Глава 2Гермиона Грейнджер. «Доигралась»
Зелье Амортенция – самое мощное из всех приворотных снадобий, которые только известны в современном мире.
Гермиона Грейнджер знала определения из учебников просто прекрасно. Это помогало ей иметь хоть какой-то авторитет, зарабатывая баллы для Гриффиндора.
Авторитет – это очень важно, крайне важно. Когда у человека нет авторитета, он должен бояться. Бояться, что его выгонят из волшебной школы, обзовут грязнокровкой или оглушат постыдным Петрификусом в коридоре. Авторитет помогает найти друзей и соратников, которые защитят или хотя бы отомстят. Главное – не говорить самим друзьям о том, что кроме этого от них ничего не требуется.
«В твоей голове витают такие слизеринские мысли… – сказала ей Шляпа на распределении. – Но ты ведь магглорождённая, не так ли? Что ж, тогда… ГРИФФИНДОР!»
Властные защитники нашлись очень скоро – уже на Хэллоуин. Она видела в этом дурное предзнаменование, но оттолкнуть от себя самого Гарри Поттера, известного из многочисленных книжек даже ей, девочке с грязной кровью, не посмела. Рон Уизли был бесплатным приложением – не сказать, что приятным, но и не приносящим особых проблем.
Определить Амортенцию можно по специфическому перламутровому блеску и по тому, что пар завивается характерными спиралями.
В отличие от своих не очень сообразительных друзей, Грейнджер ясно видела, как ловко профессор Дамблдор оплетает Гарри Поттера своими сетями. Поначалу она боялась этого: ей казалось, что так у неё отнимут её защитников, что Дамблдор подпортит ей авторитет. И ещё больше – что директор помешает её собственным играм, благодаря которым Гарри и Рон находятся рядом с ней. И она, естественно, была против действий Дамблдора и первое время начинала пылать праведным гневом, когда господин директор вызывал Гарри на приватный разговор.
Однако через некоторое время она поняла три великие вещи.
Во-первых, совсем не обязательно мешать другим игрокам, если их действия не приносят тебе вреда;
Во-вторых, глупо мешать другим игрокам, если сам можешь получить пользу от их игры;
В-третьих, есть игроки, которых не переиграешь, как бы ни пытался.
Игры Альбуса Дамблдора отвечали всем трём пунктам, и Гермиона постепенно смирилась с ними.
Также отличительным признаком Амортенции является то, что запах этого зелья будет разным, состоящим из наиболее приятных ароматов для каждого человека.
Для Гермионы Грейнджер Амортенция пахла новым пергаментом, свежескошенной травой, маминым печеньем, спелыми яблоками, растущими в саду возле «Норы»… и шампунем Рона.
И было уже поздно поворачивать назад. Защитники превратились в друзей, а потом один из них стал ещё и любимым. И впору стало самой защищать их и вытаскивать из переделок. Как оказалось, в обязанности друга входит немного больше, чем давать списывать домашние работы. Вот так в чётко выстроенной системе и случился сбой.
«Ты заигралась, Грейнджер», – говорила она себе, сидя в палатке посреди очередного леса и буравя взглядом полог, за который выбежал разъярённый Рон. Когда люди начали гибнуть, как мухи? Почему она не заметила, как осунулся и повзрослел лет на двадцать Гарри? И как она допустила, чтобы Рон оставил её одну? Когда чётко выверенная система дала сбой, и вместо «всё хорошо» стало «всё плохо»?
Она сидела в кресле, укрытая пледом, и вытирала ладонью льющиеся из глаз слёзы. И повторяла про себя:
«Ты доигралась, Грейнджер… Доигралась…»
===
Рон Уизли «Старший брат»
…Вверх-Вниз…
Качели заставляют его восторженно кричать, и Чарли с Биллом смеются всё громче, и толкают его ещё сильнее, и он взлетает всё выше…
…Вверх-Вниз…
Голос матери, строгий и ласковый одновременно, доносится из кухни и зовёт всех к столу. Рон боится её и одновременно испытывает какое-то странное чувство, которому пока не может подобрать названия. Через несколько лет он узнает, что чувство это – нежность. Но пока это его не тревожит, и он смеётся, когда старшие братья подхватывают его под руки и несут в кухню. Он старается не видеть снисходительно-обеспокоенный взгляд матери и накидывается на сосиски и пюре; он знает, что это – пища богов, потому что самая вкусная. И потому что рядом те, кого он любит.
«Ой-ой-ой, маленький Ронни запачкал носик!» – пропевают в один голос близнецы. Чарли отвешивает каждому по оплеухе. «То, что вы идёте в этом году в школу, ещё не делает вас взрослыми», – говорит он. А близнецы сердито оглядываются на Рона, и на их лицах возникают одинаковые ухмылки. Это лишь означает, что Рону нужно будет проверить постель перед тем, как ложиться спать, – вдруг эти двое опять подсыплют ему чесательный порошок…
…Порошка нет, зато вся его комната от пола до потолка опутана какой-то липкой паутиной. Паутина эта такая же ярко-розовая, как жевательная резинка Друббла, и такая же липкая, как клубничный сироп, который мама подаёт к блинчикам.
Яркие нити в миг оплетают его с ног до головы, и даже волосы покрываются розовым. А Рон стоит посреди комнаты и ничего не может сделать.
Он пытается выпутаться, вырваться из этой паутины, и когда ему это наконец удаётся, он, весь грязный, выходит в коридор. Лестница ведёт только вниз – выше его спальни лишь чердак с сумасшедшим упырём. Ноги слиплись друг с дружкой, и шагать вниз по крутым ступеням очень неудобно.
Комната Перси – заперто. У Перси есть книги, зачем ему ночные гости?
Комната Билла и Чарли – заперто. Он бьёт кулаком в дверь, но Чарли и Билли, наверное, чем-то сильно заняты. Они не могут ему помочь - хватит того, что они носятся с ним днём.
Комната родителей – заперто. Мама и папа крепко спят, им нет никакого дела до их самого младшего сына.
Вдруг тапочек на ноге рвётся, прилипнув подошвой к ступени, и Рон скатывается вниз по лестнице кубарем. Ему больно, но он старается не кричать и не плакать, потому что теперь ни у кого больше не будет просить помощи. Хватит.
Кажется, он сильно расшиб коленку, но это ничего – заживёт. Он с трудом встаёт и пытается подползти к дивану в гостиной. Однако свободное место уже занято – там свернулась калачиком маленькая Джинни.
– Джин? Ты что тут? – он убирает за ухо прядку ярко-рыжих, как у него самого, сестринских волос. Сестрёнка вздрагивает и просыпается.
– Ой, Ронни… Я хотела умыться, но там света нет. А я не дотягиваюсь сама включить…
– Почему же ты не позвала меня?
– Ну, тебе же нет до этого дела… Вы, братья, только шутите и играте…
Рон приоткрывает рот от удивления. Ему казалось, что уж кто-кто, а Джинни – единственная девочка в семье – не испытывает проблем с поддержкой и вниманием.
– Джин, послушай! Знай, если вдруг с тобой что-то случится, если вдруг тебе понадобится помощь, я всегда приду. Просто позови, ладно? Не засыпай на диване, а закричи погромче, и я включу тебе свет везде, где только понадобится! Поняла, Джин?
Сестра вытаращивает на него огромные глаза, на которые, кажется, навернулись слёзы.
– Ох, Ронни!
Она вдруг порывисто обнимает его липкие плечи и утыкается лицом в грудь.
Миссис Уизли не решается будить утром детей, заснувших в обнимку на диване в гостиной; она только накладывает очищающее заклинание, чтобы снять липкие полоски жвачки.
Брат и сестра, самые младшие и одинокие, улыбались во сне.
===
Джинни Уизли. «Ненавижу»
Отращенные за лето ногти покрыты ярким оранжевым лаком. Волосы аккуратными волнами разлетаются где-то за плечами. В руках – книги, целая стопка никому не нужных в этом чёртовом году книг. Губы плотно сжаты, а карие глаза смотрят куда-то вдаль – туда, где, наверное, находится её любимый. Даже её острое зрение не видит его там, невероятно далеко, зато чувствует сердце. О, Мерлин, да, всё ещё чувствует!
– Это надо сделать сегодня, – стоящий рядом Невилл точно так же напряжён, плечи еле заметно подрагивают.
– Кэрроу нас поймают, – печально замечает Луна. – А ведь скоро Рождество…
– Джинни? – Невилл вопросительно упирается в неё взглядом. Джинни прикрывает глаза – ей надоело принимать решения.
– Сегодня, – наконец роняет она. – Но пойду я одна.
– Почему это?
– Я ещё не светилась, Невилл. В отличие от вас обоих.
Ему нечем крыть.
«Мобилизация продолжается!»
«Поддержим Гарри Поттера».
«Кровь у всех одинаковая».
Руки привычно выводят слова, единственно верные слова во всём этом дурдоме, который она видит каждый день. В этом фарсе. В этой трагикомедии с плохим концом.
Шаги за спиной она не слышит – чувствует. Будто видит, как если бы на спине были глаза.
– Так-так-так… – Алекто Кэрроу наставляет на её спину палочку. – Говоришь, кровь у всех одинаковая? А твоя? Твоя – чистая или грязная?
– А ты проверь! – Джинни поворачивается и гордо вскидывает подбородок.
– Не пререкайся со мной, дурная девчонка! Круци…
Баллончик с краской летит Алекто прямо в лицо.
– Не тронь меня, грязная Пожирательница! – Ногти впиваются в мясистую щёку Кэрроу. – Сука! Никогда не трогай меня! Петрификус Тоталус! – Голос переходит в животный рёв. – Силенцио! Ступефай!
Ногти продолжают впиваться в лицо и шею обездвиженной Алекто.
– Я ненавижу тебя! Ненавижу! – слёзы текут сами по себе, не подчиняясь Джинни. – Ты и твои дружки забрали у меня всё – семью, любовь, детство и юность! Я хочу пить кофе у мадам Паддифут и обниматься у озера с Гарри! А вместо этого мне приходится выводить эти чёртовы надписи и надеяться, что Гарри ещё не сцапали Грейбек или Лестрейндж! – Она упала на колени. – Ненавижу! Круцио! Круцио! Круцио!!!
– Невилл?
– Как прошло?
– Алекто в больничном крыле. Но ничего не помнит – я наложила Обливиэйт.
– Она тебя не зацепила?
– Нет, всё в порядке.
– Джин, у тебя на лице написано, что всё совсем не в порядке!
– Всё правда нормально, Невилл, – на её лице вдруг появилась злая усмешка. – Просто Алекто Кэрроу хотела попробовать моей крови, а я угостила её собственной.
Невилл долго смотрел вслед Джинни, поднимавшейся в спальни девочек. Ему уже осточертело видеть, как эта война ломает его друзей.
