Глава 2Глава 2: Сила – это не только в палочке, тупые уёбки
Я сидел на холодном полу прихожей и медленно, с наслаждением, перебирал в памяти всё, что я о них знал. Все их грешки, все их страхи, все их смехотворные, ничтожные секретики. Сорок лет жизненного опыта, большая часть которого была посвящена допросам всякой мракорожденной шушеры, давали о себе знать. Вернон, Петунья и их салообразный гиппопотам… они были проще, чем учебник по зельеварению для первокурсников. Для тупых первокурсников.
Из гостиной донёсся очередной вопль Вернона: —…И чтобы этот сукин сын не смел показываться мне на глаза до утра!Понятно, Петунья? —Конечно, дорогой, — заверещала тётя. — Он испортил всё настроение в твой праздник!
Их праздник. Их, блять, праздник. У меня только что было собственное деньрожденное убийство, а эти два куска дерьма с жиром тут ноют из-за испорченного ужина.
Я поднялся. Коленки дрожали, но не от страха. От адреналина. От чистой, неразбавленной ненависти, которую я давно забыл, какую можно испытывать в одиннадцать лет. Я подошёл к двери в гостиную и толкнул её.
Они сидели там: Вернон, багровый от злости и портвейна, Петунья, нервно теребящая салфетку, и Дадли, чьё тупое лицо выражало озабоченность лишь тем, что кусок торта на его тарелке был недостаточно велик.
Все трое уставились на меня с таким выражением, будто я только что справил нужду прямо в их салат оливье. —Я тебе сказал не вылезать, мальчишка! — проревел Вернон, сжимая свои кулачищи, похожие на ветчину.
Я не стал ничего отвечать. Я просто посмотрел на него. Не по-детски испуганно, не с вызовом. Я посмотрел на него так, как смотрю — смотрел, чёрт побери — на пойманных Пожирателей. Холодно, безразлично, оценивающе. Взгляд, от которого у стражей Азкабана подкашивались ноги.
Вернон немного сдулся. Он моргнул, неуверенно. —Ты чего уставился, паршивец? Глаза выколочу!
— Вернон, — сказал я тихо. Мой голос всё ещё был писклявым, но интонации… Интонации были моими. Сорокалетними. Усталыми и ядовитыми. — Заткнись нахуй.
В гостиной повисла гробовая тишина. Слышно было, как у Дадли перехватило дыхание с соком.
— Ч-ЧТО?! — Вернон начал наливаться новым, уже фиолетовым цветом. Он поднялся, и его брюхо грозно колыхнулось. —Ты сказал «нахуй», — прошепелявила Петунья, бледнея. — Маленький негодяй! Где ты научился таким словам?
— В твоей голове, Петунья, — парировал я, не отводя взгляда от Вернона. — Прямо сейчас ты думаешь: «О боже, он совсем спятил, как мамаша». А ещё ты боишься, что соседи услышат скандал и подумают, что мы неблагополучная семья. Расслабься, твои занавески и так кричат о твоей неблагополучности громче любого скандала.
Петунья ахнула и схватилась за сердце, как героиня её мыльных опер.
— А ты, жирный мешок с костями, — я перевёл взгляд на Дадли, — сиди и не рыпайся. Твоя единственная функция в этой жизни — служить наглядным пособием по тому, как не надо кормить детей. Если ты издашь хоть один звук, я расскажу твоим дружкам-качкам, как в пять лет ты плакал, когда у тебя лопнула любимая соска-пустышка. И как звали ту соску. «Цветик-семицветик», кажется?
Дадли побледнел пуще моей простыни в Хогвартсе и съёжился, пытаясь втянуть свою пятую точку в диван.
Вернон, наконец, нашёл в себе силы двинуться с места. Он сделал шаг ко мне, и его тень накрыла меня с головой. —Я сломаю тебе хребет, — просипел он, и от его дыхания пахло портвейном и злобой.
Я зевнул. Широко, с наслаждением. —Вернон Дурсль, — сказал я скучающим тоном. — Родился в таком-то году. Работает начальником отдела в фирме «Граннингс», которая производит дрели. В прошлом квартале провёл через чёрную кассу три крупные сделки, украв у собственной компании… сколько там? О, да, пятнадцать тысяч фунтов. Хранишь чековую книжку в сейфе за своим уродским портретом в кабинете. Номер сейфа — день рождения твоей матери. Очень оригинально.
Я сделал паузу, чтобы дать информации достигнуть его алкогольно-засоренного мозга. Его лицо из фиолетового стало постепенно белеть. Глаза округлились.
— Как… откуда… — он захрипел.
— Молчи, — отрезал я. — Это не всё. Твоя секретарша, мисс Бетси. Милая женщина. С рыжими волосами. Ты водишь её в тот самый дорогой мотель на окраине города по вторникам и четвергам, пока Петунья на своих идиотских курсах керамики. Платишь наличными, чтобы жена не увидела в выписке по карте. Романтик, блять.
Тишина в комнате стала абсолютной. Дадли перестал жевать. Петунья замерла с открытым ртом, глядя на мужа с выражением, которое сулило ему в ближайшем будущем не мотель, а диван в гостиной. Навсегда.
Вернон был белее мела. Он пошатнулся и схватился за спинку кресла. —Это… это ложь! — выдохнул он жалко.
— Хочешь, я назову родинку у неё на левой ягодице? — поинтересовался я вежливо. — Или то, что она шепчет тебе на ухо в эти самые вторники и четверги?
Больше он не выдержал. С громким стуком, который заставил задрожать всю гостиную, Вернон Дурсль рухнул на пол в глубоком обмороке.
Петунья завизжала и бросилась к нему. Дадли расплакался.
Я стоял и смотрел на этот цирк. На этот жалкий, ничтожный ад, который когда-то казался мне непреодолимым. Какая fucking разница между Тёмным Лордом и этим мешком с салом? Оба — тираны с куриными мозгами. Просто у одного палочка, а у другого — молоток для отбивных.
Я подошёл к столу, отломил кусок торта, который Дадли так и не доел (шоколадный, с вишней, мой любимый, но мне никогда не доставался), и запихнул его в рот.
— Слушай сюда, Петунья, — сказал я с набитым ртом. Она подняла на меня глаза, полые ужаса и ненависти. — Со мной произошло кое-что. Я стал чертовски опасен. Не физически пока что. Но информационно. Поэтому вот новые правила. Первое: этот чулан — моя неприкосновенная территория. Никто не входит. Никто не трогает мои вещи. Второе: я ем то, что хочу, когда хочу. Третье: вы все оставляете меня в покое и не трогаете. Ни словом, ни взглядом, ни, блять, мыслью. Взамен я не уничтожу вашу жалкую, лицемерную семейную идиллию к херам. Всё понятно?
Она молча кивнула, дрожа всем телом.
— Прекрасно, — я облиз пальцы. — А теперь убери это тушёное говно с лица, — я кивнул на Вернона, — и принеси мне ещё торта. И чаю. И чтобы сахар был. И чтобы никто не трогал мою fucking почту, когда она придёт.
Я развернулся и пошёл к своей каморке. Моя спина, моя одиннадцатилетняя, не болящая спина, была прямая.
За спиной я услышал, как Петунья начала бить Вернона по щекам, причитая: «Как ты мог, с той рыжей шлюхой!».
Я прикрыл за собой дверь чулана, оставив их разбираться с их дерьмом. В голове уже строились планы. Первым делом — физическая форма. Этот тело было хилым и слабым. Исправимо. Потом… потом магия. Без палочки. Я помнил всё. Все теории, все заклинания, все принципы. Без палочки это будет сложнее, но чертовски возможно.
Я лёг на койку и уставился в низкий потолок. Где-то там был Волдеморт, который приползёт к профессору Квиррелу сосать кровь у единорогов. Где-то там были Драко Малфой с его лакеями, Снейп с его обидами, Дамблдор с его вечными тайнами и манипуляциями.
Я широко ухмыльнулся в темноте.
— Ну что, ублюдки, — прошептал я. — Игра началась. И на этот раз я меняю все правила.
