Глава 21На ужин они взяли себе чарку вина на двоих, пару шотландских лепешек и плошку похлебки из отрубей – то, что полагалось каждому. Палатку поставили рядом с палаткой Черной Девы, и Алиенора, чем темнее становилось, тем более мучилась от любопытства. Она никогда не видела дядю таким вдохновленным, но будто стыдящимся чего-то, беззащитным и в то же время настолько полным сил, энергии, жизни. Что за борьба происходила между ним и ведьмой? Что могло быть между ним и милашками? Алиенора осознавала, что ее любопытство не вполне прилично, но ничего не могла с собой поделать и решила, дождавшись, когда Франсуа уснет, попробовать разузнать хотя бы часть правды путем подслушивания и, если повезет, подсматривания. Она следила за Франсуа с циничной уверенностью - тот должен был вот-вот уснуть или, правильнее говоря, отрубиться. Бедняжка не спал с тех пор, как их сопровождала жуткая шайка Черной Девы. Сегодняшние разглядывания Ла Тура окончательно его допекли. Он сидел, глядя перед собой осоловевшими глазами, и делал обреченные на провал попытки не рухнуть на свой плащ.
- Я не понимаю, как ей удалось собрать их в таком количестве, - пробормотал Франсуа, угнетенно. - Такой грех встречается, я знаю, но не настолько же часто, чтобы из богопротивных содомитов набрать целое войско!
- Скорее всего, она их не набирает, а заколдовывает, - безмятежно предположила Алиенора.
- Ах вот оно как! – вскричал Франсуа и к досаде Алиеноре немного взбодрился. – О, Боже! Теперь мне все ясно!
- На, выпей вина, - предложила Алиенора.
- Да, спасибо, - рассеянно отозвался Франсуа.
Вдруг он очень странно посмотрел на нее и чуть отодвинулся.
- Знаешь, - напряженно произнес он, - ты был прав. Нам лучше спать отдельно. Хочешь, я дам тебе свой плащ? Он мягче.
- Но почему? Я привык спать с тобой. Так теплее. Ты же сам говорил…
- Нет! - воскликнул измученный недельной бессонницей Франсуа. - Нет! Нет. Я теперь понял. Она же следит за нами давно, а за мной еще с турнира. Ты так похож на свою сестру, - зачем-то добавил он смущенно, даже виновато. - Я... Ах, мой милый Генрих. Я так устал. И запутался. Конечно же, если тебе приятнее спать со мной, то ложись со мной. Господи Иисусе! И что я такое говорю?
Лже Генрих рассмеялся.
- Ты просто устал. Допивай вино. Я не хочу. А ты спи. А я вообще спать не буду. Я сяду рядом с тобой и никого к тебе не подпущу на длину своей руки и меча.
- Но ты тоже устал.
- Чепуха. Я сплю каждую ночь и крепко-крепко. Как у тебя накопилась усталость, так у меня - бодрость. Если я захочу спать, я разбужу тебя.
- О, это здорово! Теперь, когда ты сказал, что разбудишь меня, я совершенно успокоился. Я люблю тебя, мой милый Генрих.
- Правда? – Алиенора едва не рассмеялась: учитывая сказанное только что де Монтале, признание в любви звучало очаровательно.
- Да, - сонно подтвердил Франсуа. - Жаль, что у меня нет младшего брата. А они никогда не любили меня...
Это были его последние слова. Измученный, он свалился, будто замертво, на свой плащ, едва допив чарку вина.
Послушав мерное дыхание Франсуа и убедившись, что он крепко спит, Алиенора выбралась из палатки и осторожно прокралась к палатке Черной Девы. Ее ждала удача – ткань оказалась пробитой копьем как раз в той боковине, у которой она пристроилась. Стараясь дышать потише, Алиенора заглянула внутрь, как в запретную шкатулку с сюрпризами.
В свете масляной лампы, который для привыкших к темноте глаз Алиеноры казался достаточно ярким, она разглядела обитателей: склонившегося над Лоре Ла Тура, сидевшую в стороне, сосредоточенно перебиравшую пальцами кристаллы из ларца Черную Деву, чьи глаза были полуприкрыты и видели, скорее, мир духов, чем мир людей. Дорогой дядюшка сидел к Алиеноре спиной, и она узнала его только по светлым локонам, зато прекрасно можно было разглядеть Никола, который пожирал глазами златокудрую стройную фигуру. Наконец, когда со стороны Ла Тура и Лоре послышались блаженные вздохи, Никола сделал рывок и обнял Люсьена за талию. Дядюшка только чуть вздрогнул, но благодаря маневру Никола его корпус немного развернулся, и Алиенора могла теперь видеть его профиль. При таком ракурсе она не могла толком разглядеть лицо Люсьена, но оно точно не выражало паники. От него исходил холод. Да. Дядюшка напоминал мраморное изваяние. Такая тактика могла остудить разгоряченного ухажера, но Никола не сдавался. Он прижался губами к виску Люсьена, провел ладонью по его щеке, затылку, вонзаясь дрожащими пальцами в густые волосы.
Дядюшка продолжал изображать из себя глыбу льда, но движение все же сделал. Он чуть повернул голову, очень удачно – теперь Алиенора могла разглядеть его глаза. Люсьен смотрел на Черную Деву, и в его взгляде явственно читалась мука, удивительно контрастирующая с напускной бесстрастностью. Тем временем, Лоре и Ла Тур барахтались в объятиях друг друга и производили все больше шума. Никола, теряя голову от страсти и подхлестываемый вскриками любовников, приступил к решительным действиям – положил руку на бедро Люсьена, провел ладонь выше. Люсьен схватил его за запястье.
- В чем дело, Люсси? – прошипел Никола. – Снявши голову по волосам не плачут. С чего это ты вдруг решил противиться? Не поздновато ли ты спохватился?
Люсьен вновь резко повернул голову. Теперь Алиенора не знала, какое у него выражение лица, зато слышала вибрировавший от сдерживаемой ярости голос:
- Я не думаю, что я здесь в качестве твоей личной собственности, Брюзак. Тебе следует посоветоваться с товарищами: можешь ли ты единолично распоряжаться мной.
- Нет, - отозвался вдруг Лоре запыхавшимся, но довольным голосом. – Люсьен принадлежит всем нам разом. А я сегодня так устал. Люсси, ты не против отдохнуть и этой ночью?
- Да, милый Гастон, я буду ждать твоего внимания, даже если мне придется ждать вечность.
- Ну я бы на твоем месте не рассчитывал на вечность, красавчик, - вмешался, смеясь, Ла Тур. - Но Никола мы тебя не отдадим. Он же от тебя ничего нам не оставит! Кстати, Никола, я бы рекомендовал тебе прежде чем набрасываться на Люсси, уточнить его статус у Хозяйки. Как знать? Возможно, она держит его только для себя и не расположена делиться.
Эти оскорбительные по своей сути рассуждения все же заставили Люсьена облегченно вздохнуть, потому что рука Никола убралась с его колена. Пылкий влюбленный теперь тоже смотрел на Черную Деву в ожидании ее возвращения из потустороннего мира.
Наконец глаза Черной Девы обрели осмысленность, и она уставилась ими прямо на Люсьена, который заметно затрепетал. Сердце Алиеноры сжалось. Он ждал, когда она освободит его от унизительной участи, он ждал, когда она примет его. Хладнокровие растаяло, как льдинка от горячего дыхания весны.
- Иди ко мне, малыш Люсси, - хрипло сказала Черная Дева и указала на свое ложе из оленьих шкур.
Никола в отчаянии отполз на свою охапку соломы, а Люсьен шагнул к Черной Деве, которая, едва он до нее добрался, загасила лампу.
Итак, Алиеноре осталось только подслушивать, хотя ей очень хотелось увидеть дядю счастливым, в объятиях женщины, о которой он мечтал. Как изменились его глаза? Ушло ли из них горькое выражение, которое он тщетно маскировал с тех пор как вернулся из своих странствий? Алиенора вполне осознавала, что пытается влезть в не в свое дело, в личную жизнь, даже в душу того, кого любила, сколько себя помнила, но искушение по-прежнему было непреодолимым, и она, не имея возможности подглядывать, продолжила подслушивать. Теперь только звуки были ее помощниками и рисовали для нее картинки происходящего.
- Ну же, обними меня, малыш, не бойся. Вот так. Помнишь, как ты осмелился обнять меня на ярмарке? Тебе было лет пятнадцать. А знаешь, сколько было мне?
- Знаю.
- Я поцеловала тебя, обняла сама, а ты испугался и стал вырываться. Я отпустила юного господина, который упорхнул от меня, как птичка.
- Я был очень глуп.
- Да? Ну да. Тебе следовало попросить братьев приволочь приглянувшуюся крестьянку в замок.
- Нет, Мария! Нет! Это преступление! Мои братья не пошли бы на такое, а отец наказал бы меня. Ты считаешь, что все, кто родился в замке, чудовища. И в этом твоя беда. А я ничего не могу с этим поделать.
- Это уже давно не моя беда, малыш, а ваша. И будь ты тогда старше, стал бы ты со мной церемониться или поступил бы, как Августин?
- Нет! Никогда! Господи, Мария, почему ты считаешь меня таким же негодяем, как Августин? Уродом, способным искалечить девичью жизнь? Неужели ты не помнишь? Я перед отцом предложил тебе пожениться.
- Ах тогда, когда ты привез меня в свой замок? Да, помню. Я же говорю – ты был только прелестным ребенком, с чистой душой. Я сама бы зацеловала тебя до смерти, не сбеги ты тогда от меня на ярмарке… Отец ударил тебя. Все это я помню, но как во сне. Тебя куда-то поволок один из твоих братьев. Рауль? Да, самый старший. Подальше от падали, которую ты приволок в дом. Впрочем, твой отец позвал служанку, которая осмотрела меня. Маргарита, кажется? Служанка сказала, что мне осталось недолго жить. И тогда твой отец велел отвезти меня в хижину в лесу. Мне оставили воду и еду. Велели Маргарите навещать меня и приносить настойку, останавливающую кровь. Ваша служанка пришла лишь однажды. Я осталась валяться в той хижине без глотка воды, чтобы смочить губы.
- Тогда пришли они.
- Да.
- Какие они?
- Ах, милый, как мне описать их земными словами?
- Расскажи.
- Если дашь поцеловать эти алые, созданные для поцелуев губы.
- Мария! Ты смеешься надо мной? После тех пыток, через которые ты меня провела? Я твой без остатка и ты это знаешь!
- Ну… Не такие это были и пытки. Тебе просто не с чем было сравнивать. До сих пор.
Алиенора услышала какую-то возню с места дислокации тех, за кем шпионила, а потом долгие, почти мученические стоны, в которых выплавлялось, причиняя сладкую боль, бесконечное удовольствие.
Что эта ведьма делала там с дядюшкой? Алиенора ощутила ужасное смущение, а по ее телу прокатилась горячая волна. Пробудившиеся стыд и совесть гнали ее от палатки.
Она побоялась в таком состоянии возвращаться к Франсуа. Гоня от себя мысли о губах и длинных ногах того, кто хотел видеть в ней брата, а также сомнения, сможет ли она когда-нибудь заставить его так же стонать от ее поцелуев или ее ждет участь большинства женщин – быть игрушкой в его руках – несчастная девушка с трудом взяла себя в руки. Ей в помощь был прохладный ветер. Вдруг она услышала как снова заговорила Черная Дева.
- Их было трое. Описать их красоту невозможно, но у каждого имелся какой-то дефект. Так у женщины не было ушей, у одного из мужчин вместо ног были копыта, а у третьего только по три пальца на руках. Но их глаза! Большие, нереально большие, похожие на лесные озера. Кожа белая-белая, как иней на ветвях. А волосы… Знаешь, когда я уже видела весь их народ, их волосы, в основном, оказались рыжими, как у меня. Или такие, как у тебя, только будто из чистого золота. Или угольно-черные, а глаза при этом – зеленые, словно изумруды, или черные, как бездна. Они разные.
Когда они выхаживали меня, я плохо помню, что происходило. А потом я обнаружила себя как бы в лесу, но среди огней. Света было столько, сколько только в летний полдень бывает, но при этом приятная прохлада. Свет шел отовсюду. От цветов, коры деревьев, даже от них самих. И вот однажды – был то день, ночь – не скажу, у них всегда одинаково светло, словно в лесу рассыпались звездные искры – стали они учить меня магии. Они брали меня за руки и смотрели мне в глаза. И тогда мне казалось, что я хожу по самому небу, среди облаков. Или - я птица, лечу прямо к солнцу. «Ты стала подобна нам», - сказали они мне однажды. «Теперь ты сможешь колдовать. Для тебя мир божий с этих пор подобен глине – лепи, что хочешь». «Но зачем, зачем мне все это?!» «Твоя родина в опасности. Ты должна отомстить обидчикам, уничтожить тех, кто паразитирует на наших землях. Напугай их, сделай так, чтобы они побоялись впредь сюда соваться». «Но я хочу остаться с вами». «Это невозможно. Ты человек. Ты сама поймешь, когда твоя магия иссякнет. Тогда можешь жить дальше, но лучше тебе умереть, ибо наша магия губительна для человеческой души». «Но зачем вы сделали это со мной?!» «Потому что так записано в книге судеб. Но ты сможешь очиститься». И сказали как. Я стала плакать, а когда выплакала все слезы, поняла, что стою у хижины, в которую меня отнесли слуги твоего отца.
- Скажи, как ты можешь очиститься?
- Тссс… Мне не хочется об этом говорить.
- Но почему?
- Это страшно, милый… Помолчи. Лучше поцелуй меня так, чтобы я обо всем забыла, даже о том, кем я стала.
Женский стон, больше похожий на рыдание, стал сигналом для Алиеноры, чтобы уходить, но тут, как назло, из палатки вышли справить малую нужду Лоре и Ла Тур. Девушке пришлось ползать вокруг палатки, чтобы не попасться им на глаза, а потом ползти обратно, к дырке от копья, потому что Никола также решил проветриться. Тут Алиенору осенило: они не хотели мешать Хозяйке побыть самой собой, то есть просто счастливой женщиной в объятиях возлюбленного.
Таким образом, вопреки желанию, Алиеноре довелось убедиться в том, что в Черной Деве осталось немало человеческого. Потом стало тихо, потом милашки один за другим забрались в палатку, а потом, уже собравшись уходить, Алиенора подслушала последний диалог:
- Я прошу тебя, будь моей женой.
- Ах. Малыш… Ты так и не повзрослел? Как может быть женой графского сына дочь грязного виллана?
- Мне плевать на это. Для меня ты – достойнее самой королевы!
- О, глупый, глупый, малыш Люсси! Я бесплодна. Хотя бы это говорит тебе о чем-нибудь?
- Мне все равно. Да и зачем плодить детей, когда столько горя вокруг?
Они долго препирались, но дядя становился только настойчивее.
- Хорошо, - сказала Черная Дева. – Я выйду за тебя, если до конца лета тебе не сделает предложение какая-нибудь благородная девушка.
Люсьен рассмеялся.
- Ах, Мария, любимая! Это мужчины делают предложение девушкам, как бы ты не переиначила мир вокруг себя. – Его голос прозвучал нежно, но чуть покровительственно.
Алиенора, хорошо знавшая дядю, сделала вывод: он, в самом деле, желала видеть Марию своей женой.
- Как знать? Обещай мне, что тогда ты женишься на смелой девушке и сделаешь ей ребенка – красивого златокудрого мальчугана. Как ты, Люсси.
- Это так невероятно. Не все женщины такие властные, как ты, Мария… Нет больше таких смелых, как ты. А златокудрым мальчуганам лучше не рождаться вовсе. Красота мужчине не к чему. Не это делает его счастливым, а прекрасная любимая женщина рядом.
- Ах, малыш, как ты ошибаешься. А вдруг только благодаря воспоминаниям о том синеглазом пятнадцатилетнем мальчике я все еще вижу лучик света у себя на пути? Не будем более спорить. Спать. Нам нужно выспаться. Завтра битва.
