День Второй или ПонедельникОполоснув лицо ледяной водой, Украина слегка недовольно скривилась, а по коже пробежали мурашки от неприятных ощущений. Но, не смотря на раннее утро, а было около шести часов, Ольга встала рано, ведь почти все Воскресенье она проспала. Лишь, придя с церкви, вся дружная компания позавтракала, а потом и спать легла. Только где-то под вечер проснулись, сладко зевая и потягиваясь, послонялись, подобно приведениям, по дому, поговорили, немного поужинали, и опять вернулись в теплые и такие притягательные кровати, блаженно закрывая слипающиеся глаза.
И сейчас Черненко чувствовала себя бодрой, как никогда. Беларусь тоже уже поднялась и ушла завтракать, а парни, похоже, и не собирались покидать постели, лишь изредка переворачиваясь с одного бока на другой. Ну и пусть, их дело, если хотят пропустить весь праздник.
Украинка, тряхнув головой, что бы прогнать остатки сна, широко улыбаясь, направилась во двор. На улице было уже тепло, солнце не пряталось за тучами, а всем своим видом свидетельствовало о светлом и радостном дне, сверкая чистым золотом, как и купола далеко за холмами и леском. Недавний дождь освежил зелень, и она теперь буквально дышала прохладой и благоухала, радуя глаз. Птицы весело щебетали, порхая с дерева на дерево, а некоторые воробьи нахохливались, когда редкие, ещё не высохшие капли скатывались с листьев просто на них.
Сразу за сестрой на улице оказалась Наталья тоже одетая празднично – в свой народный костюм. Но девушки даже не успели поприветствовать друг друга, как из-за яблони кто-то выскочил и…
— Ай! – почти в унисон взвизгнули Ольга и Орловская, когда их с ног до головы окатили ледяной водой. От шока у обеих девушек расширились глаза и обе непроизвольно начали цокать зубами. Не мудрено, вода-то колодезная, студеная.
— Вы бы себя видели! – хохотал Польша, уже отбросив ведро, что и являлось емкостью для, в прямом смысле, холодного оружия. – Это ваше «Ай!» было тотально неповторимое!
Литва и сам ели сдерживал смех, а Россия неуверенно топтался возле парней, так и не выплеснув жидкость из своего ведра. Сестер жалко стало, наряжались долго, наверное, да и простыть могут…
— Ты! – вспыхнула украинка, возмущенно покраснев, и тыкнула пальцем в грудь Феликсу. – Ты испортил наши наряды! Теперь сами идите на гуляния.
Беларусь, меланхолично выкручивая длинные волосы, с которых ручьями стекала вода, кивнула, но её умиротворенный вид не успокаивал. Синие глаза горели жаждой отмщения, как и голубые радужки старшей сверкали молниями. А что там про русскую женщину, которая и в избу войдет и коня на скаку остановит, было…?
— Эй! Но ведь это, же твоя традиция*! – вслед Ольге, которая скрылась в избе, чертыхаясь, выкрикнул Лукашевич, а затем обреченно махнул рукой. – Этих женщин тотально невозможно понять. Но мы же, типа, из-за них не будем целый день дома торчать?
И поляк без зазрений совести, насвистывая какую-то мелодию, направился прочь из двора, а Торис, тяжело вздохнув, последовал за ним, изредка оборачиваясь и с надеждой заглядывая в плотно зашторенные окна. Иван, покачав головой, усмехнулся своим мыслям и побрел вслед за парнями, взъерошив светлые русые волосы.
Феликс Иван и Торис попали-таки на народные гуляния, но как-то весело им не было. Парни и девушки, разбившись на пары, давно определенные ими самими или их родителями, танцевали, пели, а затем вместе водили хороводы, да кривой танец*. И никто особо не замечал некомпанейскую троицу, которая и украинский-то с горем пополам через слово понимала.
— Да уж, надо было дома оставаться. Варшава обещала Краков пригласить… — пробубнил Лукашевич, скрестив руки на груди, и недовольно надулся. Литва фыркнул, но промолчал, все равно раздраженные высказывания в адрес друга не привели бы ни к какому утешительному результату. Спорить толку нет, а то ещё он сам виноватым останется. А Иван простодушно улыбался, лелея планы жестоких пыток поляка и Лоринайтиса. С пристрастием. Что бы запомнили, как сестричек обижать.
Но тут, весело щебеча между собой, показались Украина и Беларусь. Удостоив удивленную троицу лишь насмешливым взглядом, одарив одного брата приветливыми улыбками, они влились в общие гуляния сразу же.
По поляне разносился смех, задорные народные песни, сменяющиеся порывистыми украинскими танцами. Уже и солнце, снисходительно даря последние красноватые лучи молодежи, медленно пряталось за бурым горизонтом лесов, а веселье только нарастало. Уже и разожгли костер…
— Нас кинули, — фыркнул Польша, эмоционально взмахнув руками. Иван лишь пожал плечами и ничего не ответил, а Торис и вовсе все так же продолжал выискивать в яркой толпе Беларусь. Но пока безуспешно.
— Ну, что, веселитесь? – широко улыбаясь самой слащавой из своих улыбок и тяжело дыша от недавней польки, Украина уперла руки в бока и смерила унылое трио лукавым взглядом. – Весело без нас, голубчики?
Наташа хмыкнула и, сощурив глаза, смерила просиявшего Лоринайтиса недоуменным взглядом. И чего он светится от счастья? Девушка откинула длинную прядь волос с лица и помахала ладошкой, словно веером, стараясь охладиться, ведь румяные щеки просто пылали жаром.
— Ну, все, поиздевались, типа, и хватит, — отрезал Польша и поднялся со скамейки, хрустнув суставами. – Забыли обиды, тотально же праздник.
— Да-да, — как-то иронично и таинственно протянула Ольга, но тут, же смягчилась, со свойственной ей способностью быстро успокаиваться. — Пошли к костру, сейчас уже петь будем.
И, не успели остальные согласиться, как девушка уже исчезла в сумерках, и лишь её силуэт мелькнул где-то недалеко от огня, резко выделяясь даже здесь, среди всех славян, непривычно светлым оттенком русых волос.
От пламени исходил жар, и вся компания, жмурясь и заслоняясь от него, расселась на ещё не очень теплой земле, как кому удобно. А тут, сначала тихо, а потом громче, полился высокий грудной голос, который тут же подхватили остальные девушки:
Весняночко-паняночко, що ти нам принесла?
Хлопцям воду, хлопцям воду, а дівчатам вроду.
Весняночко-паняночко, де ти зимувала?
У садочку, на пеньочку, квіти вишивала.
Вишивала-вишивала красними нитками.
Виглядала козаченька з чорними бровами.
Шовком шила, шовком шила, а біллю рубила.
Виглядала козаченька, котрого любила*.
Пытаясь это делать совершенно незаметно, даже не обернув голову, Феликс приобнял украинку за плечи, слегка притянув к себе, особо сильно прижав на словах про «козаченька», ведь ему ли не знать перевода. Та хмыкнула, поправив сбившийся фартук, но лишь повела плечом и немного отклонилась, не показывая сильных протестов, но и не покоряясь подобному развитию событий полностью. Ещё чего! Слегка улыбаясь, Литва, боясь даже пошевелиться от счастья, что он сидит рядом с Беларусью, аккуратно коснулся кончиками пальцев её ладони, на что девушка вздрогнула, как ошпаренная, и замерла, ничего не предпринимая. Лишь бледные щеки приняли цвет яркого-яркого мака, как вышивка на рубахе.
А Иван, наблюдая за сестрами, как самый ответственный, по-своему улыбался и изредка поглядывал на симпатичную кареглазую девушку, сидящую недалеко. Та в ответ отводила взгляд и смущенно прятала лицо за длинными черными-черными волосами, что одинокими прядями выбивались из тугой косы.
— Эх, хорошо-то как! – весело воскликнула Черненко, полной грудью вдыхая свежий, исполненный различными благоуханиями ночной воздух, и закружилась вокруг своей оси, смеясь звонко и счастливо. Вскинув голову вверх, она внимательно вглядывалась в небо, следя за мерцающими звездами и пристально наблюдающим за всем месяцем. Он изредка прятался в темную от общего фона небосвода тучку, которая на самом деле была светлая-светлая, но сейчас казалась удивительно синей.
— Сейчас навернешься и что-то себе тотально сломаешь, если не будешь, типа, под ноги глядеть, — сонно известил украинку Лукашевич, явно более привыкший к вечерним гуляниям в помещении да с мазуркой, и сонно зевнул. Девушка в ответ лишь рассмеялась и прикрыла глаза.
— Ну, какой же ты все-таки нудный! Вот раньше ты другой какой-то был, — с неким сожалением в голосе протянула Ольга и остановилась, нервно теребя манжет рубахи.
— Может, это и не я был? – саркастически усмехнулся Лукашевич, смерив соседку придирчивым взглядом зелёных глаз, но тут, же вздохнул. – И ты раньше другая была, и Торис, и Иван, и Беларусь. Все. Время поменяло.
— Ты что, до сих пор не выспался? – усмехнулся Брагинский, обращаясь к Феликсу, который потихоньку уже начал на ходу закрывать глаза.
— Я очень устал за сегодня, — важно хмыкнул парень в ответ и, небрежно сорвав веточку с яблоневым соцветием с дерева, мимо которого проходила компания, протянул его Ольге. Та полу удивленно улыбнулась, но взяла цветок, вдохнув сладкий аромат.
— Спасибо. Но с чего бы это вдруг?
— Да так. Делать было нечего, вот и сорвал. А что бы ко мне, типа, не имели претензий, что я тотально порчу деревья, то я тебе отжал. Для отвода подозрений, — насмешливо тряхнул головой Польша и запихнул руки в карманы, не глядя на собеседницу.
— Дурак ты, Феликс, — ещё шире улыбнулась Украина, наслаждаясь дивной ночью, воистину праздничной, что опустилась на её землю. И Лукашевич улыбался, прекрасно зная и, зачем сорвал цветок, и зачем подарил его девушке, что вечно имела повод с ним поспорить, но всегда была рядом, даря много приятных неприятностей. Беларусь и Литва были слишком заняты друг другом, пытаясь выяснить, что же связывает их, и не видели всего, что происходило. И лишь Россия, загадочно улыбаясь, словно та самая таинственная ночь, все прекрасно понимал и шел чуть поодаль. Пусть, наконец-таки, разберутся.
* На второй день Пасхи, в понедельник, парни обливали девушек водой, таким образом показывая, кто же им нравится.
* Примерный перевод:
Весняночко-паняночко, что ты нам принесла?
Ребятам воду, ребятам воду, а девушкам красоту.
Весняночко-паняночко, где ты зимовала?
В садике, на пенечку, цветы вышивала.
Вышивала-вышивала красными нитями.
Высматривала казака с черными бровями.
Шелком шила, шелком шила, а биллю рубила.
Высматривала казака, которого любила.
