Серое, чёрноеСерые камни Малфой-мэнор обнимает туман, сливающийся цветом с затянутым облаками небом. Время тишины и ностальгического осеннего тепла, полосатым котом свернувшегося под сердцем, время кидать в чай мяту и вспоминать белые скалы, которым когда-то так удивились подплывающие к Острову римляне.
Нарцисса, обложившись со всех сторон какими-то бумагами, сидит на супружеской кровати с поднятым пологом. Серебристые волосы, завязанные в небрежный узел, певучие линии обнажённой шеи, умиротворяющая синева мягкого домашнего платья.
Удивительная женщина, думает Люциус, на секунду останавливаясь в дверях. Мало кому может так идти хрустальная холодность и по-домашнему уютная податливость одновременно. На неё, младшую из сестёр Блэк, словно не хватило природных цветов, но греческие статуи становятся куда прекраснее, когда спустя века на них не остаётся кричаще-ярких красок, и то же самое – с ней. Нарцисса, произведение искусства, драгоценный цветок в оправе изо льда, лучшее из того, чем может владеть человек. Под фарфоровой оболочкой скрыт стальной стержень – она знает, чего стоит, и её покорность следует заслуживать изо дня в день, ибо она не прощает даже малейшее отклонение от образца, так же, как и я. Всё-таки мне очень повезло с женитьбой…
- Милая, позволь поздравить: с сегодняшнего дня ты супруга мецената.
Она поднимает небесно-апрельские глаза и улыбается.
- Какому же искусству мы жертвуем?
- Древнему, сложному и тонкому… словом, искусству бюрократии.
Всё-таки мне очень повезло с замужеством, думает Нарцисса. С какими бы опасными делами он ни связывался, его осторожность обрекает его на успех, по острой струне он проходит как по широкому мосту, и всё дело в том, что для него это действительно мост, в то время как другие упадут в пропасть, изрезав ноги. Люциус, платиновый отлив чешуи дракона, десятки прожитых жизней в светлых глазах… В нём живёт сама история и сама магия; когда он вступает под своды поместья, замок начинает жить собственной непостижимой жизнью, словно молодой хозяин воплощает собой дыхание этого места. Он собирает шахматы; среди бесчисленных комнат есть одна, полностью занятая строго выстроенными на своих полях армиями – деревянными, костяными, каменными, серебряными… там постоянно стоит приглушённый, словно отдалённый звон оружия и топот копыт. В первый раз увидев это, Нарцисса подумала, что муж не наигрался в солдатиков, но чуть позже поняла, что беспроигрышные партии переносятся им с одной доски на другую, более крупную.
- Чем это ты так увлеклась? – он присаживается на край постели, и, положив подбородок на плечо жены, разглядывает разложенные листы.
- Я прошлась по подвалу и обнаружила, что неофициальный каталог предметов очень устарел, а в официальном каким-то образом оказались довольно рискованные вещи… я взялась поправить, ты не возражаешь?
- Ты сокровище, - искренне восхищается Люциус Малфой (ещё бы он возражал!). – А что мои родственники, не очень тебе досаждали?
- Я повздорила с твоей прабабушкой Лукрецией, - признаётся Нарцисса, смущённо потупив взор – головокружительный изгиб ресниц, трогательный ученически-ровный пробор. - И развернула её лицом к стене.
- И снова – ты сокровище. Давно пора было это сделать! – он смеётся и целует её в шею, вдыхая запах лета и зелёных яблок – запах её волос.
Леди Малфой не получит Чёрной Метки.
Разумеется, она будет верна Вам так же сильно, как и я, сказал Люциус Тёмному Лорду, но она – мать моего будущего наследника, и мой долг перед родом – уберечь её ото всех возможных опасностей. Уверен, Вы меня поймёте.
Что ж, долг перед родом – это святое, рассеянно ответил полукровка, собственноручно уничтоживший остатки своей семьи. Пусть будет по-твоему.
Молочная сонность тумана нагромождает века, и камни тихо вздыхают, осознавая свою неимоверную дряхлость. Но в глубине каменного Левиафана бьются сейчас сердца юные, честолюбивые и созвучные. Это значит – жизнь продолжается.
Тлеют угольки за узорами каминной решётки – седина пепла, рубиновое бормотание в недрах сонной тьмы. По водостоку барабанит дождь, и непроглядный бархат ночи оттеняет тишиной эту симфонию железа и воды. Капли беззвучными слезами прочерчивают на стекле неровные дорожки, а затем исчезают без следа; если кто-нибудь взглянул бы сейчас в окно, то неизбежно представил бы, как растекается, словно растаявший леденец, сам дом…
Бьёт ливень, бьётся сердце, сбивается дыхание. Пальцы сплетены тесно и отчаянно, бред торопливых поцелуев, тише, не выдать себя ни звуком… В безмолвии – свобода.
Линии силуэтов плавны и напряжённы - жемчужная белизна хрупких плеч, запрокинутый профиль, дрожащие ресницы; руки, требующие послушания и отклика, жадные, словно истосковавшиеся губы, - на грани между грубостью и трепетностью, жаждой причинить боль и стремлением избыть въевшееся в кожу одиночество. Словно в кривом зеркале, выгибается реальность, мечутся по стенам дождевые тени, вспыхивают и гаснут последние нервные искры в пасти камина – какая-то дикая фантасмагория, иллюзия движения недвижного. В лихорадке плавится пространство вокруг, во рту – солоноватый привкус крови, ритм отдаётся ударами тока и звуками невидимой скрипки…
Гулкий бой часов заглушает всё, а когда он смолкает, в стенах комнаты реальность становится на место, и воцаряется покой.
Джой Корд усталой рукой включает лампу; рыжим светом наливаются вышитые на абажуре крылья бабочек, умиротворяющей надёжностью очерчивается золотой круг.
- Тебе давно пора перестать бояться темноты.
- Тебе давно пора избавиться от этого медальона. Мы не всегда делаем то, что давно пора.
Долохов, не слушая, лениво щурит ещё не утратившие яростного блеска глаза и молчит.
Девчонка, не дождавшись ответа, вздыхает чему-то; потом, вспомнив вдруг давешнее предупреждение, торопливо натягивает кинутый на спинку кровати свитер учителя и соскальзывает на пол.
- Ну так и есть, сбежала, - безнадёжно сообщает она, на всякий случай порывшись в столе.
- Книжка? – Антонин реагирует более спокойно, чем можно было предположить. - Ну, теперь одно из двух: либо её сожрут собаки… либо она сожрёт собак. Лично мне более импонирует второй вариант – я, знаешь ли, за этот экземпляр чуть душу не продал.
- Но покупатель сказал, что бракованный товар не берёт? – машинально язвит слизеринка, приподнимая скатерть и заглядывая под стол.
- Нет, он сказал, чтобы я забрал книгу даром. Совершенно, совершенно даром, - безмятежно улыбается алмазный британец, про себя жалея, что реплика ученицы прозвучала не в адрес Тёмного Лорда в Его же присутствии. – Проверь под шкафом.
- Эврика! – победно возвещает Джой несколько секунд спустя. – Она там… только мне что-то не очень хочется её доставать.
- Оставь. Из комнаты ей никуда не деться, утром я её извлеку. Вернись сюда.
- А она не отхватит мне руку, пока я сплю? – осторожно.
Антонин, приподнявшись на локте и окинув взглядом её тонкую фигурку в несоразмерно-огромном свитере, тихо смеётся.
- Вот мы и проверим. Я сказал – вернись сюда. Я расскажу тебе сказку.
- Страшную? – сонно вздыхает девчонка, по-кошачьи уютно сворачиваясь в постели.
- Правдивую. Итак, Гектор Аст, крупный исследователь и большая умница, как раз заканчивал работать над этой книгой, когда пал очередной жертвой чар вейлы. Это было нелепо, и, в сущности, грустно, но завистники изрядно веселились – ещё бы: писать о магических особенностях вейл и способах противостоять их очарованию, и в то же время являть собой живой пример несостоятельности своей системы. Но Аст и не думал противостоять. Он поступил согласно традиции – взял рубашку Илдико и вмуровал её в стену. То, что сила вейлы заключена в её рубашке – разумеется, ерунда, а вот то, что после подобного ритуала вейла обязана выйти за проведшего его мужчину замуж – правда. Не сказать, чтобы Илдико была в восторге – наоборот, в приступе гнева она едва не спалила дом, в котором ей предстояло жить. Но делать было нечего, и свадьба состоялась. Первые месяцы молодая жена мстила Асту по мелочам – по таким мелочам, что вызывало это не злость, а только умиление. Но женское коварство воистину не знает границ… К тому времени Аст, наконец, закончил свой труд о вейлах, и Илдико вызвалась переплести книгу. Тут бы Гектору призадуматься, или хотя бы спрятать черновики понадёжней, но он с радостью отдал рукопись жене, зная её страсть делать всё красиво. Обратно он получил чудовище с втягивающимися, если надо, ножками, обросшее длинными острыми шипами. Но это не главное – переплёты бывают и оригинальнее, тогда знали в этом толк. А главное то, что Илдико наложила на книгу заклятье; заметьте, не уничтожила, как она поступила с черновиками, а прокляла и поднесла мужу со словами: «Пусть она принадлежит тебе, как принадлежу я, но ты никогда не сможешь её открыть и прочесть, как никогда ты не получишь моей души».
- И что было дальше? – Джой Корд, сочтя, что учитель взял слишком длинную паузу, легонько толкает его в плечо.
- Ничего интересного. Ровно год Аст пытался снять с книги заклятье. Он нашёл всю информацию, какую только смог найти, он бился над загадкой дни и ночи, но так и не смог ничего сделать. Поэтому год спустя он отпустил Илдико на всё четыре стороны, и она с готовностью воспользовалась этим разрешением.
- Поучительная сказка. Только совсем не в вашем стиле.
- Именно. Я разыскал эту книгу как раз затем, чтобы восстановить справедливость.
Слизеринка, пряча нос в серый шерстяной ворот, прислушивается к шуму дождя.
Вы же бесконечно разумны и совсем лишены иллюзий – тогда откуда это упрямое стремление вопреки всему доказать, что возможно подчинить всё, что угодно? Особенно теперь, когда доказано обратное?
- По-моему, поздно и для Аста, и для вас.
- Ваш намёк оскорбителен, мисс Корд, - холодно произносит Долохов.
- Ты недостаточно официально выглядишь для подобных заявлений, - тихо фыркает Джой. – Предлагаю перенести внушение на светлое время суток.
- Чёрт с тобой, - соглашается алмазный британец, мстительно выключая свет, - спокойной ночи.
- Спокойной ночи, - невозмутимо. Легче стерпеть темноту, чем снова нарваться на поучения.
Антонин невольно усмехается постоянному контрасту колких слов и слишком сентиментальных, чтобы говорить о них, движений, когда ученица устраивается у него на плече.
- Кстати, книжку можешь оставить себе, если хочешь. Я вчера открыл её. Больше она мне не интересна.
