, я начинаю верить, что вы и правда ничего не помните.
- Спасибо.
- Хотите есть?
Вопрос был риторический, естественно. Тейлор тут же оживился и с любопытством посмотрел по сторонам в поисках пищи.
Я налил ему вина и накормил остатками своего ужина: холодным мясным рулетом и хлебом домашней выпечки. Этот хлеб пекла женщина, жившая всего в двух милях от меня, и я раз в два дня приходил к ней с утра, влекомый ароматом поставленного в печь дрожжевого теста.
Гость ел жадно, с таким видом, будто голодал уже несколько дней, и я не смел прерывать священное действо приёма пищи своими мелочными вопросами.
К тому же Тейлор выглядел как человек, давно уже не спавший, а если спавший – то украдками, по секундам вырывая у бессонницы блаженное забытье. Чем дольше я наблюдал за ним, тем сильнее убеждался в его безумии. Жаль, мне не был известен качественный способ выяснить душевное состояние моего ночного гостя.
Впрочем, я не собирался выгонять его только потому, что он голоден, странен и беспамятен. Возможно, он имел все основания искать мой дом среди безлюдных горных склонов, просто правде пока рано всплывать на свет из-под покрова неизвестности.
Что я о нём знаю? Где этот Адам Тейлор раздобыл мой теперешний адрес? И что он знает обо мне, в таком случае? Возможно, ничего, раз он и о себе ничего не помнит – если только не врёт, конечно. Такой шанс я тоже не стал бы отвергать.
Когда Тейлор окончил есть, я хотел было продолжить допрос, но увидел, что его глаза слипаются от усталости, отяжелевшие от мяса и вина веки опускаются, и я сжалился.
- Можете лечь в гостиной. Мой дом мал, и комнаты для гостей не предусмотрено. Однако здесь достаточно уютный диван, и к тому же тепло. Сейчас я принесу вам одеяло.
Когда я возвратился, неся толстый шерстяной плед, мой гость уже спал, свернувшись на узком диване. Он даже не снял рясу, только разулся. Я укрыл его и приглушил свет.
Я вышел на улицу и уселся на крыльце, радуясь возможности оказаться в одиночестве. Судьба Тейлора не волновала меня, а все связанные с ним загадки я решил оставить на завтра, они вполне могли подождать до следующего дня.
Пока же над миром всё ещё властвовала ночь, и её размеренную тишину не следовало нарушать ничем. Ночью стоит думать только о ночи. Даже небо тёмной порой кажется выше и величественнее, в то время как люди наоборот ощущают себя мурашками на столешнице вселенной.
Утро, правда, снова приносит веру в собственное величие, отсюда и традиция оставлять все важные дела до утра, если речь, конечно, не идёт об ограблении банка и прочих вещах, уместных лишь под покровом ночи. Сама ночь при этом не лиха, хоть и покрывает полами своего плаща слишком много лихих дел.
Я люблю это время суток, когда можно быть самим собой, остаться один на один с сияющей пустотой. Ночь в горах трудно описать словами. Задирая голову, видишь рассыпанные по небу бисеринки звёзд или, в ненастную погоду – серые клочья облаков: старое, негодное кружево.
Если смотришь вверх, кажется, что паришь, находишься в невесомости, кружишься на карусели, плывёшь в лодке, балансируешь на канате, натянутом под куполом цирка. Я в такие моменты остро ощущаю, что иду по облакам. Как в сказке про дорогу, вымощенную желтым кирпичом – так и у меня под ногами стелется дорога, вымощенная облаками.
Дом слабо теплился окнами, и в нём спал Тейлор, укрытый пледом, положивший кулак под щёку. Спящий, он совсем не страшный и безобидный. Сон разглаживает его грустные морщинки, и он молодеет. Наверное, то же самое происходит и со мной.
Может быть, завтра я узнаю что-нибудь, что заставит меня пересмотреть свои взгляды на человеколюбие, и мы навсегда разойдёмся, так и не успев понять друг о друге ничего. Но сегодня, этой ночью, он сумел нарушить моё одиночество, вычесть из него половину, и теперь нас стало двое, незнакомых и случайных.
Я был не один, в доме на отшибе теперь горит огонёк чужой души, и ритм чужого сердцебиения не совпадает с моим.
Я поднял голову к небу и усмехнулся, не зная ещё, что выражает эта усмешка: недовольство, удивление или обычный смех.
- Здорово ты подшутила надо мной, ночь!
