Глава 2Тетрадь снов красная. Сон №137.
Был серый день, были мрачные дома за высокими заборами, неприступные деревянные крепости с горделивыми именными табличками у ворот. Я перемахнул через один из заборов и попал в двор неправильной формы, неухоженный, тёмный. Под ноги мне бросился белый терьер, а у стены мелькнул маленький мальчик, но ни тот, ни другой не причинили мне никакого вреда, как и я им. Я лишь отметил про себя: "Нежелательные встречи".
Терьер обнюхал меня с интересом. Мальчик молча застыл с кривой палкой в руках, изгрызенной собачьими зубами.
Я скользнул мимо них к дому, дому с верандой, одноэтажному и длинному. Я заскочил в него и попал в полумрак, попал в гостиную. На столе я увидел то, что искал - тарелки, полные еды. Там была гречневая каша с уродливыми котлетами и суп с крупно нарезанной картошкой. Хозяйка - мать ребёнка, оставшегося во дворе - была на кухне. Я видел её синюю в цветочек спину. Она не слышала меня и не видела меня.
Я съел три котлеты и горстями швырял себе в пасть горячую, рассыпчатую гречку. Я ел быстро, руками. Руки были не слишком чисты, ведь я перелезал через мокрый после дождя забор, а ещё до этого делал сотни разных дел, но меня это не волновало. Я ел. Наконец-то ел.
Для поглощения супа я всё же воспользовался ложкой, любезно оставленной на скатерти.
Я был жаден, но действовал, как казалось мне, на удивление тихо. Я считал, что никто меня не слышит и не видит. Краем глаза я следил за женщиной на кухне, но не заметил вернувшегося ребёнка.
Всё это время он глядел на мою грязную дрожащую спину и стучащие друг о друга костистые колени. Моя лохматая голова тряслась, я урчал от нетерпения и удовольствия, я чмокал губами. Зубы клацали и щёлкали, скребли по черпалу ложки - я вот-вот мог откусить его и проглотить, так я был голоден.
Синяя спина перестала интересовать меня. Средоточием моего мира был куриный бульон с брусками картошки и морковной стружкой.
Когда на мои плечи обрушилась скалка - раз, другой и третий - ложка вылетела из моей руки, и я бросился вон из дома. Вылетая во двор, я опрокинул мальчишку, и тот заревел так, что у меня чуть не разорвало перепонки. Я перепрыгнул через забор, упал, ободрав локоть, тут же подскочил и помчался по улице так, так, так быстро, что уже никто не мог бы догнать меня.
Забившись под картонную коробку в придорожной канаве, я свернулся клубком, и мог бы, верно, зажать коленями виски, чтобы унять пульсацию. Сердце колотилось в горле, в ушах, да я сам был одним большим сердцем, перекачивавшим кровь, куриный бульон и липкий ужас.
Возможно, я потерял сознание. Возможно, забылся тревожным, нездоровым сном. Очнулся я глубокой ночью, разбитый, заледеневший и чертовски голодный.
* * *
Дикарь поглядел влево – до самого холма, у которого дорога сворачивала на север, не было ничего и никого, лишь волнами шёл прокалённый на солнце воздух. Тогда Дикарь поглядел вправо - тоже никого и ничего на чёрт знает сколько миль, лишь старые столбы с оборванными проводами. Вздохнув, Дикарь поставил на колени запылённый саквояж и вытащил армейскую флягу и коричневый бумажный пакет.
Следующие несколько минут Дикарь, ссутулившись, сосредоточенно жевал вяленое мясо, обёрнутое затхлой пшеничной лепёшкой. Изредка он вытирал большим пальцем свободной руки свои рыжие брови от стекавшего со лба пота, изредка прерывисто вздыхал, вытягивая то одну ногу, то другую, то обе вместе.
Закончив свою скудную трапезу, Дикарь смочил горло водой из фляги, и бросил её в отставленный в сухую траву раскрытый саквояж.
Такому бродяге, как он, следует ходить с заплечной сумкой, и никак не с докторским саквояжиком. Но Дикарю слишком дорог саквояж его любимого дядюшки, продать или просто вышвырнуть который невозможно. Приходится сжимать эту обшитую кожей ручку, хоть от неё вмиг потеет ладонь. Приходится мириться с тем, что свободна только одна рука, но и то лишь до той минуты, когда не устанет другая. Нет, всё же было ошибкой пускаться в странствие с докторским саквояжем. Там, где Дикарь достал флягу и армейские ботинки, которые сейчас валяются рядом в траве, можно было достать и удобнейший вещмешок. Дикарь иногда удивительно недальновиден.
Расстегнув две последние пуговицы, Дикарь стащил с себя мокрую от пота клетчатую рубашку и набросил её на саквояж.
Поглядев вправо, он не увидел ничего, кроме мелькнувшей вдали мелкой птицы. Поглядев влево, он увидел лишь холм с двумя одинокими кустами на вершине.
Встав на ноги, он потянулся с хрустом. Затем поднял рубашку, промокнул её подолом мокрую бороду и обвязал рукава вокруг пояса. Поправил чёрную шляпу. Связав шнурки армейских ботинок между собой, он закинул их за спину, взяв в другую руку саквояж, и двинулся прямо от придорожного камня, на котором до этого сидел.
Справа и слева от него была пустота.
Позади, кажется, тоже была пустота.
Впереди - железнодорожная насыпь с лениво катившимися по рельсам товарными вагонами, покрытыми пятнами ржавчины.
Сухая трава резала его распухшие босые ноги. Насвистывая, он направлялся к грохочущему составу, пытаясь прикинуть, успеет ли к насыпи до того, как проедет последний вагон - успеет ли вскочить в открытый вагон для перевозки скота - успеет ли убраться подальше отсюда.
