Тихоня

Глава 2

Что такое три месяца? Ведь это совсем немного времени. Каких-то жалких девяносто дней, тринадцать недель. В жизни среднестатистической домохозяйки за это время ничего особенного произойти не может.
Но Петуния Дурсль не была среднестатистической домохозяйкой. Она была очень упряма и непреклонна, особенно когда дело касалось её семьи и близких. И именно поэтому перемены, произошедшие в доме номер четыре по Тисовой улице за последние три месяца, были видны невооружённым глазом.
Вернувшись из больницы вместе с племянником, она отвела его в новую спальню, где теперь располагались все его вещи, уложила его спать и, дождавшись пока не стало слышно его ровного сопения, собрала на кухне небольшой семейный совет. Когда её муж и сын расположились на табуретах, она встала, чтобы налить всем чаю, и заговорила.
- Вернон, так нельзя. Я больше не стану смотреть сквозь пальцы на то, что ты делаешь, - она поставила перед ним его любимую кружку и заглянула в глаза. – Я люблю тебя, но Гарри – мой племянник, единственный ребёнок моей сестры, умершей сестры, и я уже слишком долго пренебрегала своим долгом по отношению к нему.
Вернон выглядел ошеломлённым.
- Н-но Петти… Мальчишка ведь… Он ведь ненормальный! Он портит всё вокруг, рушит каждую вещь, что попадается ему под руку! Он постоянно что-нибудь ломает, а после пытается свалить вину на Даддерса!
- Брось, Вернон! Ты не хуже меня знаешь, что Дадли за последний год сломал больше игрушек, чем мы когда-либо позволяли потрогать Гарри! В половине случаев, когда Дадли прибегал ко мне с очередной сломанной вещью, Гарри делал свою работу в другой комнате, а то и вовсе на улице, и у него не было ни малейшего шанса проскользнуть в комнату Дадли и что-то оттуда взять. Ты просто боишься признаться самому себе, что настолько увлёкся «исправлением» моего племянника, что забыл про собственного сына! Вернон, наш Дадлик – хулиган и эгоист! Ты видел, хоть раз, чтобы он чем-то поделился с Гарри?
- И нечего! Эта погань ничего лучше не заслуживает!
- Не смей! Не смей больше оскорблять Лили и её сына! С меня хватит твоей безответственности!
- Ах, безответственности? Так значит?! А то, что я всю семью кормлю, одеваю, обеспечиваю, уже не ответственность? Не забывай, ты – моя жена, а значит, ты должна меня слушать! Я не позволю, чтобы урод вроде него разводил хаос в нашем доме!
- О, значит, теперь я тебе жена, Вернон Дурсль, а что на счет Мэгги Вормер? Это ведь с ней ты пропадаешь по нескольку часов почти каждое воскресенье?! А Эмили Диггинс, твоя секретарша, доставляет тебе только кофе, или может быть нечто большее? Ты уже очень давно не выполняешь своих супружеских обязанностей, дорогой, и мне стало любопытно, на что уходят твои силы. Если я твоя жена, Верн, то ты – мой муж, но ты не ведешь себя как мой муж. Ты не проводишь со мной свободное время, ты не занимаешься воспитанием нашего сына, ты не уважаешь мои желания и нужды, как ты мне обещал еще до нашей свадьбы. И после этого ты смеешь требовать, чтобы я ради тебя отказалась от собственной совести?! Ну уж нет. Не дождешься, – с наслаждением наблюдая как вытягивается с каждой следующей фразой лицо мужа, Петуния продолжила. – Или Гарри, мой племянник, будет жить в этом доме на правах члена семьи, либо я буду вынуждена подать на развод. И ты знаешь на чью сторону встанет суд, любимый, – она наклонилась, чмокнула ошеломленного мужчину в щеку и повернулась к сыну. Тот, не обращая никакого внимания на переполох, смотрел телевизор, и запивал сильно переслащенным чаем шоколадное печение. Поджав губы, женщина одним движением выхватила у него из под носа пульт, и экран погас. Пару раз моргнув, Дадли пожал плечами, взял тарелку с печеньем и поднялся, чтобы пересесть на диван в гостиной, но Петунья остановила его и медленно, демонстративно забрала тарелку. – На сегодня хватит сладкого, Дадли, – сказала она ласково, но в ее позе было что-то такое, что даже Дадли, никогда не отличавшийся особенной проницательностью, сглотнул и изобразил позу подчинения. Удовлетворенно кивнув, Петуния убрала печенье в шкафчик и вышла. Начало было положено.
После этого, казалось, уже ничто не могло остановить запущенную Петуньей машину перемен. Один за другим в доме вспыхивали скандалы: Вернон, как раненный зверь (раненный, очевидно, в гордость) при каждом удобном случае огрызался на Гарри, за что тот час же получал на орехи от супруги, в которой вместе с материнским инстинктом внезапно проснулась первобытная жестокость. Дадли, чьей проницательности надолго не хватило, то и дело устраивал истерики, только-только открывая для себя нормы и правила жизни нормального девятилетнего мальчика, за что тоже частенько бывал наказан, пусть и не так серьезно, как его отец – Петуньи все-таки сложно было видеть своего сына недовольным. Однако регулярные воспитательные меры начали постепенно приносить плоды, и когда Дадли в первый раз самостоятельно вспомнил сказать за что-то спасибо, Петунья испытала большую гордость, чем даже в тот день, когда он принес домой свой первый табель, и в нем оценки были лучше, чем в табеле Гарри.
Сам Гарри постепенно шел на поправку, и после первой недели уже мог каждый день ненадолго спускаться в гостиную и присутствовать за столом вместе с семьей. Петунью несколько беспокоила его температура, которая долго не приходила в норму, но доктор, посещавший их время от времени чтобы следить за состоянием Гарри, заверил ее, что это нормально для восстановительного периода, и должно пройти само по себе через несколько недель. Так и случилось, но Петунья, даже через пару месяцев, не смогла заставить себя отказаться от привычки мимоходом, незаметно для мальчика, прикосновением ладони или губ проверять ему температуру.
Из-за болезни Гарри пропустил целый год школы, и, подумав об этом хорошенько, Петуния решила не отправлять его туда совсем. Будь он обычным мальчиком, вроде Дадли, она стала бы беспокоиться о продолжении образования. Но после долгих вечеров проведенных в больнице, когда она рассказывала плакавшему от боли ребенку о мире, полном волшебства и чудес, в котором ему обязательно найдется место, отрицать его очевидную необычность не было больше никакого смысла. Женщина отлично помнила, как еще младенцем Гарри заставлял летать некоторые вещи, совсем для полетов непредназначенные, и потому не сомневалась, что продолжать образование Гарри будет в школе для таких же как он, волшебников.
Приняв это решение, Петуния стала готовить племянника к жизни волшебника. В первую очередь она заказала антикварному магазину набор перьевых ручек, и купила пачку толстой, напоминающей пергамент бумаги. Вспоминая, как Лили в письмах из Хогвартса вечно жаловалась на абсолютную невозможность научиться писать пером после того, как много лет пользовалась ручкой, она стала учить Гарри аккуратному и красивому письму. Гарри сначала не понимал, зачем это нужно, но стоило Петунье рассказать ему на ночь сказу о волшебном мире, где умные совы носили письма, а люди не пользовались благами цивилизации, как он стал впитывать ее уроки с утроенным энтузиазмом.
По истечении же трех месяцев, когда стало ясно, что Петунья к прежней безразличной и кроткой манере поведения уже не вернется, Вернон подал на развод. Петунья, уставшая от скандалов и измен, и рада была бы от него отделаться, но во всем этом была заключена проблема, с которой ей еще никогда не приходилось сталкиваться. Деньги в семье всегда зарабатывал Вернон, а потому женщина, оставшаяся с двумя вечно голодными мальчиками на руках, внезапно осталась без материальной поддержки. Долги за лечение Гарри еще не были до конца оплачены, и жилье нужно было снимать, поскольку развод позволил Вернону забрать себе дом на Тисовой улице. Пересчитав в уме все предстоящие в связи с этим расходы, Петуния тяжело вздохнула и схватила утреннюю газету. Делать нечего, надо искать работу. Ради Дадли и Гарри. Ради себя.
Она еще не подозревала, что в этот день ее старая жизнь закончилась, и началась другая, в чем-то менее удобная и простая, но куда более полная. Она еще не знала, что сможет не только воспитать мальчиков достойными людьми, но и найти собственное счастье.