Глава 1Глава 1: Идиотизм вечности, или Ёбаный вторник
Сорок лет. Юбилей, блять. Не круглый, конечно, но солидный. Возраст, когда спина уже предательски похрустывает по утрам, а в волосах на висках серебрятся первые, самые наглые и заметные нитки седины. Возраст, когда ты уже не мальчик-который-выжил, а просто заслуженный уставший мудак по имени Гарри Поттер.
Кабинет главы Отдела мракоборцев пахнет старым деревом, пылью на закоулках магии и тоской, въевшейся в стены. Я допивал третью кружку кофе, которая уже давно остыла, пытаясь заставить глаза сфокусироваться на отчёте о очередной попытке контрабанды говорящих кактусов из Мексики. Говорящие кактусы, блять. После Тёмного Лорда, драконов и армии мертвецов — говорящие кактусы. Жизнь — это какая-то насмешка плохого комика.
Джинни, моя очаровательная жена, уже который час слала на мою «совиную почту» (ещё одно долбаное изобретение, которое только всё усложнило) сообщения, полные ядовитых напоминаний о «семейном ужине». Семейный ужин. Три подростка, которые смотрят в тарелки, пока их отец пялится в стену, мысленно перебирая заклинания для нейтрализации кактусов. Идиллия, ёпта.
Дверь кабинета открылась без стука. Я даже не поднял головы. Только Гермиона имела такую наглость.
— Гарри, если ты ещё раз пропустишь ужин из-за этих долбаных кактусов, я лично приду и применю Кастратус к тому месту, куда ты обычно садишься. Джинни звонила, она в ярости, — раздался голос.
Но это был не голос Гермионы. Он был ниже, скрипучий, словно перегруженный песком. Я медленно поднял взгляд.
В дверях стоял невысокий, щуплая фигура в плаще с капюшоном. Но капюшон был откинут. Морда, испещрённая шрамами, которые я нанес ему лично. Бледная, змеиная рожа. Глаза — два узких прорези, полные старой, как мир, и совершенно свежей, личной ненависти.
Питер Петтигрю. Крыса. Живой, дышащий кусок дерьма, который должен был гнить в Азкабане, но каким-то долбаным макаром снова вылез на свет божий.
Мой жезл лежал на столе, в паре сантиметров от руки. Я не двинулся. Просто смотрел на него с холодным, сорокалетним безразличием. Что он мог сделать? Броситься на меня? У меня защитных чар на кабинете больше, чем у Грин-де-Вальда на трусах.
— Поттер, — просипел он. В его голосе не было страха. Была какая-то истеричная, на грани помешательства, решимость.
— Питер, — кивнул я, как старому, надоевшему знакомому. — Выбрался. Опять. Азкабан нынче, что ли, с распродажей? Двери нараспашку? Или тебя вырвало туда-обратно, как плохой обед?
Он не смутился. Его пальцы, те самые, которые когда-то отрезали себе, дрожали, сжимая какой-то амулет. Древний, тёмный, pulsирующий мерзкой энергией, которую я почувствовал кожей.
— Он ждал. Ждал, пока ты расслабишься. Пока ты станешь старым, мягким, сытым. Как все они, — Петтигрю кивнул на портреты прошлых министров на стене. — Он оставил кое-что. На самый крайний случай. Для меня. Для этого момента.
Я медленно поднялся из-за стола. Моя спина благодарно хрустнула.
— «Он»? — я фыркнул. — Ваш покойный шеф-повар, что ли, рецепт оставил? Иди отсюда, Питер, пока я не решил, что от тебя останется только мокрое место и чувство глубокого морального удовлетворения.
— Авада Кедавра! — взвизгнул он, и чёрно-зелёная молния вырвалась из кончика его палочки.
Я даже не моргнул. Поднял руку. Защита, которую я разработал лет десять назад, должна была просто поглотить заклинание. Просто ещё один день, ещё одна попытка. Рутина, блять.
Но молния не поглотилась. Амулет на шее Петтигрю вспыхнул кровавым светом. Проклятие изменилось, искривилось в полёте, стало каким-то… колючим, ядовитым, древним. Оно проигнорировало все мои защиты, словно их и не было, и ударило мне прямо в грудь.
И тут я всё понял. Это не было просто проклятие смерти. Это было нечто другое. Что-то, что Вольдеморт откопал в самых тёмных уголках магии. Заклятье, которое не просто убивало. Оно стирало. Вычёркивало. Отправляло душу в небытие, без шанса на призрачность, без шанса на что бы то ни было.
Последнее, что я увидел, — это испуганное, а затем ликующее лицо Петтигрю. Последнее, что я почувствовал, — не боль. А дикую, всепоглощающую ярость. Ярость из-за нелепости этого всего. Не пасть в эпичной битве, не спасая мир, а нахуй, от руки дрожащей крысы, из-за говорящих кактусов и пропущенного ужина. Какая, блять, ирония.
А потом — тьма.
---
Тьма была не абсолютной. Она была… тесной. Тёплой. Влажной. И пахла пылью и старой тканью.
Я дёрнулся, пытаясь вдохнуть, и ударился головой обо что-то твёрдое. Боль, тупая и знакомая, пронзила лоб.
— О, блядь, — выдохнул я, и мой собственный голос прозвучал как-то странно. Высоко. Пискляво. Как у… ребёнка.
Я открыл глаза. Вернее, глаз. Правый был залеплен чем-то липким — потом я сообразил, что это были собственные волосы. Я лежал, скрючившись, в каком-то тесном, тёмном пространстве. Сквозь щели в двери пробивался тусклый свет.
Сердце колотилось где-то в горле. Я отодвинул чёлку и потрогал свой лоб. Гладкая кожа. Ни шрама. Ни намёка на ту самую молнию.
Паника, холодная и тошная, подкатила к горлу. Я оттолкнул дверцу и выкатился наружу, на скрипучий пол, заваленный игрушками и хламом.
Я сидел под лестницей. В чулане. В доме своих проклятых тётки и дяди.
С потолка свешилась паутина. Напротив висел календарь. На июльской странице с ухмыляющимся борцом было обведено число.
Тридцать первое.
Я подполз к заляпанному жиром зеркалу, висевшему в прихожей. Из его глубины на меня смотрел тощий, испуганный мальчишка в огромных, сползающих очках. С ярко-зелёными глазами и чёрными, вечно взъерошенными волосами.
Гарри Поттер. На вид — лет одиннадцать.
Я, блять, на вид одиннадцать лет.
Я продолжал смотреть на своё отражение, а в голове, словно проклятие Круциатус, пронеслись все ужасы предстоящей жизни. Волан-де-Морт. Дементоры. Армия Тьмы. Министерские идиоты. Говорящие кактусы. Ипотека. Семейные ужины.
Из гостиной донёсся идиотский голос дяди Вернона, оравший на телевизор.
Я перевёл взгляд с своего испуганного детского лица на свою тощую, покрытую синяками руку. Разжал кулак. Потом сжал снова. Сила, знание, ярость сорока лет бушевали внутри этого хрупкого сосуда.
И тогда по моему новому, юному лицу поползла медленная, ядовитая, абсолютно не детская ухмылка.
— Ну что ж, — тихо прошептал я своему отражению. — Похоже, второй заход.
И добавил уже громко, смакуя каждое слово, обращаясь к двери, за которой сидели мои «любимые» родственнички:
— Приготовьтесь, ебанаты. Ща вам пиздец такой устроим, что ваш жирный жопы будут икать до следующего перерождения.
