ПрологПосвящается Мелании Кинешемцевой
Снежинки беспорядочно кружились и таяли на ресницах. Мокрые хлопья заметали едва подмерзшие лужи. Темно-зеленая елка, густо покрытая шапкой наколдованного снега, сияла таинственными огоньками. Феи зажигали хрустальные шары гирлянд матовым светом, который освещал иголки, словно огни вечернего сказочного леса. В стоящих рядом домиках продавали кучу мишуры. Девушка в темно-синей мантии критично рассматривала серебристую и позолоченную фольгу. Подбежавшие мальчишки с веселым гиканьем осыпали посетительницу разноцветным конфетти. Девушка вскрикнула, едва не уронив тонкие очки на тротуар. Высокий продавец весело рассмеялся.
Мальчик лет шести внимательно посмотрел на продавца, потом на падающие синие и желтые бумажки. Затем требовательно дернул за рукав идущую рядом с ним невысокую женщину в белом пальто.
— Мама… А зачем нужно конфетти?
Женщина мягко улыбнулась и, не снимая черной перчатки, сбросила с рукава снежинку.
— Его придумали в Италии, Барт. По-итальянски конфетти — «изделие из сахара». В старину участников карнавалов осыпали сладостями — орехами в сахарной глазури.
— А потом перестали, да? — Мальчик взглянул на свои коричневые замшевые ботинки и, засопев, аккуратно переступил лужу.
— Да, Барт, — женщина ласково посмотрела на ребенка. — Сто лет назад хозяин парижского кафе «Казино-де Пари» осыпал гостей цветными шариками из мела. Но мел сильно пачкался, и через пару лет он придумал конфетти из бумаги.
— И с тех пор оно всегда сыпется? — Ребенок вопросительно посмотрел на прохожих, покупающих большую белую хлопушку. Мама кивнула, аккуратно поправив ему синий шарфик. От радости ребенок мотнул головой, а потом сильнее сжал ее руку.
— Мама… А сколько еще до Рождества? — спросил мальчик. Большой оленя возле елки весело бил копытом, словно приглашая детей прокатиться на нем.
— Одиннадцать часов, Барт, — сказала женщина, достав из кармана маленькие часы на тонкой длинной цепочке.
— А сколько минут?
— Считай сам… — улыбнулась мать, рассматривая соломенные волосы и удивительно бледную, почти болезненную, кожу ребенка. — В часе шестьдесят минут. Шестьдесят умножь на одиннадцать — шестьсот шестьдесят минут. А в минуте шестьдесят секунд…
Миссис Лаванда Крауч, в девичестве Лаванда Бэддок, не чаяла души в единственном сыне. Незадолго до родов она пережила заболевание щитовидной железы. Из-за операции и тонкого телосложения колдомедики предупреждали миссис Крауч, что роды могут закончиться смертью ее самой или ребенка. Или, в лучшем случае, рождением уродца. Несмотря на это, Лаванда Крауч рискнула и родила на свет то слабое существо, которое сейчас шло рядом с ней. Первые десять минут ребенок, пока мать лежала в бреду, не подавал признаков жизни. Только затем, когда врачи стали всерьез волноваться за его жизнь, мальчик, наконец, пискнул и начал жить.
— Восемьдесят семь.. Восемьдесят восемь… — сопел Барти, рассматривая, как снежинки заметали лужи…
Маленький Бартемиус рос болезненным и квелым. К шести годам он пережил перелом руки, воспаление уха, бессчетное количество простуд и гриппов. Не так давно колдомедик доктор Рейз Уитворт обнаружил у ребенка подозрение на врожденный порок сердца и говорил, что мальчику, возможно, придется лечь в больницу святого Мунга. Все это заставляло миссис Крауч волноваться за здоровье сына и проводить с ним как можно больше времени.
В Сочельник Косой переулок был украшен по старинке. Лавки завешивала серебряная мишура. На дверях большинства из них висели рождественские венки из падуба и остролиста. Пучки омелы украшали фонари, и проходящие под ними пары обменивались поцелуями. Кругом стояли фургоны, груженные кипами рождественской одежды — «цыганских» плащей, масок и зимних мантий за полцены. Напротив белоснежного банка «Гринготтс» высилась громадная ель. Снизу ее увешивали апельсины и лимоны, выпечка, засахаренные ананасы и конфеты; сверху и в центре — шары с движущимися картинками зимнего леса.
Снежная пудра подсыпала карнизы лавок с мантиями, телескопами и странными серебряными инструментами, о назначении которых Барти мог только гадать. Витрины по улице были, как и в обычный день, забиты бочками с селезенками летучих мышей и глазами угрей, покачивающимися пирамидами из книг с заклинаниями, птичьими перьями и свитками пергамента. Только теперь их покрывали или движущиеся серебристые серпантины, или елочки с зажженными витыми свечами. Около большой лавки, инкрустированной полированным деревом, стояла группа детей: на витрине лежало несколько метел.
— Барт, я ненадолго, — женщина остановилась возле лавки. Мимо спешил высокий мужчина в очках, неся в сумке готовую к разделе тушку гуся.
— Опять к ней? — нахмурился мальчик.
— Я мигом, — миссис Крауч потрепала сына по головке. — Ты постой тут. — Женщина показала на соседнюю лавку, где продавались глобусы Луны и звездного неба.
Мальчик недовольно засопел, но промолчал. Метлы никогда не интересовали его, в отличие от глобусов. Подойдя к витрине, он начал пристально рассматривать области Луны. Женщина, помахав ручкой, легко, словно школьница, поднялась по деревянной лестнице и позвонила в колокольчик.
— Лаванда? — открывшая дверь хозяйка была такой же тонкой и кареглазой, как миссис Крауч. От посетительницы ее отличали более угловатая фигура и длинный нос с горбинкой.
— Здравствуй, Мэрайя, — ответила миссис Крауч. — Проходя мимо, решила заглянуть к тебе.
— Ну, если заглянуть… — удивление в голосе женщины сменилось едва заметной иронией.
Барти бросил в сторону мамы хмурый взгляд. Он никогда не любил «тетю Мэрайю» за насмешки над его неспособностью летать и стоять на коньках. Мамина сестра, как и отец, часто говорили, что «настоящий мужчина» должен быть сильным и обязан закаляться. Из-за регулярных напоминаний об этом Барти еще сильнее хотелось оставаться слабым.
— Твой, вижу, подрос? — хозяйка лавки метел кивнула в сторону Барти.
— Да, мое произведение искусства, — улыбнулась Лаванда. На двери лавочки висели движущиеся лица каких-то духов, которые время от времени припугивали прохожих, выпуская на них пар.
— Летать по-прежнему не научился? — чуть хмыкнула женщина.
— Зато он осваивает учебники по трансфигурации и заклинаниями, — ответила Лаванда с долей превосходства. — Ты знаешь: он сохраненный ребенок. Вижу, твой магазин, — женщина придирчиво осмотрела витрины, украшенные фольгой, — немного растет?
— Пока нет, хотя… — Мэрайя сухо поджала губы, — если Эннерг закупит новую партию «Чистометов», все будет проще. Старье никто не хочет брать.
— Я, собственно, зашла по другому делу. Готова перечислить немного денег для маленькой Агнесс. Она сейчас у кого-то из… Наших… — Лаванда замялась, словно не найдя подходящего слова.
Лаванда и Мэрайя Бэддок приходились дочерьми Джонатану Бэддоку — одному из наиболее уважаемых представителей своей фамилии. С детства между сестрами пробежала черная кошка: слизеринка Лаванда и гриффиндорка Мэрайя словно самой судьбой были созданы для взаимной неприязни. Круглая отличница Лаванда, не нарушившая, кажется, ни единого школьного правила, с трудом переносила вечно влипавшую в истории и получавшую кучу «удовлетворительно» старшую сестру. Мэрайя платила ей той же монетой — тем более, что родители бесконечно пилили и воспитывали ее, совершенно забыв про Лаванду. Отношения сестер чуть потеплели после смерти мистера Джонатана, хотя по-прежнему были далеки от дружбы.
— Бедняжка Агнесс у Гринграссов, — сказала Мэрайя с привычной для нее хрипотой.
— Мне трудно понять Урсулу, — Лаванда сморщила чуть усыпанный веснушками носик. — Оставила дочь сиротой, хотя могла бы найти нормальную работу.
— Не знаю, как повели бы себя мы в ее ужасном положении, — вздохнула Мэрайя. Барти снова удивился, почему ее голос всегда был скрипяще грубый, в то время как у его мамы он был певучий и нежный. Мокрый снег стал гуще, покрывая лужи белой мякотью.
— Ну, ничего ужасного я не вижу, — холодно ответила миссис Крауч. — Не сомневаюсь, что Ариэлла отлично воспитает Агнесс. Еще неизвестно, что лучше, — тонкие брови женщины поползли вверх, — расти в семье Гринграссов или в доме с проституткой.
— Ты, как всегда, праведница, — усмехнулась Мэрайя. — Не поверишь, но я думала, что именно миссис Крауч, будучи урожденной Бэддок, — последнее слово она выделила особой интонацией, — заберет к себе Агнесс.
— Что ты… Мне своего поднимать надо, — всплеснул руками Лаванда. — Ладно, нам пора, — кивнула он сестре и, развернувшись, пошла прочь.
Взяв за руку Барти, миссис Крауч пошла в сторону волшебных магазинов. Из недостроенного павильона пахло свежим картоном, фольгой и мандарином. Пухлый торговец кричал, размахивая руками. Пара рыжих мальчишек, видимо близнецов, с криком взорвали хлопушку, обдав столпом золотистых искр толстяка с черной клетчатой сумкой.
— Мама… — Барти потянул женщину за рукав. — Мы купим хлопушку?
— Нет, Барт, — неожиданно строго ответила женщина. — Где мы будем ее взрывать? Дома? У меня нет столько денег, чтобы потом чинить комнаты. — Теперь голос миссис Крауч звучал раздраженно. — На улице? А если, не дай бог, попадет в глаз и оторвет руку? Большой парень, должен соображать…
Посмотрев на низкое серое небо, Барти вздохнул. Если придирки отца он переносил спокойно, то недовольство матери его обижало. Мальчик привык видеть маму ласковой, улыбчивой и радующейся ему. Ругалась она, как правило, из-за пустяков, но, если начинала, то успокоить ее было сложно. Вздохнув, мальчик посмотрел на старинную темную лавочку, возле которой роилась куча людей в праздничных мантиях с меховой обивкой.
— Мама… Гирлянды… — пробормотал мальчик, слизывая снежинку с губы.
— Да, правда… — Миссис Крауч нахмурилась, но затем улыбнулась. — Гирлянды нам в самом деле не помешают.
— Давай со свечами купим, а? — Барти нетерпеливо дернул маму за руку.
— Что же… Со свечами, так со свечами… — рассеянно кивнула женщина. Через мгновение они подошли к сияющей синеватым инеем надписи:
«Мистер Питер Найкорджелл. Поставщик волшебных огней с 1884 года».
Вход в лавку оказался слишком высоким, и Барти, сопя, вскарабкался на припорошенные снегом ступеньки. На втором этаже начинался торговый зал. Мальчику показалось, что он ослеплен множеством разноцветных огней. Японские фонарики зажигали маленькие фонарщики в коричневом кимоно. Внизу виднелся большой то ли русский, то ли шведский домик, с укутанной снегом крышей. В больших раскрытых коробках сверкала мишура.
— Барт, поищи гирлянды, а я пока…
Женщина не договорила. Ребенок подбежал к сияющей в отблесках свечей витрине. Мимо мелькнуло несколько мальчиков, рассматривавших горящие шары. Однако взгляд Барти был прикован к гирляндам в виде красных и желтых витых свечей. Переливаясь огнями, они отбрасывали блики на прозрачные витрины.
— Хочешь эти? — Миссис Крауч холодного посмотрела на свечи. — Мне кажется, они слишком плебейские, — поджала женщина губы. — Надо выбрать что-то поблагороднее.
Барти нахмурился. Он не понимал смысла этого странного слова, которое так любила употреблять мама. Почему одни вещи называют «благородными», а другие нет? Мальчик внимательно посмотрел на бежевое пальто мамы, но она отошла к соседнему стеллажу.
— Может, эти? — показала женщина на покрытое световыми бликами стекло.
— Ммм… — Барти подумал о том, не поканючить ли у мамы гирлянды, но осекся. В прилавке в самом деле лежала коробка с гирляндами из золотистых и голубоватых витых свечей. Прыгавшие между ними крошечные феи, то зажигали свечи, то тушили огоньки. Несколько девочек в бело-голубых платьицах также подошли посмотреть на такое чудо.
— Немецкие. Какая дороговизна, — едва заметно поморщилась Лаванда. — Впрочем, Барт, мы с тобой достойны такого подарка, не так ли?
Разноцветные огни продолжали слепить глаза. Мама что-то говорила хромому продавцу-гоблину, но Барти не слышал ее слов. Лавка словно плыла перед глазами, освещая огоньками фей почерневшие от времени бревна и серебристую мишуру — ту, что закрывала пряники и стеклянные шары на маленькой елке в центре павильона.
* * *
Барти не любил отца. Он, как правило, находился в разъездах и редко показывался дома. Приходил он ближе к полуночи, когда сын или спал, или (что было гораздо чаще) ворочался без сна. Утром, если мистер Крауч не спешил на работу, он делал замечания ребенку из-за его физической формы. Поэтому Барти был рад отъезду отца в Эдинбург и возможностью встретить Рождество с мамой.
Камин с резной решеткой в виде «турецких пик», как называл их мистер Крауч, пыхтел березовым ароматом. С двух сторон его окружали полукругом стулья и диваны небесно-голубого цвета с бронзовыми прожилками: род Краучей испокон веков учился в Райвенкло. Напротив темно-синей портьеры висел портрет молодой кудрявой девушки с большими строгими глазами. Барти знал, что это была тетя Мэри, сестра отца, умершая задолго до его рождения от загадочной болезни — туберкулеза. Мистер Крауч в минуты, когда был в хорошем настроении, рассказывал, что Мэри умерла за месяц до того, как медики, наконец, открыли стрептомицин. Хотя женщина улыбалась, Барти всегда опасался ее портрета, словно ожидая от него подвоха.
Иное дело — пианино. В доме Краучей было полно музыкальных инструментов, включая черный рояль в гостиной. В кабинете на первом этаже стояло полированное пианино с высокой крышкой: на ней стояла ваза с букетом сухих цветов. Напротив пианино расположился коричневый плюшевый диван. В этой комнате любила музицировать миссис Крауч, но затем ее отдали под детскую для Барти.
— Мастер Барти, матушка в гостиной, — поклонилась вошедшая эльфийка Винки. С детства это лопоухое существо было приставлено к мальчику, выступая для него чем-то вроде няни.
— Ага… Сейчас… — Барти спрыгнул с дивана и пошел по петляющему коридору. Сердце сжималось от радостного нетерпения: мама без сомнения позвала его наряжать елку. Сам Барти уже переоделся в светло-коричневый замшевый костюм для дома.
Он не ошибся. Миссис Крауч с помощью эльфа Дройла в самом деле установила елку возле окна. Как и во многих почтенных домах, у Краучей была корабельная сосна с пушистыми ветками и длинными иголками. Ее ствол упирался в желтый керамический бочонок, доверху засыпанный песком. Подержав ветку, Барти подергал носом, ловя терпкие запахи смолы.
— Мама… Можно я повешу шары? — мальчик подошел к коробке, лежащей на круглом черном столике. Хотя Барти исполнилось только шесть лет, он во всю пользовался магией и часто просил у мамы палочку.
— Конечно, Барт. Только сначала повесим гирлянды… Винки! — крикнула миссис Крауч. Женщина уже переоделась в темно-синее домашнее платье, подчеркивавшее неестественную тонкость ее фигуры.
— Да, мэм… — Эльфийка возникла из струй воздуха и приземлилась, рассыпав вокруг себя искры.
— Винки, нужны гирлянды. Пожалуйста, — добавила миссис Крауч. В отличие от мужа она испытывала чувство легкого неудобства, приказывая эльфам.
— Достать их из желтого шкафа, миссис Крауч? — с упоением спросила Винки. Получив кивок от хозяйки, эльфийка щелкнула пальцами и исчезла.
Мальчик, тем временем, продолжал рассматривать серебристо-голубой ковер. Перед глазами мелькали хлопушки и обрывки разговора мамы с «тетей Мэрайей». Интересно, кто такая Агнесс, которая живет у каких-то Грин… Гринглов… или Гринглоуссов… Барти боялся, что таинственная Агнесс появится у них дома. Можно спросить, конечно, про нее маму. Однако в глубине души Барти понимал, что есть вещи, о которых расспрашивать не стоит.
— Винки, так не надо. Сделай, пожалуйста, равномерно. — Голос матери, расхаживающей по комнате, отвлек его от размышлений. Винки и Дройл вешали на елку новые гирлянды, украшая свечами прячущиеся в глубине ствола веточки. Дройл — пожилой эльф с лысой головой — щелкнул, и свечи загорелись разноцветными огнями, переливавшимися в высоком зеркале.
— Неплохо, — подытожила миссис Крауч. — Барт, можешь повесить шары, — женщина с улыбкой протянула ребенку палочку. Ворчливый эльф Дройл не спеша поплелся развешивать рождественские венки из белой омелы и остролиста.
— Спасибо, мама. System Aperio! — Барти любил колдовать и боялся, что сделает что-то неправильно. К его облегчению коробка сразу открылась, и перед глазами ребенка засияли двенадцать золотых шаров.
— Мы будем вешать только золотые? — спросил Барти.
— Не забудь: сегодня у нас «золотое дерево». Как в садах Гесперид. — Миссис Крауч предпочитала делать не традиционные елки, а оформлять деревья на определенную тему. Прошлый раз ее стараниями в доме появилась настоящая «египетская ель» из кипариса; теперь пришла пора «греческой елки».
Барти засопел и, подойдя к шарам, прошептал заклинание левитации. Игрушки, как по команде, поднялись в воздух. Ребенок, держа волшебную палочку, осторожно направлял их на колючие ветки. Повинуясь его приказам, шары оседали на ветках и тотчас прикреплялись к ним.
— Винки, еще нужны золотые шишки, — мягко попросила миссис Крауч, рассматривая, как огоньки свечей колышутся на блестящей глади шаров. Затем, будучи, видимо, довольной результатом, ласково потрепала ребенка за голову. Свечи вспыхнули ярче, и их огоньки, вырвавшись на волю, едва не обожгли длинные иголки.
— Барт, ты повесишь шишки? Прекрасно. Я как раз займусь бантами, — Лаванда, постукивая каблуками, не спеша пошла в сторону зеркала.
Барти знал, что мама хранит прозрачные «банты-бабочки» в трельяже под зеркальной оправой. Сейчас, впрочем, мальчика это интересовало мало. Гораздо важнее ему казалось повесить золотые шишки с зелеными основаниями.
— Мама…. А они правда старинные? — пролепетал мальчик, направляя палочкой их движение.
— Да, Барт. Я вешала их, когда была такой, как ты, — миссис Крауч удовлетворенно посмотрела сначала на повешенный бант, а затем на шишки. Позолоченная чешуя весело сияла, переливаясь в ответах свечей.
Дройл, между тем, продолжал начищать плафоны старинной люстры. Покрытая позолотой, она выпускала световые облака. Остов люстры из мореного дуба, казалось, просветлел от множества свечей. Даже позолоченная рама неприятного портрета «тети Мэри» ожила, и дама, сухо поджав губы, снисходительно улыбнулась елке.
— Красиво… — Барти, принюхавшись к сосновому запаху, стал рассматривать пушистый ствол. Сейчас он пытался представить, как мама вешала на елку золотые шары. Нет, не получалось. Барти никак не мог вообразить маму маленькой девочкой, любующейся рождественскими украшениями.
— Замечательно. — Лаванда потрепала ребенка по головке, а затем повесила еще несколько бантов. — Пожалуй, теперь елка в самом деле готова.
— Ты тоже вешала такие шары? — Барти не мог оторвать взгляд от золотого сияния в глубине темно-зеленой хвои.
— В мои времена в моде были шары с зимним лесом и птицами, — миссис Крауч подошла к столу. — Барт, иди ко мне — подпишем открытки.
Протянув тонкую руку, женщина достала из ящика несколько картинок В этой комнате миссис Крауч хранила в маленьких шкафчиках стола всевозможные безделушки: от парижских открыток до сувенирных фигурок. Для Рождества она заготовила пачку открыток с движущимися санями, запряженными оленем, и Санта-Клаусом, везущим елку. Поодаль был изображен старинный собор со шпилем. Барти присел рядом и с интересом посмотрел, как мама достала одну из открыток. Он знал, что картинки были нарисованы маслом чуть ли не от руки, но почему они считались такими дорогими, понять не мог.
— Прежде всего, поздравим тетю Аманду, — сказала мать, обмакивая в чернильницу большое перо фазана. Для письма волшебники использовали гусиные перья, но Краучи писали павлиньими или фазаньими.
— Она вела у тебя Древние Руны? — Барти заглянул через плечо. Мама часто рассказывала ему истории о школьной жизни, и мальчик знал многих ее одноклассниц.
— Да, она. — Женщина сосредоточенно выводила виньетки. Барти разобрал пожелания счастья, здоровья, веселого Рождества и чего-то вроде «душевного спокойствия». «До сих пор вспоминаю Ваши замечательные уроки. — написала мать. — Кстати, можете написать Гринграссам: у них теперь Агнесс». Гринграссы… Да, именно так зовут эту семью… Барти вздрогнул и подвинул со стола какую-то штуковину из камня.
— Мама… А эти Грин… Гра…
— Наши дальние родственники через тетю Аманду, — Лаванда положила на открытку промокашку и легким движением прослонила к ней пресс-папье.
— А Агнесс? — Барти решился, наконец, задать волновавший его вопрос.
— Однофамилица, — поджала тонкие губы миссис Крауч, отодвинув пресс-папье.
Мальчик с тревогой посмотрел в окно, которое Винки покрыла рисунками движущихся снежинок. Ранние зимние сумерки медленно покрывали нависшее темно-серое небо. Недалеко от дома начинался тихий парк, куда мама часто водила его на прогулку. Барти любил смотреть, как ветки деревьев иногда покрывал легкий иней. Мальчик попытался рассмотреть в окно силуэты деревьев, но ничего не смог увидеть. Загоравшиеся фонари укутали густым светом спускавшийся вечер.
* * *
Рождественским утром Барти проснулся затемно. Откинув одеяло, он с замиранием сердца осмотрелся. Часы показывали начало шестого. Подарки мама обычно подкладывала под елку, хотя сейчас гостиная была наверняка закрыта. Можно было поспать еще два-три часа: мама вставала в начале восьмого. Барти, однако, хотел поскорее встретить Рождество. Сегодня на завтрак Винки наверняка сделает его любимые печеные орехи с заварным кремом… Зябко поежившись от сквозняка, мальчик выбрался из кровати и, не снимая пижамы, осторожно вышел из спальни.
За окном шел дождь со снегом, и стекла были забиты мокрой пеленой. Нырнув в «детскую», Барти, сопя, подошел к этажерке, украшенной резным подсвечником в форме индийской кобры. Здесь стояла громадная книга о доисторических чудовищах, которую он любил листать на досуге. Читать ее Барти, к сожалению, не мог из-за непонятной славянской вязи. Зато в книге были иллюстрации в виде старинных гравюр, изображавшие давно вымерших зверей. Подойдя к столу, мальчик щелчком зажег свечу: благо, мама давно научила его этому трюку. Затем, разложив коричневый том, принялся рассматривать картинки.
Первой открывшейся ему иллюстрацией были летающие ящеры возле болота. Барти знал, что их звали «птеродактилями», и на картинке они вылавливали рыбешку. Темно-серые существа беззаботно летали над стоячей водой; их гигантские перепончатые крылья, согнутые в предплечьях, были прижаты к бокам. Глядя на старинное болото, мальчик до боли захотел оказаться в удивительной стране под названием «Первобытный лес». В глубине души Барти верил, что где-то за тридевять земель еще ходят доисторические гады, и шумят леса из невероятных деревьев.
«Мама, ведь так все тогда и было?» — спросил он однажды, когда они вышли из магазина.
«Возможно, Барт. Это мы так себе представляем», — ответила мать, раскрыв желтый японский зонтик.
Следом шла картинка огромного ящера «брахиозавра», расхаживающего то ли по морской заводи, то ли по болоту. Ведущая к болоту тропинка была настолько реальной, что по ней, казалось, можно было спуститься с пригорка. Мальчик улыбнулся ящеру как старому другу: однажды он попросил маму нарисовать ему брахиозавра, и она мешала зеленую и черную гуашевые краски, сделав темную жидкость. Получилось очень похоже, хотя Барти думал, что ящеры были ярко-зелеными. Чувствуя волнение, он перевернул толстую страницу и сразу впился в нее глазами.
Эта картинка волновала Барти с той минуты, как он впервые открыл книгу. На ней был изображен распластанный ничком серый утконосый динозавр. Прямо на нем восседал хищный ящер тираннозавр, прижавший добычу к земле. Мощной лапой он разрывал кожу утконосого ящера до крови, а громадные зубы приближались все ближе к жертве. Мальчик поежился, представив, какое наслаждение испытывал хищник, терзая добычу. Тираннозавр, должно быть, не спешил драть дичь: слишком сладкими были ее бессильные стоны, пока он сам издавал победный клекот.
Барти почувствовал, как щеки загорелись. В глубине души он понимал, что рассматривать эту картинку нехорошо, хотя посмотреть ее еще раз ужасно хотелось. Нет, все же нельзя. Поколебавшись с минуту, Барти медленно повернул страницу, завороженно глядя на коготь хищника, который по праву победителя оставлял кровавый след на толстой коже жертвы.
