Глава 20Когда-то давно, целую вечность назад, он ненавидел этого человека. Сначала по-детски, на грани обиды на несправедливость, потом – всерьез, со всем максимализмом юношества. За первый урок зельеварения. За снятые баллы, вечные придирки и издевки.За выгораживание слизеринцев. За плохие слова о Джеймсе Поттере. За вынужденного скрываться Сириуса и сбежавшего Петтигрю. За постоянно трясущегося Невилла, уязвленную Гермиону и обиженного Рона. За брезгливо поджатые губы и сочащиеся ядом слова. За бесшумную походку, вкрадчивый голос и умение появляться как из-под земли в самые неожиданные моменты. За банку с тараканами. За убийство Дамблдора. За потерю иллюзий о Принце-Полукровке. За дорвавшихся до детей садистов-Кэрроу. За Пророчество – особенно за Пророчество…
Казалось бы, дальше уже некуда.
«Взгляни на меня…»
Вынырнув из Омута Памяти, Гарри задыхался от гнева и злости. На свой дурацкий юношеский максимализм и ошибочное деление мира на черное и белое. На Дамблдора с его многоходовками. На излишнюю наивность Джеймса Поттера, который так и не научился видеть сущность людей, назвал хранителем не того человека и превратил в ад жизнь другого -только за то, что Лили Эванс называла его другом. На непримиримость самой Лили Эванс, отказавшейся от многолетней дружбы из-за в сердцах брошенного слова. На Северуса Снейпа, который за столько лет не нашел в себе силы простить самого себя за глупость. И который за семь лет уж мог бы и дать понять, что не так уж и ненавидит Гарри Поттера!.. И снова на самого себя, потому что за эти семь лет не заметил за проявлениями псевдо-агрессии искреннюю, подчас неуклюжую заботу.
Весь его устоявшийся мир рухнул, но тогда, холодной и в тоже время жаркой майской ночью ему некогда было разгребать его обломки.
Уже потом, в больничном крыле под охраной мадам Помфри, обеспечившей ему полный покой и тишину на неделю, он смог проанализировать прошлое, пройти по своим воспоминаниям с новыми знаниями о роли каждого героя, и с удивлением обнаружил, что уже давно, еще до просмотра злосчастных воспоминаний, перевернувших все с ног на голову, к ненависти добавилось невольное уважение.
А Северуса Снейпа, несмотря ни на что, было, за что уважать.
За внешнюю невозмутимость в любой ситуации. За четкие выверенные движения палочкой и настоящий профессионализм в выбранных областях магической науки. За фанатичную преданность и любовь к своему предмету. За стойкость в принятии ударов судьбы. За то, какими глазами на него смотрели подопечные и как рьяно бросались выполнять его приказы даже чистокровные задницы вроде Малфоя или Нотта. За царящую на Слизерине атмосферу взаимовыручки. За единственный голос, который мог высказаться против Дамблдора, всезнающего могущественного волшебника, каким он виделся всем остальным. За честность в словах и действиях. За то, что сумел скрыть самые сокровенные мысли от двух величайших окклюментов своего времени.
Была еще жалость. Тонкими нитями она пронзала все, что он знал о профессоре Снейпе, не давая забыть о тощем, похожем на вороненка, мальчишке из Коукворта, который впервые в жизни встретил настоящего друга – в лице рыжей девчонки-соседки. С ней он смог разделить и радость волшебства, и счастье первых шагов в магическом мире, и непринятие родного человека (у него – отец, у нее – сестра), и потерю родителей… пока судьба не развела их -так глупо и в итоге так жестоко…
Но вот тут Гарри проводил четкую, жирную линию. Жалеть мальчика Сева было можно, где-то даже нужно. Молодого Северуса, рыдающего над телом погибшей подруги – тоже. Жалеть профессора Снейпа было… чревато - будь он жив. И это было бы явным проявлением неуважения к покойному, не выносившему по отношению к себе двух вещей: сочувствия и обвинения в трусости.
Под стальной оболочкой уверенности и презрения ко всему миру душа Северуса Снейпа оказалась беззащитной, словно мягкое щенячье пузо, светящееся розовым сквозь негустую шерсть. Ее хотелось чесать, гладить и согревать, чтобы пес (прости, Сириус!) счастливо жмурился, вывалив розовый язык, клацал зубами в шутливой попытке ухватить ласкающую руку, елозил по ковру, разметав большие уши, и мотылял хвостом. Было неожиданно и очень страшно держать в руках тонкую и хрупкую - словно замерзшую паутину - сложную вязь чувств и эмоций, и совершенно невозможно передать ее кому-то: сломается, треснет, потеряет форму и первозданную прозрачность. А то и ощетинится совсем не безобидными иглами в ответ на чужое прикосновение.
Решение пришло само, не давая ни малейшего повода сомневаться в своей правильности. Флакон с полной версией воспоминаний был тщательно закупорен и спрятан в подвалах особняка Блэков. В тайне даже от Рона и Гермионы Гарри снял с них копию, которую в разумных пределах затер, выдал за оригинал и предоставил на суд узкого круга магов, свидетельствовавших впоследствии в защиту директора Снейпа. МакГонагалл плакала, прижимая к глазам трансфигурированный из листка бумаги кружевной платочек, Флитвик подозрительно дергал враз покрасневшим носом и тяжело сопел, Молли Уизли без конца причитала: «бедный мальчик», а ее муж растерянно качал головой. Кингсли, конечно, поверил не сразу, но потом именно он предложил перенести разбирательство с делом Северуса Снейпа на самый отдаленный срок, когда пройдут суды над основной массой выживших Пожирателей и им сочувствующих. «Его имя нужно обелить, - сказал он, быстро-быстро перебирая могучими пальцами, вокруг которых порхала палочка, - но не сейчас, Гарри. Пусть его бывшие сторонники пока не знают, что он был двойным шпионом, меньше шансов, что они осложнят нам дело своими показаниями. А из Азкабана их никто слушать не будет. Снейп ваш, - палочка замерла между указательным и средним пальцем и была перехвачена на манер перьевой ручки, - умел выжидать. Понимаешь?».
Гарри понимал и, пусть возражений имел воз и маленькую тележку, выждал почти год, тщательно спланировал схему процесса и в итоге сделал все, чтобы профессоров, чету Уизли и его самого дослушали до конца. Выброс силы во время суда над Малфоями оказался как нельзя кстати: дело С. Снейпа предпочли не доводить до «особых аргументов» Поттера.
Оправдание по всем пунктам, орден Мерлина и скромное черное надгробие с соответствующей надписью, к которому в годовщину кто-тонеизменно приносит вместо цветов букет каких-то хитроумных трав, - вот что стало итогом жизни и смерти Северуса Снейпа.
… а еще: одно упоминание в переизданном учебнике по Истории Магии, две главы за его авторством в новом пособии по Высшим Зельям и, как оказалось - портрет в директорском кабинете. И осиротевшая семья из коттеджа в готическом стиле. Маленький похожий на вороненка мальчик, вцепившийся в штанину Гарри…
Было много-много ночей, наполненных кошмарами, в которых он раз за разом позволял этому человеку умереть, отпускал, не попытавшись спасти. Раз за разом из черных глаз уходила жизнь, раз за разом пульс под его пальцами слабел и угасал, а тело бывшего преподавателя рассыпалось на цветастые искры. И смех Волдеморта за кадром – для пущего эффекта.
Гарри просыпался, нет, скорее приходил в себя, выныривал из черной вязкой массы в особняке Блэков, мокрый от пота, взъерошенный, запутавшийся в одеяле, охрипший от крика. Подушки оказывались сброшены на пол, полог кровати – сорван, очки, неосмотрительно оставленные на тумбочке – предсказуемо разбиты от удара об пол. Рядом, сжимая в лапках погнутую оправу, метался и причитал старый домовик, уговаривая выпить зелье, чай или «ну хотя бы маггловской сладкой гадости, которую покойная хозяйка в своем доме бы держать не позволила».
Постепенно кошмары отступили, но в годовщину Победы, получая неизменное приглашение от Министерства и Хогвартса, Гарри допоздна засиживался у камина с альбомом, полным колдографий школьных лет и вырезок из газет, разглядывал тех, кого уже не вернуть, и очень жалел, что когда-то дал домовику слово не пить в одиночку, а разделить вечер с Роном, Джинни и Гермионой не мог физически, душа требовала тишины, а не совместного сочувствия. Критчер в это время старался не попадаться хозяину на глаза и издавать как можно меньше звуков, лишь забирал у задремавшего Поттера альбом, перемещал его в кровать и вздыхал, слыша неизменное «Простите, все простите…».
На следующий день Гарри просыпался разбитым и абсолютно не помнил, что ему снилось. Вполне возможно, что это был именно профессор Снейп, быть может, смотревший на него с такой же смесью неверия, гнева и надежды, что и этот человек на портрете.
- Поттер!..
- Здравствуйте, профессор, - убирая палочку и взмахом руки зажигая свечи, отозвался Гарри.
- Вы все-таки пришли…
- Можете не верить, но есть люди, которые могут быть рады вас видеть, сэр.
- Особенно трудно поверить, что вы среди них, Поттер, - отозвался учитель, и к его удивлению, собеседник расхохотался: легко и совсем не обидно.
- Вот теперь вижу, что это действительно вы, профессор Снейп. И я до чертиков рад вас видеть и слышать, - показалось или портрет действительно растерялся? – Жаль, нет у меня при себе Веритасерума, так что вам придется пока поверить мне на слово.
Только тут Снейп заметил заинтересованный взгляд Дамблдора.
- Альбус… - начал было он, но тот вдруг поправил очки-половинки и невинно заметил:
- Гарри, мой мальчик, поправь меня, если я ошибаюсь, но по-моему, на дворе глубокая ночь, ты здесь один, и Минерва, которая пригласила тебя, между прочим, на одиннадцать утра, спит и вряд ли придет. И откуда, позволь спросить, ты узнал о портрете Северуса… то есть, профессора… директора Снейпа? И какова цель твоего столь неурочного визита?
Гарри в раздражении закатил глаза, в последнюю секунду уловив на лице Снейпа то же выражение, и повернулся к Дамблдору.
- Я думаю, директор, что профессор МакГонагалл тоже не была со мной абсолютно откровенна относительно цели ее приглашения, не так ли? – хорошо, что портреты не краснеют, но вот серые пятна на лице Дамблдора вполне различимы. – И вы в курсе ее идеи, это, кстати, не вопрос, а констатация факта. Так что отчитываться ни перед ней, ни перед вами я не буду. А вот с профессором Снейпом хотел бы побеседовать наедине, если он не возражает, - Гарри бросил взгляд на бывшего преподавателя и тот едва заметно кивнул, привычным движением заламывая бровь. –Так что если вы не против…
Дамблдор открыл было рот, чтобы, кажется, выразить протест, но Поттер вовремя уловил со стороны темного угла едва сдерживаемое раздраженное шипение и поспешил прервать бывшего директора. Снейп невольно вздернул и вторую бровь: мальчишка махнул в сторону портрета пустой ладонью (палочка торчала из кармана маггловских штанов), словно воду с пальцев стряхивал - и портрет замер на полуслове, поверхность покрылась тоненькой сеткой изморози. Он не заметил, что вторая рука Поттера в этот момент метнулась в сторону, посылая аналогичное заклинание в старую вешалку.
«Прости, Драко…»
- Очаровательно, Поттер, - не удержался Снейп, складывая руки на груди. – Хулиганские наклонности, доставшиеся вам от отца, расцветают буйным цветом. Вы проникли в замок ночью, взломали кабинет директора, обездвижили потрет самого уважаемого руководителя этого учреждения – и все ради возможности побеседовать с бывшим преподавателем, Пожирателем Смерти и убийцей Дамблдора? Я заинтригован, право слово.
Гарри в восхищении прищелкнул языком.
- Профессор, до чего же я рад вас слышать! Мне, пожалуй, всего этого не хватало.
- Чего «этого»?
- Вас, - просто ответил Гарри, опять смутив портрет. - Знаете, я только недавно понял, что именно ваши выволочки были для меня наиболее… результативными, что ли? После отповеди МакГонагалл было стыдно, от речей Дамблдора веяло липким сиропом, а вот ваши воспитательные этюды оказывали на меня просто-таки стимулирующее действие.
- Сейчас я вряд ли смогу отправить вас чистить котлы, - деланно печально заявил Снейп. – Раньше вы меня хотя бы боялись.
- До дрожи в коленках, - согласился Гарри. - Не случись войны, я вряд ли пел бы вам хвалебные отзывы на выпускном, к сожалению, я допер до пользы ваших методов воспитания только после школы, если честно.
- Долго же до вас доходило, - не удержался от подколки портрет.
- Ну я же гриффиндорец, - пожал плечами мальчишка. – Нам положено. А вот вы, сэр, могли бы быть и посообразительней.
- Вот как? Все-таки пришли меня оскорблять, Поттер? Я разочарован.
- Я тоже, сэр, - наглец уселся прямо на стол и болтал ногами. - Зачем вы заставили Глосси писать эти дурацкие письма?
Наступила тишина, прерываемая только шорохом портьер и монотонным стуком подошв поттеровских ботинок по антиквариату. Виктория затаила дыхание и сильнее сжала руку Драко.
- Откуда вы знаете про письма? – наконец отозвался портрет.
- Я их видел, сэр. С разрешения Виктории, даже читал. Она попросила меня найти того, кто их пишет. Поиски привели нас сюда, к вам. У вас замечательная семья, профессор. Зря вы так, не нужно было…
- Как вы узнали?.. Мерлин, вы знаете, что с Викторией?– Снейп уперся руками в раму со своей стороны и сверлил собеседника яростным взглядом черных глаз.- Говорите, Поттер!
- Не орите вы так, - поморщился Гарри. – Директоров разбудите!
- Поттер!..
- Поттер, мать твою!.. – Малфой вывернулся из складок мантии и, подбежав к Гарри, затряс его словно грушу. – Какого ты творишь?! Гарри, ты что, офонарел?! Зачем ты нас-то заморозил?
- Драко… - Снейп отшатнулся в глубину портрета и снова прильнул к раме. – Драко…
- Вот как раз затем, чтобы ты вот так не выскакивал, - спокойно отозвался Гарри. – Извините его, сэр, нервы, бессонница….Драко, не ори ты так!
- «Гарри»? «Драко»? С каких это пор?..
- Мы разрешили наши проблемы, профессор, - отозвался Малфой. – В конце концов мы взрослые люди, школьные недоразумения надо оставлять в школе, а не тащить за собой всю жизнь… - получив тычок под ребра от подкравшейся под мантией Виктории, охнул и совершенно не аристократически зажал себе рот рукой.
- Пойдем, Драко, - вовремя разглядев опасные огоньки в глазах учителя, поспешил вмешаться Гарри. - Вы потом с профессором поговорите, он тебя за непотребные речи отчитает, на правах почти родственника, но позже, сейчас не наша очередь
- А чья?.. – Снейп обвел взглядом кабинет.
Виктория сбросила мантию-невидимку и шагнула в круг света.
