Глава 2Я замер в изумлении. Передо мной стояло чудесное создание. Оно было чуть ниже меня ростом, необычайно стройное и привлекательное. Чистая белая кожа, густые светло-русые волосы, бездонно-карие глаза, широкое открытое лицо, сдержанная улыбка — все было так чудесно! Легкий аромат фиалок и бисквитных пирожных, витавший вокруг этого чуда, затуманил мое сознание, как морфий. Даже те лохмотья, в которые было заключено чудесное тело, не могли испортить впечатления. Я забыл о пространстве и времени, о жизни и смерти, о том, кто я и что здесь делаю. Вдруг у меня кольнуло где-то между горлом и грудиной, и сердце выдало бешеный ритм. Закружилась голова. Я понял, что болит не сердце и не желудок. И что от этой боли нет лекарств. Болит часть тела, которой нет в анатомических атласах. И я забыл, как она называется…
Из оцепенения меня вывел вопрос, прозвеневший, как голос нежной скрипки и как гром лавины одновременно:
— Кто вы?
Я что-то закряхтел и запыхтел, пытаясь выдавить из себя ответ, а это эфемерное создание вдруг засмеялось. Звонкий смех бусинами покатился по полу и стенам, вырвался на улицу. Мелкой дробью изрешетил мое тело. И спустил с небес на землю.
— Меня зовут Верий Вацлавич Янин. Надеюсь, мое имя тебе о чем-то говорит?
Смех прервался. Серьезно взглянув на меня, чудесное создание ответило:
— Меня зовут Маришка. Интересно, что делает у нас в Городище начальник Второго Отделения?
— Это не твоего ума дело, — резко ответил я. — Где староста?
Обидевшись, девушка кивком указала вправо, в сторону поля:
— Там, должно быть.
Я пристально посмотрел девушке в глаза. Было похоже, что она играет со мной.
— Вот что, — сказал я после минутного раздумья. — Ты пойдешь со мной. Если солгала мне — пеняй на себя!
— Еще чего! — девушка скрестила руки на груди. — Никуда я не пойду. У меня дел полно!
— Это приказ! — рявкнул я.
— И зачем орать? — пожала плечами девушка. — Можно просто вежливо попросить… Ладно, дела подождут. Пойду с вами.
Она вышла из дома, заперла дверь и молча направилась по грязной улице в сторону поля, к окраине селения. Я пошел следом.
— Можно задать вопрос? — вдруг обернулась ко мне Маришка.
Я кивком дал понять, что разрешаю. Она тоже кивнула и спросила:
— Неужели вы не знаете, где находятся наши поля? Вы же не впервые в Марке, не так ли?
— Конечно, не впервые, — довольно грубо ответил я. — Нечего глупости спрашивать! Я наместник Марки, если тебе неизвестно. И я знаю, где находятся поля. Ты мне не проводник. Я просто хочу убедиться, что ты не лжешь.
— А почему я должна вам лгать? — удивленно подняла брови красавица. — Это все неправда, что селяне обманывают власти. Мы честно трудимся, и никого не водим за нос. Просто о нас сложились неверные представления. И я удивлена, что такой человек, как вы, с ними согласны.
— Откуда ты знаешь, какой я человек? — сухо спросил я. По правде говоря, мне не очень-то хотелось продолжать этот бессмысленный разговор. — Ты разве не впервые меня видишь?
— И что ж, если впервые? — фыркнула Маришка. — Я могу судить о человеке по первому взгляду. Вы кажетесь мне разумным патрицием, Верий Вацлавич. А разумные люди не позволяют себе слепо следовать стереотипам…
Однако меня даже начало забавлять то, с какой легкостью и даже наглецой эта девушка разговаривала со мной, патрицием второго разряда, да еще и наместником Марки. Ее речь была правильной, отличающейся от простонародного говора земелян. Она явно была не тем, за кого себя выдавала. Усмехнувшись, я спросил:
— И откуда ты такая умная взялась?
— Как откуда? Отсюда, из Марки. Здесь мой дом, моя родина… Я всегда здесь жила…
— Что-то я тебя не припомню. Где твоя семья?
Вдруг Маришка остановилась. Подошла к покосившейся изгороди у дороги и прислонилась к ней. Вопрос ее явно не обрадовал.
— Моя семья здесь, — ответила она и широким жестом обвела селение. — Все эти люди, что здесь живут — это моя семья…
— Это понятно, — с раздражением перебил я. — Вы вечно говорите друг о друге, как о родственниках. Я не это имел в виду. Где твоя настоящая семья? Отец, мать? — я вопросительно посмотрел девушке в глаза.
Маришка отвела взгляд и отвернулась. Не знаю, что заставило меня заговорить, но я продолжил:
— Ты, наверное, безродная, да? Где же родители? Умерли? Осуждены? Сидят в тюрьме?
— Нет! — вдруг вскрикнула Маришка и — тише — добавила, — Нет. Они… Их нет… Просто нет…
— Вот как, — я почему-то почувствовал себя неловко. Разговор явно ушел в какую-то совершенно ненужную и опасную сторону. Я решил исправить положение.
— Что ты делала в доме старосты?
Маришка сложила руки на груди и буркнула в ответ:
— Готовила ужин, что ж еще? Как раз сняла с плиты похлебку, когда вы… Когда подумала, что надо проветрить дом…
— Какое отношение ты имеешь к нему? — неизвестно зачем спросил я. — Кто ты старосте?
— Не скажу, — Маришка резко встала и пошла по дороге. Но вдруг повернулась ко мне. — Жена я ему! Жена! — и залилась звонким смехом.
«Мир сумасшедших!» — подумал я с досадой.
— Он же старше тебя лет на двадцать, — скорее самому себе, нежели Маришке, сказал я. — Как ты можешь быть его женой?
— Очень просто, — Маришка пошла спиной вперед, да еще и вприпрыжку. — Вышла замуж за старосту, что в этом плохого? Нам пока еще разрешены браки. Мы же плебеи…
— Остановись, споткнешься, здесь же скользко!
— А мне так нравится! — со смехом ответила Маришка. — Это весело. Вы знаете, что такое весело, патре Янин?
Она вдруг схватила меня за руку и потащила за собой.
Я внутренне вскинулся. Первым желанием было немедля вырвать руку из рук плебейки. Но — странно — при этом сердце мое замерло от осознания этого прикосновения. Маришка с силой тащила меня вперед, продолжая подпрыгивать, как мячик, и звонко смеяться. «Уж не сумасшедшая ли она?» — подумалось мне.
И вдруг я почувствовал что-то мокрое на своей руке, а затем — на лице. Глянув вверх, я увидел тучи внутри купола. Из них начал накрапывать дождь.
— Что за тьма? — спросил я в раздражении, резко остановившись.
Маришка тоже остановилась, посмотрела на меня, затем — на небо и, пожав плечами, ответила:
— А, это… — Она вскинула лицо кверху, подставив его дождевым каплям. — Это — дождь. Воды у нас мало, аппараты СЛЮ-208 старые, работают плохо. А в Берлинтауне один ученый изобрел метод конденсации воды внутри купола. Вот. И пару раз в неделю нам оттуда присылают дождь. Я люблю дождь... — девушка вдруг приблизила ко мне лицо и прошептала, — Ах, если бы вы знали, как я хочу потанцевать под дождем СНАРУЖИ!.. — и вдруг бросилась кружиться по слякоти, раскинув руки, звонко смеясь.
— Сумасшедшая! — закричал я. — Снаружи вы умрете! Высокий уровень радиации! А полная очистка будет проведена только через двести сорок лет! Не дурите!.. — я не заметил, как перешел на «вы».
— Что это вы обо мне беспокоитесь, патре Янин? — в ответ захохотала русоволосая бестия и закружилась в вихре своих серых лохмотьев. — Я же плебейка. Вы только и ждете, когда мы передохнем! Сами — на Луну, — а мы здесь, как тараканы, как крысы передохнем! Ха-ха-ха!!! А не проще ли тогда сразу отключить нам кислород, а? Мы за три часа — фьють! — и нету нас! Нет грязных, мерзких, ужасных плебеев! Вы ведь так думали? Ведь думали?
Меня словно громом поразило. Дикая, жгучая ненависть поднялась откуда-то и захлестнула мозг. Я схватил Маришку за локоть и повернул лицом к себе. Взгляд мой, должно быть, метал молнии.
— Не смей! Слышишь? Не смей! Перед тобой патриций, чернь! На колени!..
Не знаю, что на меня нашло. Обычно я не опускался до личных разбирательств с плебеями. Но сейчас это было выше моего понимания. Это было наисильнейшее, наиогромнейшее желание мести. Маришка испуганно уставилась на меня немигающими карими глазами.
— На колени, мерзавка! — рявкнул я.
Девушка вздрогнула и упала на колени прямо в жидкую грязь. Дождь зашумел с яростной силой.
Я закрыл глаза и зашагал прочь. Маришка осталась позади, ничего не сказала. Только дождь начал накидываться на меня и хлестать струями, как плетью. Голова моя горела от гнева. Я не мог взять себя в руки, внутри все колотилось и переворачивалось. Но чем дальше я уходил, тем отчетливее перед глазами начал вырисовываться образ девушки. Прекрасной девушки с огромными карими глазами, стоящей в грязи посреди дороги на коленях. Гнев стих, смылся дождевыми струями. На смену ему пришло странное ощущение. Словно внутри заметалось гигантское чудовище. Оно вцепилось зубами в сердце, стиснуло когтями внутренности… Я уходил. Уходил все дальше в поле, прочь от чудесного создания, поразившего мое воображение. И как среди этой грязи мог вырасти такой великолепный цветок?..
И как я мог так безжалостно втоптать его в эту безжалостную грязь?!...
За то, что она сказала правду…
С подкупольного неба хлынул ливень. Я не видел перед собою ничего, кроме пелены дождя, и, я подозреваю, виной тому был не один лишь дождь. Я промок насквозь, озяб и устал. «Мерзкая погода», — только и мог я подумать.
Из пространства вокруг меня выткались темные фигуры. Это были мокрые, перепачканные грязью земельные, возвращающиеся с полей домой. Среди расплывчатых силуэтов я угадал старосту и позвал его. Тот кинулся ко мне и рассыпался в комплиментах и извинениях. Я велел ему отвести меня в укромное сухое место. Староста засуетился, потащил меня куда-то влево. Вскоре мы стояли под жестяным навесом. И хоть стен вокруг нас не было, разговор наш невозможно было подслушать — дождь грохотал по крыше навеса так, что мы сами едва слышали друг друга.
— Как идут дела, Бауэрн? — спросил я.
— Все замечательно, патре, — солгал с наглой ухмылкой староста.
— Так уж и все? — холодно переспросил я. — А говорят, что ты приютил преступников.
— Каких преступников, патре? — староста округлил свои и без того круглые, на выкате, глаза. — Солнце свидетель, никаких преступников в помине не видал!
— А как же женщины и дети из восточного селения? Они ведь теперь живут здесь?
— Да, патре, — признался староста. — Но разве это преступление? Люди пришли на работу…
— Не тебе судить! — отрезал я. — Существует закон, запрещающий земельным покидать свои селения без разрешения наместника Марки. Вашим наместником являюсь я. И что-то я не припомню, чтобы мне приходило прошение о переселении. Эти люди — преступники.
— Но, патре… — начал, было, староста, но я неумолимо продолжал:
— Эти люди — преступники, и будут наказаны. Сегодня же ты должен всех до одного выслать под конвоем в казематы Берлинтауна. Я отучу вас нарушать законы! Слишком вольнолюбивые мысли появляются в ваших пустых грязных головах!..
— Но, патре… А как же дети? — взмолился староста.
— Детей — в колонии, — категорично заявил я.
На лице старосты на секунду промелькнуло выражение глубочайшей ненависти, но он тут же справился с чувствами.
— Слушаюсь, патре, — прохрипел он сдавленно и поклонился.
— Еще кое-что, — добавил я. — Я слышал, люди недовольны налогами и строительством баз на Луне. Так вот, сегодня же собери сельский сход и втолкуй в головы этих вонючих тугодумов, что все делается для их же пользы. Если кто-то станет возмущаться — арестовывай. Через пару часов пришлю тебе подкрепление из армии.
— Да, патре, — кивнул староста.
Дождь начал стихать. Я достал из кармана мобильный телефон и вызвал Пиша. Приказал прилететь за мной. Тот ответил, что будет через минуту.
— Ну, вот что, — сказал я, оборачиваясь к старосте. — Пока что я доверяю тебе, и ты все еще на голову выше всей этой двуногой скотины. Но ты начинаешь меня разочаровывать. Уж слишком много сигналов о нарушении закона поступает из Марки. Смотри, мое доверие не безгранично. Однажды я перестану закрывать глаза на твои вольности.
Староста ничего не сказал. Тогда я продолжил:
— Я знаю, что в Германской Марке скрывается зачинщик народных восстаний и главарь повстанцев. Ты знаешь, кто он? Ты видел его?
— Нет, патре, — голос Бауэрна вдруг дрогнул.
— Не ври мне и не прячь свои воровские глазки. Я знаю, что он здесь. Кто он? Как его зовут?!
— Патре, я не уверен… — залепетал староста. — Но… Кажется… Его зовут… Что-то вроде… Хэзвиг… Да! Точно! Хэзвиг! Вот теперь я точно вспомнил! Люди говорили: Хэзвиг, Хэзвиг!
Рядом с навесом опустился гравиплан.
— Говоришь, Хэзвиг? — переспросил я, поморщившись от грубо звучащего имени. — И что же, этот Хэзвиг был здесь?
Староста натянуто улыбнулся, но не ответил.
— Отвечай! — воскликнул я, теряя терпение. — За что тебе платят жалование, земляной червь?!
— Да, патре, — потупил взгляд староста. — Хэзвиг был здесь. Не так давно — недели две назад. Он читал свои проповеди посреди Городища. Как только я об этом узнал, так тут же разогнал сельский сход, но было уже поздно. Он говорил им непотребные вещи… О равенстве… И…
— Но, но, но! — остановил я чересчур разговорившегося старосту. — И селяне слушали его? Соглашались?
Староста кивнул.
— Хм… — я не знал, что ответить. В сознании моем зародилось беспокойство. — Хэзвиг… Кто он? Дойч, англ, поль? Может, балт?
— Нет, патре… — староста кашлянул и оглянулся. — Я не могу сказать.
— Почему? Ты с ним в сговоре? Отвечай!
— Нет, патре! — заюлил староста. — Я честный юнитарин, и не сговариваюсь с преступниками. Я не могу назвать его кровь, потому что это запрещено законом патрициев.
— Не дури, Бауэрн, — хмыкнул я. — Законы патрициев написаны для патрициев. Говори, я разрешаю!
— Он, патре, говорит ужасные вещи, — совсем хрипло заговорил староста, — Хэзвиг — лукавый. Он говорил народу, что он — русский…
— Русский?! — вскрикнул я непозволительно громко, так, что сам испугался своего вскрика. Стоящий рядом с машиной Пиш вздрогнул. Тут же понизив голос до шепота, я повторил: — Русский?!
— Так точно, патре, — почти про себя прохрипел староста и согнулся пополам в раболепном поклоне.
Мне вдруг показалось, что от произнесенного страшного слова задрожало даже хилое черное деревцо на углу под навесом. В моем разуме взметнулись возмущение и страх.
— Почему ты тут же не арестовал его? — сорвался я на какой-то идиотский визг и схватил старосту за воротник его грязной рабочей куртки. — Ты должен был, обязан был сразу же, немедленно!.. Почему не сообщил?! Да за такую ересь!.. Смертная казнь! Знаешь, что тебе грозит за сокрытие преступника?! Тюрьма! Каторга! Работы во Внешнем Мире!..
В водянистых воровских глазах сторосты загорелся неподдельный ужас. Бауэрн схватил мои руки своими сухими, морщинистыми, грубыми от тяжелого труда руками и захрипел, как расстроенный аккордеон:
— Патре! Умоляю! За что?! Я ведь… Я же… ни сном, ни духом… я бы сразу! Так пропал, черт! Пропал! Как сквозь землю провалился! Я пришел — а его уже и след простыл! Я его искать — а они, скотина двуногая, меня поймали и заперли! Патре! Найду! Поймаю! Уничтожу!!! Клянусь! Не губите, патре!..
Я пришел в себя и ослабил хватку. Что-то уж слишком я разволновался. Нужно держать себя в руках, не то этот червяк возомнит не весть что. Я кашлянул и отпустил старосту. Как можно спокойней я спросил:
— Говоришь, русский? А почему имя Хэзвиг? Он лжец, это очевидно!
— Не поймите неправильно, патре, — ответил старик. — Хэзвиг — не имя, а прозвище. Как его зовут на самом деле, никто не знает.
— Откуда же вы знаете, что Хэзвиг — прозвище?
— Оттуда, патре, что на нашем наречии «ħăēɮvʝĝ» означает «свобода».
— Свобода?.. — прошептал я в бешенстве. — Свобода?! Ну, не долго же ему хвастаться своим именем! Я посажу его за решетку! Все! Теперь прочь отсюда. А ты, — обратился я к старосте, — работай!
Я прыгнул в гравиплан. Скомандовав водителю «домой», откинулся на сиденье и закрыл глаза. «Мерзкие людишки», — подумал я и забылся.
Удивительно, и как это я заснул в гравиплане? Обратный путь из Германской Марки в Москвополис занял почти час — пришлось пробиваться через Смолтаунские пробки. Однако для меня полет прошел незамеченным.
Мне снился сон. Сначала я видел себя бегущим по бесконечному зеленому лугу, и солнце играло на моих щеках, и стрекотали кузнечики, и качались ромашки, и шумела поблизости бурная река. Странно, ведь я никогда раньше такого не видел. Я родился и воспитывался в огромном городе, монолите из стекла и металла, окруженном Суперкуполом — в Москвополисе, — как и сотни патрициев до меня. Мой биологический отец, чей геном взяли для моего выращивания, тоже родился и жил здесь. И отец моего отца. После ядерной войны уже семь поколений не знают, что такое зеленый луг, стрекотание кузнечиков и чистая горная река. Это можно увидеть только в плохих короткометражных фильмах, снятых на второсортных студиях, где и трава, и деревья грубо вырезаны из пластика, а вместо кузнечиков стрекочут списанные динамики. Откуда в моем сознании возник этот образ? Не знаю.
Вдруг я увидел бегущего передо мной человека. Стройное, легкое создание с русыми волосами. Я бегу за ней, за своей мечтой, за Маришкой… Она смеется звонко, неповторимо притягательно. Я догоняю ее, заключаю в объятия и целую, целую, целую!..
Но вдруг Маришка отталкивает меня. И я в ужасе осознаю, что передо мной… Не кто иной, как Глава Патрициата! Он грозно хмурит брови и произносит самые страшные слова в моей жизни:
— На колени! Ты уволен! Уволен!..
Я падаю на колени, заливая лицо чем-то обжигающе — мокрым. А вокруг раздается оглушающий колокольный звон…
Тут меня потряс за плечо Пиш. Я очнулся. Звонил мобильный. Я взял трубку.
— Патре Янин? — заверещала мне в ухо секретарша Зоя. — Вас ищут! Пожалуйста, вернитесь поскорее в Отделение!
— Хорошо, — ответил я. — Скоро буду, — и повесил трубку. — Долго нам еще лететь?
— Пять минут, патре, — откликнулся водитель.
Я устало откинулся на сиденье.
— Плохо спите по ночам, патре? — съязвил Пиш.
Я предпочел ничего не отвечать.
Вскоре гравиплан приземлился возле служебного входа во Второе Отделение. Я и Пиш вышли из машины и направились в мой кабинет.
Там меня уже ждал начальник Отдела Общественного Порядка Сигурд Рудольф, длинный рыжий хиляк с противным голосом.
— Добрый день, — прогнусавил он, едва я вошел в кабинет. — Простите за вторжение, у меня важное дело. От Главы, — министр многозначительно поднял брови.
Я прошел к столу и сел в кресло, всем своим видом показывая, что на меня его жест впечатления не произвел. Пиш остался стоять у двери.
— Я вас слушаю, — как можно более равнодушно промолвил я.
— Это касается сегодняшнего мероприятия, — запищал Сигурд. — Я имею в виду национальный праздник на Площади Воссоединения. И вашего загадочного конверта.
— И?..
— Как вы знаете, — продолжал рыжий, — министр обороны Лабичюс был категорически против того, чтобы вскрывать сомнительный конверт при таком стечении народа. Он убежден в том, что конверт — это происки повстанцев, и что он содержит бомбу ужасной разрушительной силы или какой-нибудь невероятно опасный вирус.
— Не помню, чтобы Лабичюс высказывал что-либо подобное, — с сомнением заявил я.
— Если бы вы внимательно слушали его доклад сегодня утром, вы бы это запомнили, — поддел меня рыжий мерзавец.
Я сделал вид, что не слышу.
— Так вот, — продолжил Рудольф, — Пока вы пропадали неизвестно где, министр Лабичюс, не далее, чем полчаса назад, выкрал пакет с конвертом из тайного сейфа Второго Отделения!
— Ха! — воскликнул я. — Этого не может быть! Ключи от сейфа есть только у меня!
— На вашем месте я не был бы так уверен, — с сарказмом заявил Рудольф и вытащил из кармана связку ключей. — Вот. Это было найдено рядом с открытым опустошенным сейфом.
— Этого… Не может… — что-то у меня внутри оборвалось. — Как же… Зоя! — я вызвал секретаршу по галафону. — Зоя!
— Да, патре, — ответила она.
— Зоя, узнайте немедленно, что произошло с сейфом №3534, в котором хранится реликвия!
— Хранилась, вы хотите сказать, — усмехнулся министр.
— Хорошо, патре, — Зоя быстро сделала запрос по внутренней связи. — Патре, сейф вскрыт. Он пуст. Реликвия… Местонахождение реликвии неизвестно… Сейчас свяжусь с пультом охраны, выясню, кто открывал сейф…
— Спасибо, Зоя… — я все еще не мог поверить в случившееся.
Рудольф стоял посреди моего кабинета, сложив руки на груди и улыбаясь с таким видом, будто он только что раздавил таракана. Я не мог допустить такого к себе отношения.
— А почему, собственно, вы? — спросил я резко и не совсем вежливо. — Почему вы сообщаете мне об этом?
— Я все-таки министр охраны правопорядка, если вы не забыли, — пожал плечами Сигурд. — Я обязан следить за такими вещами.
— Патре, — на экране галафона вновь появилась Зоя.— Пульт охраны сообщает, что сейф был вскрыт лицом, на 80% совпадающим с описанием министра обороны Юргена Лабичюса…
— На этом все, Зоя. Спасибо, — я выключил галафон. Откинулся на спинку кресла и, схватившись руками за голову, простонал:
— О, нет!..
— О, да, патре Верий! — с ликованием воскликнул Сигурд. — Еще одно доказательство вашей никчемности!.. И — кстати — меня просили передать: Вас ждет Глава. Извольте не опаздывать. Вы должны быть в Зале Советов… — рыжий бросил взгляд на часы, — десять минут назад. Удачи! — и, издевательски ухмыляясь, вышел из моего кабинета.
Я встал с кресла в полном замешательстве. Куда идти? Что говорить Главе? Что вообще происходит?! Денек выдался не из легких…
— Пиш, свободен, — отпустил я агента, а сам направился на растерзание в пасть к Главе.
