Глава 1. Гипс и кентаврыЧетыре года спустя
— Как такое могло случиться? — Бартемиус Крауч повесил аккуратно выглаженный темно-синий пиджак. В принципе его мог повесить кто-то из эльфов, но мистер Крауч предпочитал делать все самостоятельно.
— Я точно не знаю, — пробормотала Лаванда, поправив складки темно-коричневой юбки. — Он остался с Винки, и она, видимо, не доглядела.
— Винки! — Бартемиус Крауч говорил тихо, но эльфы слушались его сухого монотонного голоса больше, чем любого громкого приказа.
— Да, Мастер Крауч! — появившаяся эльфийка склонилась перед начищенными до блеска штиблетами хозяина.
— Как вышло, что мой сын упал? — холодно спросил хозяин.
— Я... — Винки испуганно смотрела выпученными глазами на миссис Крауч, словно ожидая поддержки. — Мастер Барти играл с магловскими ребятишками. Они прыгали с обледенелой горки...— эльфийка жалобно шмыгнула носом, напоминавшим маленькое свиное рыльце.
— Винки! — миссис Крауч хлопнула ладонью по кровати и машинально поправила зеленый плед с серым узором, которым был укрыт Барти. — Я доверила тебе сына!
— Пожалуйста, не перебивай, Лаванда, — поморщился ее муж. — Если наш хиляк не соображает некоторых вещей, это его проблема. Свободна, — холодно кивнул он Винки.
— Почему ты так разговариваешь со мной? — Лаванда с неприязнью посмотрела на мужа. — Из-за этой балды, — кивнула она в сторону кухни, — наш сын, наверное, получил перелом.
— Перелом? — Бартемус, оставаясь в светло-синей рубашке с красным галстуком, шагнул к дивану. — Ты понимаешь, что говоришь, Лава? Второй перелом в десять лет!
— Что я могу поделать? — женщина бросила озабоченный взгляд на ребенка. — Надо скорее везти его в больницу Святого Мунго.
— Нет! — Бартемиус Крауч твердой походкой подошел к камину. — Никаких Мунго. Самая обычная больница. Магловская, — подытожил он, проведя в воздухе пальцем невидимую черту.
— Но... Там накладывают гипс на две или три недели! — пролепетала потрясенная Лаванда, рассматривая высокий коричневый стол, полироль которого была кое-где побита.
— Вот именно. Пусть походит недели три в гипсе и запомнит на всю жизнь, что надо закаляться, — отрезал Бартемиус. Затем, не оборачиваясь на жену и сына, поправил светло-желтые подтяжки, чуть отклонившиеся от центра плеч.
Мальчик тихонько застонал и приоткрыл веки. Правая рука больше не разрывалась от боли, а ныла, словно по ней ударили чем-то тяжелым. Перед глазами плыла сухопарая, подтянутая фигура отца в безупречно свежей рубашке и при галстуке. Пробор в коротко стриженных черных волосах, чуть тронутых сединой на висках, был идеально прямым. Узкие, щеточкой, усы были словно выровнены по линейке. От бесконечной тупой боли мальчику казалось, что образ отца расплывается в комнате.
— Может быть, обойдется ушибом, — Барти с наслаждением почувствовал мамину руки на плече. Ее ладонь сейчас снимала боль, даря спасительное тепло.
— Как бы не так, — Бартемиус посмотрел сначала на распухшую руку сына перевязанную картонкой с бинтом, а затем на прилипшие к окну хлопья мокрого снега. — Настоящий перелом.
— Значит, мы... — вздохнула Лаванда, — аппарируем в Лондон.
— Никакого апарирования, — мистер Крауч подошел к перегруженному посудой серванту, чем вызвал его жалобное позвякивание. — Я вызвал такси — поедете в магловский травмпункт.
— Это... — мисс Крауч смотрела на дешевую вазу, продолжая заботливо держать ладонь на горячем лбу сына.
— На тридцать шестой миле, — бесстрастно сказал Бартемиус. — Пусть сидит в гипсе, если ничего не смыслит.
Пару дней назад Краучи приехали погостить на Рождество к дальним родственникам — Фоули. Последние, как обычно, заботливо предоставили Краучам домик в шотландских горах. Бартемиус обожал лыжные прогулки, в то время как Лаванда отменно резала лед коньками. Поскольку маленький Барти не умел делать ни того, ни другого, единственным его отдыхом были прогулки по заметенным сугробами горным проходам.
Сегодня утром Барти, выйдя из дома, встретился c магловским знакомым Томом Друзиллом, который стал закидывать его снежками. Барти погнался было за ним, но через некоторое время к Тому присоединились два его приятеля — крепыш в красной шапочки Джером Вольт и белокурый худышка Эрни Джейфтон. Ведя снежную дуэль, они загнали Барти на маленькие сани, да и спустили с горки. Не справившись с управлением, мальчик полетел с саней, и упал плашмя возле большого камня, чувствуя такую боль, словно руку огрели небольшими ломом. Джером со страха убежал домой, но Том и Эрни, кое-как дотащили раненого до развилки. Последним усилием воли Барти сумел вызвать Винки, которая дотащила его до дома и уложила на диван. Последнее, что запомнил мальчик перед забытьем, были распухавшая рука и картина с весенним лугом над кроватью...
— Я должна переодеться, раз мы едем к маглам, — заволновалась Лаванда.
— Да уж, поторопись, — ответил сухо Бартемиус. — Такси придет с минуты на минуту.
Момент, когда мама убрала с головы руку был неприятен. Барти, чувствуя острую потребность в тепле, посильнее закутался в плед. Оставаться наедине с отцом не хотелось, и мальчик, чтобы не слушать нотацию, продолжал притворяться спящим. Мистер Крауч присел за столик и углубился в газету. Миссис Крауч провозилась минут пятнадцать и затем вернулась в зеленом бархатном платье и туфлях-лодочках цвета морской волны.
— Тебе так нужно продемонстрировать новое платье? — Бартемиус, оторвав взгляд от газеты, критично осмотрел жену.
— А ты хочешь, чтобы я выглядела абы как? — недовольно проворчала Лаванда, осматривая себя в зеркале. — Знаешь, я все не в том статусе, чтобы одеваться, как черт знает кто.
— Подумают, что вы приехали с какого-то вечера, — хмыкнул мистер Крауч, побарабанив пожелтевшими пальцами по столу. — Буди этого... деятеля, — кивнул он в сторону дивана.
— Барт... Барт... Проснись, — Лаванда осторожно потеребила плечо сына. Через пару мгновений он сидел на кровати и не понимающе смотрел вокруг. К своим десяти годам мальчик сильно вытянулся, но его впалая грудь оставала настолько узкой, что ее, казалось, можно было обхватить ладонью. Перевязанная рука, распухнув, словно толстый шланг, продолжала почти безжизненно болтаться на бинтовой петле. Она не не влезала в рукав принесенной Винки серебристой рубашки. Поэтому мать осторожно просунула здоровую руку сына в рукав и набросила рубашку на плечо больной руки.
— Мы едем в Мунго? — пробормотал мальчик, недоверчиво глядя на сидящего у окна отца.
— Нет, Барт, мы не можем в Мунго... Сначала заедем в магловскую больницу, — чуть виновато опустило глаза миссис Крауч. — Нужно...
— Нужно, что ты бы, наконец, научился думать головой, — резко сказал Бартемиус, оторвавшись окончательно от газеты. Барти бросил на отца внимательный взгляд, но тот, не обращая внимания на сына, снова уткнулся в передовицу.
— И не вздумайте свернуть в Мунго, Лаванда, — холодно добавил он, потеребив золотую запонку на рукаве.
— Перестань разговаривать со мной в таком тоне! — женщина с яростью прикусила губу. — Барт, пошли, — жестко сказала она, подняв ребенка с дивана. — Сильно болит?
— Лучше... — простонал Барти. Распухшая рука нещадно ныла, но сейчас лучше не идти наперекор матери. Поддерживая сына, Лаванда осторожно повела его в тусклый коридор. Слабо перебирая ногами, ребенок следовал за ней, видя как мелькают вязаные коврики на стенах. Винки надела на мальчика темно-серое драповое пальто тем же способом, что и рубашку. Миновав темно-зеленую калитку, мать и сын нырнули в белый автомобиль.
Барти ехал в магловском автомобиле второй раз в жизни. Первый раз они ехали с какого-то вечера — кажется, магловских знакомых отца. Для Барти, привыкшего к порталам, казалось удивительным, что деревья и дорожки мелькают так медленно и неторопливо. Рассматривать их, наверное, было интересно, но из-за боли мальчик закрывал глаза. Поначалу он обещал самому себе поквитаться с компанией Тома Друзилла, но из-за ноющей боли в руке не мог сосредоточиться на мысли о мести. За окном поплыла желтая кирпичная стена, и Барти почувствовал, что уходит в полудрему.
Он очнулся, когда автомобиль притормозил возле небольших ворот. Мокрый снег налип на стекла, и увидеть что-либо было трудно. Мать, достав темно-коричневый бумажник, торопливо расплатилась с таксистом. Затем, сухо пожав губы, открыла дверь. Ее легкие праздничные туфли на обледенелом снежном наросте казались нелепыми. Таксист окинул их странным взглядом, словно понимая: здесь что-то нечисто. Но миссис Крауч, не обращая внимания на снег, резко открыла заднюю дверку старой машины.
— Сыночек, пора.
Вставать не хотелось. Хотелось сидеть на мягком кожаном сидении, дремать и ехать все дальше. Хорошо бы несколько часов, до самого Лондона. Или лучше Дувра. Однако выбирать не приходилось. Слабо застонав, мальчик покинул теплое место.
— Идем, идем, — в голосе мамы зазвучали металлические нотки. — Чем быстрее, тем лучше.
Перед глазами Барти поплыло видение кирпичной стены. Рука больше не горела: скорее, в ней что-то стучало, словно удары наносили тупым предметом. Глухо застонав, ребенок подвинулся к двери. Лаванда помогла сыну спуститься, поддерживая его за плечо здоровой руки. Наконец, мальчик встал на лед. Женщина, поправив висящий рукав, осторожно повела сына за собой.
Мокрый снег повалил сильнее, заметая дорожки. Перед глазами Барти стояло двухэтажное здание в виде светло-зеленой коробки, украшенной лепниной. Редкие ели, засыпанные снежным покровом, казалось, спали в белых ризах. Людей почти не было видно: только из боковой двери выходили парень в темно-серой куртке и девушка в красном пальто, поддерживавшая его за руку. На стекленной двери была нарисована змея, увившаяся вокруг чаши. Барти вздрогнул: неужели маглы что-то знают о Салазаре Слизерине?
— Сюда, Барт, — Лаванда, чуть поморщившись, открыла дверь, и, поддерживая ребенка, повела его по обледенелому крыльцу. Затем, приоткрыв вторую дверь, помогла сыну войти. Глядя на захлопнувшуюся дверь со змеей, Барти с тоской подумал о том счастливом моменте, когда он покинет это безрадостное заведение.
Прихожая магловской больницы резко отличалась от холла Святого Мунго, который Барти помнил по прошлому перелому. Перед глазами открывался длинный тускло освещенный коридор со встроенными в потолок лампами. По красно-зеленой ковровой дорожке изредка мелькали девушки в белом. В кожаных креслах возле стены сидели люди. Самым необычным в помещении были, пожалуй, стены: темно-синие, покрытие колючими стеклянными блесткам.
— К кому мы может обратиться? — голос матери доносился словно из тумана. Барти тяжело повернул голову, словно не желая выходить из полудремы.
— Один момент, сейчас... — Девушка за столом что-то уточнила по картотеке. — Сейчас свободен доктор Хэнслоп, я ему позвоню. Кабинет сто один.
— Идем, — прошептала Лаванда. Барти чувствовал, что мама сама не очень понимает суть этого странного заведения и осматривается по сторонам. Это было так необычно: Барти с раннего детства казалось, что его мама знает о жизни абсолютно все.
Доктор Джонатан Хэнслоп оказался невысоким мужчиной лет шестидесяти c большим животом и пышными усами. Маленькие черные глазки внимательно и, казалось,насмешливо смотрели на ребенка. Барти сразу почувствовал к нему неприязнь: толстый человек словно забавлялся видом его распухшей руки.
— Ну, что тут у нас... — Доктор оценивающе осмотрел с ног до головы сначала Барти, а затем Лаванду. — Мистер Крауч?
— Да... — подтвердила Лаввнда. Она казалась слегка растерянной, но мгновение спустя закусила губу и дернула подбородком, словно приготовившись к бою.
— Да-а-а-авайте, — сказал нараспев врач. — Идите сюда, молодой человек, — прищурился он.
— Барт, иди, — Лаванда тихонько направила сына к столу, прикрытому стеклянной пластиной. Мальчик, хмурясь, осторожно застучал ботинками.
— Руку! — лениво бросил доктор, едва Барти подошел к его стулу.
— А? — Ребенок потеряно смотрел по сторонам.
— Руку дай, — врач с легкой усмешкой взял пациента за висячий рукав больной руки.
Мальчик ожидал, что врач достанет палочку или предложит ему выпить восстанавливавшего зелья, но ошибся. Доктор жестко пощупал его руку, а затем вытянул кисть из-под картона.
— Так болит? — спросил он, чуть подвигав рукой. Барти застонал от острой боли.
— Гм... А вот так не болит? — продолжил врач, едва нагнув кисть в бок. Боль была сильной, но Барти за минувшие часы настолько привык к ощущению высасывающего страдания, что почти не понимал происходящего.
— Подозрение на перелом, — доктор пристально осмотрел темно-зеленое бархатное платье миссис Крауч. — В комнату сто четыре на рентген. Напротив, — указал он на дверь.
Лаванда, кивнув, осторожно вышла. Барти поплелся за ней. Только сейчас он почувствовал легкий прилив сил. Несмотря на боль, он ни разу не заплакал и не заныл. Едва ли этот самый ринт... Или рент... Был таким уж страшным. Слушая мерный стук маминых каблуков, мальчик пошел за ней, все еще удивляясь полутьме коридора.
Комната сто четыре оказалась громадным полутемным помещением. Кое-где светились едва мерцавшие лампы. Над белым столом высилась машина, состоявшая из переплетения проводов и непонятных металлических коробок. Присаживаясь за стол, Барти со страхом посмотрел на висячие приспособления.
— Барт... Положи руку на стол, — прошептала мама, подойдя к ребенку сзади.
Мальчик слабо положил на стол неестественно длинную руку. Глядя на поехавшее в его сторону приспособление, Барти ощутил странное равнодушие. Он, казалось, настолько устал, что ему было уже все равно, прижмет ли его истерзанную руку контейнер или нет.
Приспособление, однако, не собиралось давить на руку. Остановившись, висячий контейнер осветил ее световым крестом. Барти словно в тумане, вспомнил слова врача и, преодолевая боль, положил руку на бок. Крест отразился на руке еще раз. Затем устройство отъехало в сторону и погасло.
— Это... Все? — пробормотал Барти.
— Видимо, да, — шепнула Лаванда.
— Свободен, — бросила вышедшая из маленькой двери темноволосая медсестра. На ее шее висела трубка, и это само по себе показалось мальчику забавным
— Идем... В коридоре подождем, — миссис Крауч обняла сына за плечи и повела за собой.
В длинном помещении дети сидели на маленьких скамейках. Лаванда и Барти присели на зеленый диванчик в холле — подальше от остальных. Напротив них сидел пожилой седой мужчина, к которому, всхлипывая, прижималась маленькая девочка. У малышки, видимо, была сломана нога, коль скоро она беспомощно вытянула ее вперед. Мимо на коляске провезли юношу: у него, видимо, был сломан позвоночник. Глядя на мозаичный барельеф, Барти хотел поскорее покинуть это отвратительное место. Наконец, из противоположной стороны коридора показалась фигура Хэнслопа, который нес целую кипу снимков.
— Доктор... — Лаванда Крауч, легко подпрыгнув с кресла, подбежала к хирургу. — Что?
— Перелом двух костей, — лениво прищурился врач. — Лучевой и локтевой.
— Значит... — чуть побледнела дама. Барти показалось, что большая мозаичная рыба на стене глумливо усмехнулась.
— Значит будем накладывать гипс, — спокойно ответил врач. — Ведите ваше чадо в перевязочную. Дома давайте ему анальгин: сейчас пропишу.
Барти, однако, поднялся, не дожидаясь матери. Решившись, он внимательно посмотрел на доктора, а затем пошел по длинному коридору. Сидящие на диванчиках люди его, казалось, не замечали. Впереди виднелась белая дверь с табличкой "Перевязочная". Быстро войдя внутрь, Барти присел на небольшой стул.
Комната в самом деле предназначалась для каких-то опытов. Прямо перед собой Барти заметил большой белый шкаф со множеством дверок и стеллажей. Сквозь мутное стекло полок были видны бинты, вата и непонятные пакеты. В центре шкафчика стоял маленький металлический тазик, плотно забитый аккуратно сложенными рулонами. "Наверное, это и есть гипс", — решил про себя Барти. Переведя взор, он заметил, что в синеватых сумерках за окном все также мелькают беспорядочно кружащиеся снежинки.
— Добрый вечер. — Холодный голос, казалось, разорвал тишину перевязочной. Мальчик вздрогнул и обернулся. В помещение вошла сухопарая девушка с блестящим черными волосами.
— Я... — растеряно осмотрелся Барти. Сейчас он в самом деле не мог понять, не снится ли ему все это.
— Мистер Крауч? — посмотрела девушка в бумажку. — Странно, почему вы вне очереди. Ладно, начнем.
Глаза девушки казались необычно синими, однако их взгляд был настолько властным и холодным, что Барти казалось невероятным ослушаться ее приказов. Критично осмотрев пациента, медсестра подошла к шкафчику. К удивления мальчика она достала не рулон из тазика, а целлофановый пакетик и, разрезав его, бросила содержимое в пластмассовое ведро. "Мой гипс", — подумал Барти, глядя, как нечто, напоминавшее полотенце, начинает размокать.
— Руку, — спокойно сказала медсестра. Мальчик хотел было что-то сказать, но, поймав ее взгляд, решил этого не делать.
Молча протянув руку, Барти посмотрел на забитый рулонами металлический бочонок. Наверное, это был не гипс, а что-то другое... Бинт, например... Или салфетки... Или какой то-то другой гипс — может, для ног... Девушка жестко зафиксировала распухшую руку и начала быстро обматывать ее склизским мокрым полотенцем. Кожу сковывало неприятное ощущение, словно ее опустили в грязную лужу со множеством мелкой щебенки. "Так захотел он", — с ненавистью подумал Барти, вспоминая полноватую фигуру стоящего у окна отца.
* * *
— Мама, это кентавры? — Барти остановился возле черной статуэтки, изображавших пляшущих лошадей с человеческими головами.
— Да, Барт, кентавры, — Лаванда, повернувшись, погладила мальчика по голове. — В древности кентавры жили вместе с людьми. Они часто ссорились, но многое делали вместе.
— А сейчас где живут кентавры? — Барти перевел взгляд на вазу с рисунками людей в черном, играющих в кости. Мимо стеллажей с критскими блюдцами прошел мужчина с окладистой белой бородой и с тросточкой. Следом в зал вошла девушка в ярко-красном костюме и сразу достала блокнот: она, по-видимому, собиралась рисовать с натуры.
— В Запретном лесу возле Хогвартса, — охотно ответила Лаванда. — Только сейчас они злые и опасные.
— А я приручу одного из них, да? — переспросил Барти, переведя взгляд с чернофигурной вазы на черную фигуру Геракла, держащего на руках великана Антея. Лаванда улыбнулась и заботливо поправила на сыне воротник его желтого вельветового пиджака.
Барти не знал обычных сказок. Вместо них мама читала ему "Легенды и мифы Древней Греции". К шести годам мальчик наизусть знал истории о Зевсе и Гере, Персее и Медузе, Аполлоне и Афродите, Геракле и Троянской войне... Любимой его игрой были восхождение на горы Парнас или Эпидавр, где жили таинственные существа, а герои прорывались сквозь чащи к теплому морю и мраморным дворцам. Вот и сейчас Барти, следуя за мамой, рассматривал в сводчатых залах музея фризы Парфенона. Лаванда шла в коротком темно-синем платье, охотно болтая с сыном, словно тот уже был знатоком античной культуры.
— "Гера, наславшая овода на Ио", — прочитал Барти. На картине была изображена молодая женщина в светло-зеленой тунике, которая, откинув золотистые волосы, восседала на ступенях скалы. Опустив ноги в воду, она смотрела в зеркало. Две служанки лили на ее тонкие белые колени воду из глиняных кувшинов. Гера, впрочем, не обращала на нимф никакого внимания. На ее лице застыло ощущение удовлетворения, которое не омрачала даже легкое напряжение.
— Она торжествует, что овод будет жалить Ио? — быстро спросил Барти маму.
— Да, Гера была жестокой, — вздохнула Лаванда. — Как и вообще греческие боги.
— Но Зевс тоже был жестоким, — заговорил быстро мальчик. — Или Афина...
— Жестокими, — опустила веки Лаванда. — Но они умели прощать. А Гера не прощала никого и никогда.
— Интересно, а где павлин Геры? — мальчик протянул ручки к картине. Только сейчас он заметил, что в углу зала стояла громадная глиняная амфора. Барти сразу захотелось подбежать к ней и поискать остатки вина. В одной книге он прочитал, что вино древних было черного цвета, и с тех пор ужасно хотел посмотреть его.
— Гуляет в ее саду, наверное, — улыбнулась миссис Крауч. — Смотри, Барт, ваза с Ахилллом!
Услыхав про такое чудо, Барти подошел к соседнему стеллажу. На большой чернофигурной вазе виднелось чуть потертое изображение героев. Один из них с черной кожей упал на колени с пронзенным копьем плечом. Другой стоял над ним, осторожно вынимая меч. Выше сражающихся героев сидел бородатый Зевс. Одна гиря на его весах падала вниз, в то время как другая поднималась вверх.
— "Ахилл побеждает Мемнона", — прочитал Барти название. — А потом Ахилл отрубит голову царю эфиопов и положит ее погребальный холм Патрокла, да? — улыбнулся мальчик, словно радуясь тому, что знает наизусть всю Троянскую войну.
— Победители жестоки, Барт, — миссис Крауч посмотрела в окно, залитое послеполуденными лучами. — Поэтому, — моргнула она, — они нам часто отвратительны.
— Мама... — пошептал Барти. — А ведь это были не настоящие эфиопы... Помнишь ты говорила, что это мифический народ, живший у реки Эридан?
Миссис Крауч задумчиво посмотрела на сына. Иногда она начинала думать о чем-то своем, что Барти не понимал. Однако сейчас ее лицо стало исчезать, пока не растаяло в воздухе...
... Барти оторвал голову от подушки и только сейчас понял, что касается гипсом одеяла. Почти всю ночь у него был жар, и мама, дежурившая у постели, велела Винки принести чай с малиновым вареньем. Отец работал в кабинете. После полуночи он вошел в комнату, требуя от Лаванды лечь спать, но та почти с криком прогнала его. Пожалуй, криков и слез жены мистер Крауч боялся сильнее, чем политических противников. Глубокой ночью Барти, наконец, ненадолго забылся сном, вспоминая далекий день, когда они с мамой пошли гулять в музей. Кажется, с тех пор прошло пять лет...
Вставать не хотелось. На маленьком комоде тускло горела свеча. За окном еще стояла тьма. Сверху из столовой доносились голоса. Родители, видимо, завтракали. Барти прислушался: он давно обнаружил, что в доме Фоули разговоры родителей можно услышать из спальни.
— ...были они подлым сословием, им и остались, — голос матери звучал мягко, словно она покупала в лавке приятную мелочь.
— Отчасти ты права, — Бартемиус Крауч говорил, как всегда, тихо. — Замашки у МакКиннона плебейские. Не удивлюсь, если он женится на уличной проститутке.
— Они и проститутки-то те еще. Девки-кухарки или поломойки, разодетые в наряды. "Свиньям ты пойло носила, чистил я конский сарай", — презрительно добавила Лаванда. — На этой почве у них, видимо, и возникла любовь друг к другу.
— Я устал, — Барти напряг слух. — Я слишком долго шел к этой должности, чтобы случайность испортила все.
— Может ты преувеличиваешь? Ты становишься мнительным.
— Мнительным? — голос Бартемиуса сорвался на легкий фальцет. — Ты понимаешь, что происходит, Лава? Уинстон Гринграсс давно на карандаше у Аврората. Ариэлла — фанатичка чистой крови...
— Ариэлла очень мила, — вставила Лаванда.
— Невероятно, — усмехнулся Бартемиус. — Будь ее воля, она, как Блэки, украшала бы холл головами эльфов. Впрочем, чего ты хочешь от урожденной Монтегю... И вот всплывает, что твоя Агнесс воспитывается такими людьми!
Барти показалось, будто он отчетливо видит, как усы отца встопорщились, как иголки ежа, а его черные глаза косят в разные стороны. Мальчик с ненавистью посмотрел на комод. Это из-за отца он лежал в гипсе, хотя врач-волшебник излечил бы его за ночь. Наверное, Ариэлла — неплохой человек, раз ее так не любит отец.
— Да мне все равно, какие манеры у Гринграссов, — продолжал свербеть голос Бартемиуса. — Ты представь себе цепочку: Начальник департамента магического правопорядка, его жена, племянница жены и Гринграсссы.
— Я с ними не общаюсь, ты прекрасно знаешь, — в голосе матери зазвучали обиженные нотки.
— Ты объяснишь это каждому журналисту? — судя по скрипу половиц Бартемиус стал расхаживать из угла в угол. — Да их не волнует, общаешься ты или нет. Лучше представь разворот "Пророка": "Племянница начальника Департамента магического правопорядка растет в семье фанатиков чистой крови".
— Лучше бы Гринграссы дали Агнесс свою фамилию, — в голосе матери слышалась горечь.
— Лучше бы ты родила мне нормального сына, — холодно ответил отец. — Степень реалистичности примерно та же.
Барти почувствовал, как в груди нарастает ярость. Голоса сначала смолкли, затем заговорили вновь, но мальчику было все равно. Уткнувшись в подушку, он начал вспоминать коричневые двери в музейные залы. Ничего не помогало. Слезы сами собой потекли из глаз, намачивая белую наволочку с рисунками красной рябины. "Не надо плакать... Не дождется", — с ненавистью подумал мальчик.
* * *
Рука заживала тяжело: Барти частенько чувствовал ноющую боль, заставлявшую стонать по ночам. Новый год встретили без особой радости: просто посидели втроем в маленьком зале. Винки растопила камин и зажгла витые свечи. Лаванда, переодевшаяся в новый светло-коричневый костюм, велела принести шампанское, которое они с мужем тотчас разлили в длинные хрустальные фужеры. Барти пришлось довольствоваться стаканом ананасового сока. Отец даже рассказал веселую историю про свою помощницу Кирстен Рэйнсмит, которая не могла добиться пергамента от аврората. Сидя в коричневом плюшевом кресле, мальчик долго смотрел, как играют огоньки фей в ветках маленькой горной ели.
Утром спали допоздна. После короткого ланча отец предложил прогуляться, что сразу вызвало радость Лаванды. Винки помогла одеться Барти, замотав вокруг шеи черно-белый шарф с узором геометрических фигур и набросив пальто на плечо больной руки. Через несколько минут они втроем пошли к маленькому горному озеру мимо сосновой рощи, тихо спящей под снежным покрывалом. Мама с отцом продолжали спор о Долорес Амбридж, которая, по словам мистра Крауча, была неплохой девушкой, но рассеянным сотрудником. Снег с сосновыми иголками хрустел под ногами, и мальчик почему-то вспомнил, как в далеком детстве мечтал найти живого трилобита. Или головоного моллюска с красивой раковиной, который был нарисован на гравюре "Ордовикское море"
Сумерки медленно спускались на землю. Дальше идти не имело смысла: крутые берега озера замело настолько, что подходить к нему было опасно. Налетевший ветер поднимал поземку и кружил ее в беспорядочном вихре. Отец, поправив темно-фиолетовый плащ, стал рассказывать матери про Северное море. Мальчик, однако, не слушал его. Повернувшись направо, Барти с тоской смотрел, как вечерняя синева укрыла верхушки сосен и обрыв.
