Глава 18. Переродок. Часть 1: Проект №2.POV Peeta
Свет - яркий луч солнца бросается мне в глаза, от чего я будто проснулся, но все еще лежу с опущенными веками. Мне хочется закрыть лицо рукой, спрятаться под одеялом, или просто встать, чтобы прикрыть окно куском старой, выцветшей ткани. Но я не могу даже пошевелиться. Возможно, вчера в моих мешках было куда больше пыли и отрубей, чем обычно, от чего они оказались тяжелее, и появилась эта слабость в теле. Я вовсе не врач, но после попытки хотя бы открыть глаза я понимаю, что что-то не так, и начинаю ждать. Нет причин для паники. Я просто еще сплю.
Света все меньше, он исчезает, становится темно… Я должен был давно уже проснуться, думаю я, за то долгое время, что валяюсь без дела, меня ждет серьезный нагоняй. Мои опасения медленно начинают оправдываться – я не просто не могу пошевелиться, возможно, я умираю, или наоборот, был мертв, а теперь прихожу в себя. Я всего раз видел человека, который ни жив, ни мертв, теперь это затронуло и меня. Я пытаюсь вспомнить, почему впал в это состояние, но мне помнится лишь взрыв на Арене. Катнисс! Как она? Я должен прийти в себя, чтобы найти ее!
Где-то глубоко я понимаю, что мне остается только лишь ждать. Но и тянуть нельзя …
Свет появляется вновь. Все повторяется снова. Тень – свет, белое – черное. Свет прожигает изнутри, но я рад этому, я чувствую его, это говорит о том, что я жив. Темнота густой вязкой жидкостью накрывает меня, давая сознанию задремать. Так тянутся дни. Я в Капитолии? Игры закончились?
Мне кажется, что прошло восемь мучительно-медленных дней, когда появляются звуки. Их становится все больше, они формируются в голоса. Женские, реже мужские, голоса окружают меня, я слышу их совсем близко. Потом становится слишком тихо.
…
В один момент я слышу краткий писк, секунда – повтор – тишина – снова тишину разрезает пищание. Мне кажется, я знаю ответ, на безмолвный вопрос. Я пытаюсь вспомнить название происходящему, но в этот момент появляется дискомфорт, перекрывающий все мысли. В точке, где, как мне казалось, был торс, вспыхнула боль. Она пузырится во мне, увеличивается, раздирает кожу, ломает кости. Это тянется так долго, что мне кажется, я могу сойти с ума, но что-то внутри требует держаться. Что-то, что было когда-то очень давно. Как будто есть кто-то очень близкий, кто ждет меня… Я не могу вспомнить ни ее, ни свое, имя… Ее?
…
Мне кажется, что прошло уже очень много лет, прежде чем слышу громкий, пропитанный болью, голос. Нет, это вопль. Я уверен, что он мне знаком. Это кричу я! Но я не помню себя.
Я цепляюсь за звук и впервые пытаюсь открыть глаза. Мне нужно выбраться к свету, который так напоминает белый синтетический огонь… Не помнить всего, но знать это… Я не потерян.
День. Белая комната, где много мебели. Взгляд скользит по потолку, замощенный маленькими лампочками, медленно перевожу взгляд на динамики по углам комнаты, под одним из них расположилась небольшая камера видеонаблюдения. Голова поворачивается вполне свободно, руки тоже слушаются меня. Я пытаюсь сесть – выходит. Как же хорошо. Я не скован в движении, я принадлежу себе. Боли нет, нет и других мыслей, кроме той, что я ничего не чувствую. Спокойствие, безмятежность. Я жив. Но кто я?
Я знаю, что рано или поздно все встанет на свои места, а пока нужно понять хотя бы где я нахожусь.
Комната очень красива, но есть желание раскрасить ее. Я представляю, как кресла принимают пастельные оттенки красно-оранжевого солнца на закате, потолок окрашивается в цвет сиреневато-голубого неба, появляется множество белых облаков с розовыми краями. Думаю, можно добавить и желтого на стенах. Как цветы на поляне.
Цветы…
Перед глазами появляются образы, они мне не знакомы. Маленькая девочка усыпана цветами, она мертва, её выдают красные пятна на одежде и пустой взгляд в никуда. Над ней склонилась девушка чуть старше, это она убила ее? Я не уверен в этом, но знаю - девушка несет за собой смерть!
Меня начинает трясти. Что-то не так… Нужно отвлечься. Белые простыни, цвет чистого полотна, цвет новизны… Белый цвет отвлекает от красного. Не надо цветов, только белое. Цвета порождают страх.
Слышу, как дверь с тихим звуком открывается, появляется пожилой мужчина, он в дорогом, насыщенно-синем костюме, который украшает белая роза. Снова белый.
…
- Кто я? Где я? Кто вы?
- Ты не помнишь?
- Нет… А вы кто-то очень влиятельный..?
- Твое имя Като. Я Кориолан Сноу. Президент Сноу.
…
- Ты пережил ряд процедур. Твое тело было хирургически изменено. Тебе повезло, мы смогли вытащить тебя с того света, но всему есть своя цена.
- Почему я? Почему это лицо?
- Ты лучший. Остальное потом.
…
Десятый день и я самостоятельно ем, самостоятельно хожу, хотя все мое тело будто налито металлом.
За ежедневной беседой с врачами - моим единственным приятным досугом, я узнаю какие-то подробности о себе.
Врачи рассказывают о сложных процедурах, пережитых мной. Каждую сломанную кость, каждый осколок, они поместили в тонкий слой особого металла, который гибок и прочен и считается лучшим способом укрепить кости. Я вспоминаю боль, которая разрывала меня. Но когда заходит речь о моем прошлом, я слышу тишину. Вместо этого врачи говорят, что у меня низкий болевой порог и его будут изменять хирургически. И я не верю в это, хотя с момента пробуждения прошло два дня, в крови много лекарств и все еще чувствуется слабая боль в висках и более сильная в костях. Я слабый и беспомощный – я понимаю это, поэтому чувствую вину и ненависть, которые, временами, вспыхивают между приемами лекарств.
…
В двенадцатый день, утром, я получаю карту-накопитель, в комнату устанавливают большой экран. До этого моим развлечением было лишь окно с видом на президентский дворец и небо, такое яркое временами, будто не настоящее из-за дневных разноцветных фонариков и ночных салютов. Даже рассветы кажутся мне синтетическими, слишком розовыми, слишком оранжевыми, не такими, как мне должно было нравиться когда-то. Внизу всегда сновали люди, и я быстро привык к их бледным лицам и одеждам, от которых резало в глазах. Эти ненастоящие цвета не вызывают во мне каких-либо приступов, будто действуют лекарства, которыми я давлюсь шесть раз в день. И вот, передо мной лишь зеркальная поверхность черного экрана и маленькая коробочка, в которой есть какая-то информация.
Я вижу как штука, которая, как мне кажется, называется планолетом, забирает тело человека, мимолетом я наслаждаюсь зеленым лесом в лучах рассвета, более натурального, такого, о котором будто скучал, вижу свое лицо, ту девушку, что была в моей единственной галлюцинации в день пробуждения. Я нервно сглатываю, понимая, что дальше меня ждет нечто страшнее.
И снова я вижу то тело, на этот раз ближе, отчетливее. Это слабо похоже на человека. Форма не изменилась, но местами, где должны быть мышечные ткани и кожа, лишь кости. Живот вспорот, местами блестит что-то металлическое, как маленькие чешуйки, которые врезаются в плоть. Я вижу, как его готовят к операции, подключают к аппаратам.
Мне трудно смотреть на это, в горле стоит ком.
- Ускоренная перемотка вперед, - говорю я хриплым голосом.
Быстрая смена картинок иногда совсем не меняется, иногда мелькает медсестра, распыляющая какое-то средство. Временами появляются новые операции. Врачи распыляют состав, но видимо другой, на то, что было костями, на них накладывают тонкие сверкающие пластины, их прогревают лазером, снова распыляют жидкость…. Постепенно человеку пересаживают ткани мышц, органы, куски кожи… И вот я вижу, как человек заново обретает лицо, у него отрастают светлые волосы, под действием лекарств разглаживаются шрамы, на теле появляется рельеф... И вот врачи отсоединяют почти все трубки.
К вечеру, когда привозят третью порцию еды, я задаюсь вопросом, зачем мне это показали. Я выключил запись в момент, когда человека, совсем молодого парня, перевезли в комнату, которая в точности похожа на мою. Должен ли я знать его? Лицо кажется знакомым, но в моих мыслях нет ни одной зацепки, чтобы понять кто он.
Я принимаю свой скудный, но вкусный ужин из жаренных бобов, куска нежного мяса и большого стакана теплого молока с медом и маслом, затем возвращаюсь к просмотру записи. Прошло, по меньшей мере, семь часов, с момента начала просмотра, и все это время я заворожено смотрел лишь на операцию. Чем дольше шла запись, тем меньше отвращения испытывалось, вскоре оно исчезло и вовсе.
Я снова поставил запись на быструю перемотку и вот парень приходит в себя, его учат тому, чему учат маленького ребенка. Мне кажется, что я начинаю понимать, зачем все это смотрю, но я не осознаю, правда ли это. Я знаю, что запись будет слишком длинной, поэтому даю команду программе выйти на список файлов.
Я поражен, видя, что на накопителе видео, снимаемые месяцами. С июля по май, часы записей, которых просто бессмысленно смотреть подряд и я выбираю одну случайную.
Снова перемотка и вот, я вижу, что парень кричит что-то, смотря камеру.
- Ты же видишь, - надрывается его голос в крике. – Я готов на все! Я согласен на любое условие, делай со мной что хочешь!
Я чувствую досаду и включаю последнюю запись мая. Я смотрю подготовку к операции, тот же знакомый мне парень на столе, но что с ним будут делать? Перематываю ближе к концу, где уже подошел период, когда восстанавливают кожу. Мой рот открывается в изумлении. Это то лицо, что мелькало в самой первой записи, то, что я видел каждый день в зеркале…
- Я готов на все… - шепчу я.
Я подписался на то, чтобы стать кем-то другим и все это время я смотрел на себя. Я не только не помню, кем являюсь, я пробыл здесь… Смотрю на часы с календарем. Я проторчал здесь тринадцать месяцев. Я чувствую обиду, и поднимаю голову к камере. Что я могу сделать? Ответы! Дальше – действия!
- Я хочу знать, кто я такой!
…
Новое утро новая карта-накопитель в руках. История Панема – единственной страны мира, история Голодных Игр, от которой бегут мурашки по спине – эти записи я просматриваю достаточно быстро, странно, но это - то немногое, что я помню. Я помню каждую смерть, что видел за годы просмотров Игр, но я не помню себя.
Я должен полагаться на себя, я знаю, что Капитолий не просто город, это мир, в котором умирают даже сильные, но мысль, что меня вытащили с того света, подпитывает меня. Это своего рода гарантия правдивости многих слов, никак иначе. Я верю врачам, говорящим, что потеря памяти – остаточное явление после комы.
…
Все мои мысли направлены на то, чтобы вспомнить. Я не смотрю записи, а пытаюсь вспомнить себя самостоятельно. И с помощью лекарств, а может и моими усилиями, к шестнадцатому дню в голове появляются первые проблески. Я благодарен, что мне ничего не рассказывали, не хотелось слушать вранье. Я должен был вспомнить все сам.
…
Я родом из второго из двенадцати Дистриктов страны. У меня нет ни фамилии, ни прошлого - я отказался от них, когда вызвался на Голодные Игры. Это традиция: пока ты не принес победу, есть только имя, выбранное тобой и твое оружие, которое ты сам добудешь. Сейчас у меня ничего нет. Только имя и лицо, которое мне не принадлежит. Я опозорил дом, но мне дали второй шанс… У меня забрали все, я должен это вернуть, но прежде, мне нужно узнать, где мои родные.
…
В какой-то момент прошу показать мне что-то помимо Игр и, проклятье, они соглашаются, я получаю записи, которые могли бы войти в мой Сборник Победителя. Я вижу семью в полном составе, такими, какими они есть. Вижу их ссоры за столом, мелочные но колкие шутки, какие-то бытовые дела, и не чувствую за ними фальши. Они кажутся такими привычными, хотя я не могу припомнить и минуты с ними…
В тот же день я получаю газетные статьи, какие-то вырезки… Все как одна, рассказывают о ситуации в дистриктах за последние месяцы. Взяв в руки одну из вырезок, я пробегаюсь по ней взглядом.
Второй дистрикт собрал всех мужчин от шестнадцати до шестидесяти, способных нести военную службу, и направил их в Дистрикты останавливать вспышки бунта.
Читая другую из статей, я вижу имена убитых и места, откуда они родом. Странно видеть такое в капитолийских новостях, ведь до Дистриктов им нет никакого дела… Что я стараюсь найти здесь? Имена отца и братьев. Но их так тяжело вспомнить… Найдя имя отца, я судорожно ищу имена братьев. Спустя минуты в моей руке смятый комок бумаги. Внутри вспыхивает первый приступ отчаяния. Не зная зачем, среди стопы бумаг нахожу новости непосредственно из Второго Дистрикта. Заголовки пестрят яркими надписями:
«Олимп взорван.»
«Люди Сойки призывают перейти на их сторону, несогласные борются за свои жизни.»
«Северо-восточный район Дистрикта-2 поддался нападению. Погибло 462 человека, раненных 686. Ведется опознание погибших.»
Я не верю этим новостям, не может быть, чтобы Второй стал так важен Капитолию. Никогда не было такого, чтобы имена погибших вписывались в статьях… Но может, мы все же важны? Может, Капитолий ценит тех, кто его защищает?
Беру в руки список погибших во время нападения. Нет, это не список. Это адреса. Улицы, которые стерты с лица земли. Все названия знакомы, где-то в середине нахожу свою - наверно, свою - некоторые названия и цифры до сих пор вызывают головную боль и видятся как-то размыто.
С губ слетают немыслимые, казалось всего секунду назад, слова. Я не верю написанному, и хватаю карту-накопитель, которую не заметил ранее. Опускаюсь на пол, включаю проигрыватель. Запись могла быть и смонтирована, я не помню этих мест. Только какие-то отголоски: красный Дворец Правосудия, белоснежную Академию с резными колонами… Деревню Победителей. Но на записи лишь множество разрушенных домов… Вот теперь я начинаю верить. Я выключаю запись, падаю назад, прикрываю глаза рукой, мне не хочется, чтобы кто-то увидел, что в моих глазах скопились слезы.
- Мне жаль, - звучит из динамиков без капли искренности.
- Ты уничтожил их! – хриплю я.
- Я пытаюсь это остановить, – так же сухо говорит президент, и я понимаю, что так он показывает, что хочет и моей помощи в этом.
Проходит время, и я принимаю решение, во что бы то ни стало уничтожить Сойку, которая начала бунт. Уничтожить все это время живой Тринадцатый. Я вспоминаю увиденное снова и снова, представляю, как умерла моя мать, которую я любил, хоть и не выказывая своих чувств. Представляю, как мои младшие братья боролись за нашу страну, когда я валялся без сознания. Думаю об отце и деде – героях, каким я не стал… Чувствую, как в груди все сжимается, как начинает плавиться мозг от мыслей, как закипает кровь и внутри зарождается крик. Меня сгибает, то от боли, то от моей беспомощности, которую я проклинаю. Я сворачиваюсь на полу, в то время как меня бьет мелкая дрожь вины. Я виноват в том, что все умерли, я должен был победить в этих Играх, а теперь должен отомстить. В голове все перемешивается, мне хочется метаться по комнате, но я просто лежу. Дыхание учащено, в ушах пульсирует. Я не знаю, свойственно ли мне такое поведение, или оно чем-то вызвано, да и какая разница…
…
Кажется, я схожу с ума, повторяя все новые и новые причины и способы умерщвления Сойки. Проходят дни, прежде, чем лекарства дают результат и мой бессвязный шепот обретает смысл. Тренировки, мне нужны тренировки. Я понимаю, что слаб и мне нужно снова обрести силу. Никто и никогда не должен увидеть меня корчующимся на полу.
…
Кажется, только вчера в моей голове было пусто, теперь я помню каждый день, проведенный здесь, дни до всего этого… И мне хочется убраться, но мне нужно так много сделать и только Сноу может в этом помочь.
…
- Почему я был в коме? – спрашиваю я.
И мне, к удивлению, отвечает президент:
- Ты проиграл в последнем марафоне…
- Я хочу пройти их заново! – с жаром выпаливаю я, как будто это что-то изменит.
- Ты слаб для марафона, - ответил мне голос. – В одиннадцать часов будь готов, за тобой придут.
…
У меня появился личный тренер, который заново показывает то, что я когда-то знал. Знал, но не могу повторить из-за тяжелого нитариумного скелета. С ним я ужасно неповоротлив, а мое тело, хоть и сильно для поднятия тяжестей, недостаточно крепко для долгих, многочасовых отработок приемов. Я не могу долго держать меч, задыхаюсь от пробежек, и еще много, много раз забываю самое элементарное.
…
Мне трудно принять себя такими, какой я есть. Не верю, что я это я. Но ведь это нормально – это остаточное явление после моего состояния. И сколько бы ни прошло времени, я буду заново узнавать себя, до тех пор, пока память ни вернется окончательно и все ни встанет на свои места. Иногда мне кажется, что я совсем другой человек и мои сны подтверждают это. Чаще всего я вижу белое полотно, кисть и палитру в руках, иногда буквально чувствую запах ванили и горячих сливок. Я чувствую, как сахарная пудра попадает в нос, и я спешу убраться откуда-то, чтобы не чихнуть на стол.
Я вижу это так смутно, почти так же размыто как увидел сейчас во сне девочку у костра, хрипящую, и захлебывающуюся в своей крови… Я просыпаюсь и вспоминаю, что убил ее. Вспоминаю другие тела, и то, что должен был сделать. В голове неясно, но по мере того, как долго я думаю над этим, все проясняется. Врачи засунули мне лишние воспоминания, так легче будет претвориться парнем из Двенадцатого. Я привыкну к этому, как бы противно ни было. Я привыкну к мысли, что видеть его лицо перед собой гораздо лучше, чем пытаться вспомнить свое.
…
В момент, когда в моих руках оказывается нож, я понимаю что не так много и забыл. Мне кажется, что когда-то я разделывал им тушу, а может и убивал… Не мечом – ножом. Я понимаю, что сознательно выбрал оружие легче и меньше, чтобы снизить нагрузку на руки, поэтому с того момента мои ладони сжимают только два тренировочных меча.
…
Около месяца я тренируюсь и лечу травмы, все будто движется по кругу, никаких изменений, разве что Сойка все чаще и чаще мелькает перед глазами и на экранах. Мои чувства с каждым агит-роликом заново перемешиваются, превращаясь в коктейль противоположностей. И в какой-то момент мне становится не по себе. Тогда начинаются марафоны. Я знаю, что внутри соперников чипы, которые заставляют их убивать, мной же управляет чувство, не ясное ранее. Мои мысли только о Катнисс, они так разнообразны. Я зол на нее, ненавижу, иногда мне кажется, что я мог ею гордиться, возможно, даже желал оставить в живых. Мне кажется, я хотел ей сдаться, даже спасти ее. Меня не пугает ни перспектива быть убитым или быть убийцей, меня пугает то, что я не контролирую свою тягу к девушке, которую так жажду уничтожить. Может, поэтому я начинаю хотеть ее увидеть, чтобы быстрее расквитаться?
…
Находясь в тренировочном зале, я испытываю совсем не то, что ожидал: казалось, я сам этого хотел, но нет, у меня нет желания убивать. Это не правильно. На Арене появляются сразу двое, в руках того, что крупнее, вилы, у другого… Я не помню, как называется та штука - цепь с несколькими крюками на концах. Я задумываюсь на миг, и этого хватает, чтобы тот первый, замахнулся на меня - мне удается лишь отскочить…
Мне трудно начать бой. Я знаю, что должен убить их, но не могу. Мне не страшно, но я просто не готов. И все же, я ударяю Первого локтем в живот, но тут же Второй, находясь за моей спиной, запускает в меня то свое оружие. Четыре крюка врезаются в мое плечо, самый крупный впивается в ключицу. Я держусь, чтобы не закричать и, хватая больной рукой цепь, тяну человека на себя.
Я думаю, что, возможно, их не придется убивать, просто вырубить, но теперь, когда в глазах темнеет от боли, от моей же слабости, понимаю, что лучше сдаться – я не справлюсь. Вскоре уже трое, а может и больше, выбивают из меня жизнь. Я пытался, но все еще не готов. Я не могу убить.
В ту же ночь я проснулся, задыхаясь, мокрый от пота. Мне снилось, что убегаю от переродков, но хуже того, пытаюсь спасти не себя, а Ее. Мне стыдно признать, что Она заняла все мои мысли… Я не могу заснуть до утра.
Пару дней мне позволяют отлежаться под капельницей Морфлинга и мне не снятся сны. Это время я могу назвать лучшим из того, что помню.
…
Проходит второй, третий марафон. И после каждого я остаюсь в меньшинстве. Я знаю, что должен, знаю, что когда-то не раз лишал жизни, но не сейчас - во мне противится каждая клетка. Это не правильно, мне хочется остановить тренировки, но что скажет Сноу?
В утро четвертого марафона, после перелома правой стороны ребер и руки, я понимаю, что хватит с меня терпеть соперников. Наигрались они и хватит! К шестому или седьмому марафону моя решимость накаляется и изменяется в неконтролируемую злость. Она помогает мне выиграть.
…
Осталось меньше недели до Огненных Игр, дня, когда я встречусь с Двенадцатыми. Меня отвозят в Центр управления Играми, где вовсю кипит работа. Наверно, когда-то я мечтал попасть сюда, смотря на репортажи о проведении Игр, потому что мне здесь нравится. Опять белый цвет многоуровневых стен и мебели, которого стало в моей жизни так много, что песочно-красно - черное пятно голограммы вызывает всплеск эмоций. Почти вся техника выключена, только пара мигающих поверхностей и невероятно огромная схема в центре зала. Мне кажется, что я могу прогуляться по песочным дюнам, умыться в озере, ведь размеры Арены близки к размеру моей комнаты.
Мне рассказывают о том, что под песком будут находиться сотни тон раскаленной лавы, там же литры воды для гейзеров, купол, как на тренировках оснащен системой отслеживания местоположения и будет лишь один выход для меня. Нужно лишь потянуть время, не дать Питу убежать за подружкой, а потом убить Сойку и ее дружка. Три часа на все удовольствие. Оружие – на мой выбор. Мой выбор слишком банален… Ведь не со стрелами же выходить.
…
Я часто задаюсь вопросом, куда же пропал Сноу, ведь всего через несколько жалких дней может начаться война… Она уже давно идет, но вот-вот солдаты достигнут столицы. Даже не выходя на улицу, я чувствую, как жжужит от напряжения и тяжелеет от пороха воздух.
…
Завтра состоятся Игры, а сегодня весь город празднует Шестидесятилетие правления. Я получаю приглашение на прогулку в центральный парк. Это смущает меня, но не отказываюсь и, когда появляются безгласые, позволяю им переодеть себя в темно-фиолетовый костюм, напоминающий небо, с россыпью золотых блесток и одеть мне на голову парик с синими и черными прядями. Я не даю им нанести на лицо грим и прогоняю их, хватая первую баночку с золотой краской. Прямо пальцами набираю краску и покрываю ею лоб.
Меня начинает трясти, когда понимаю, что нарисовал на висках, вдоль скул к подбородку настоящие языки холодного пламени… Я не художник! Мне хочется стереть грим, но в мою дверь стучат и единственное, что остается это надеть синие перчатки и взять в руки маску.
Я никогда не выглядел так глупо, но это капитолийский маскарад, хоть и похожий на шоу разноцветных уродов. Я уверяю себя, что это маскировка, такая же, как и лицо Мелларка – не более. Меня просто не должны узнать до завтра, дня когда я отыграюсь за все. Я выхожу из Центра и вижу Сноу в иссиня-черном костюме, покрытым небольшими атласными, перламутровыми чешуйками, от этого он стал похож на змею, воротник отделан мехом, на который распылили бриллиантовый порошок, и всё это чрезмерное богатство украшают золотые витки.
- Переродок,- шиплю я, так чтобы никто не услышал.
Я не вижу привычную розу у президента, только кусочек трубки у его горла. Президент замечает мой внимательный взгляд. Я стараюсь не морщиться, ведь вокруг Сноу нет привычного душащего облака духов.
- После Игр у меня серьезная операция, к которой я готовился долгое время.
Я киваю, так вот почему его не было месяцами.
- Я хотел бы показать тебе тот мир, который создал для нас Тринадцатый.
Мы идем по парку с разноцветными деревьями, на улице должно быть темно, но из-за множества фонариков и светлячков в траве, мне кажется, что солнце не садилось. Вокруг снуют парочки, и небольшие компании, они так же ярко одеты и тоже с масками. Играет тихая музыка, где-то слышится смех.
- Знаешь, будь моя воля, войны бы не было… Если Дистриктам нужна еда и деньги, я готов их всем обеспечить… Но Капитолий… Людская жадность доходит до абсурда: одним все, другим ничего… - бубнит Сноу под нос.
Я не знаю, как ему ответить и поджимаю губы. Кожа на лице неприятно стягивается из-за краски.
- На самом деле, завтра мы не только отвлечем повстанцев, но в случае удачных Игр, сможем расширить казну страны… Если все пройдет по плану, несогласные падут, верные же получат то, что им не хватает.
Ах вот как он решил наживиться…
- За счет нас троих? – мой тон звучит обвинительно.
- За счет их двоих. Кто как ни ты должен выбраться оттуда? Их приговоры давно подписаны…
- Я понял, - отрезаю я и замолкаю. Мне нужно прогнать мысли, что я пешка… Но если это поможет стране…
- Рад, что ты предан мне после того, что с тобой было. Я ценю это, - я мысленно хмыкаю. - Знаешь, я хотел рассказать, почему люди наряжаются ярче, чем стоило бы. Почему ведут себя как глупцы… - Сноу не скрывает брезгливость в голосе. - Это от безысходности. Когда-то мятежники пустили в ход газ, который изменяет человеческий организм. У кого-то вылезли волосы, поэтому появились парики, у кого-то кожа покрылась язвами – для этого и нужен яркий грим. Веселье помогает им скрывать боль… Но молодые не знают причин их недугов, делая страну посмешищем… Я не хочу, чтобы война напомнила о тех временах, но может, для всех так будет проще…
…
Последняя ночь… Я сижу у открытого окна и смотрю на парад, который никак не закончится. Сеть с окна снята, есть ощущение свободы. Завтра все закончится. И мне кажется, что все будет не так, как хочется. Я беру свой пустой стакан, и наполняю персиковым шампанским. Смешно провожать алкоголем свой последний день, но это помогает уснуть под гудение и музыку.
…
Я увидел Ее вдалеке и внутри все замерло. Я был рад видеть Эвердин… Живой. Всего секунда мне потребовалась, чтобы насладиться этим ощущением, а потом понять, как оно омерзительно. Я знал, что это полностью рушит все мои идеи, но мне действительно казалось, что она мне нравится. Это не правильно! Это все мысли Мелларка. Он рядом, хоть и не стремится бежать к ней. Понятное дело – он знает, что не должен выдать себя или он покойник. Но первой должна умереть она. Отомстить. Отомстить и убить в себе это душащее чувство, которому почему-то я не могу сопротивляться. Этот непонятный трепет, который усиливается по мере ее приближения, зарождает во мне злость. Вот оно, то самое чувство, правильное, свойственное мне. Никаких других. Злость! Я ненавижу ее, так сильно ненавижу, что Капитолий решил влюбить меня в нее, чтобы я не убил ее прямо сейчас, а поиграл. Да так оно и есть. Ее нельзя убить сразу, я должен поиграть в ее дружка. Я должен…
Она приближается и как будто по сигналу Арена начинает рушится… Следующие минуты я отчаянно борюсь с ней и с собой. В какой-то момент мой меч входит в тело Катнисс. Я убил ее... Но почему мне еще не легче?
…
Видишь этот мир, но не веришь в то, что он такой на самом деле, не веришь словам, которым нужно верить, ведь они должны помочь. Не веришь происходящему, и тому, что творится в голове. Вот так я чувствовал себя каждую минуту. И только отражение в зеркале казалось родным, хотя оно не принадлежало мне.
Сейчас я верю только секундным порывам вырваться и действовать совсем не так, как должен. Что я должен? Я должен сражаться за себя и свою страну, уничтожить Тринадцатый ценой своей жизни, но мне хочется лишь скрыться, исчезнуть, и любыми окольными путями добраться до дальнего уголка, который я не хочу вспоминать, но он врезается в память все чаще. Там нет гор, которые окружают это место, там лес за забором, к которому и подойти, кажется, что страшно. Там измазанные в саже и грязи дети, смотрящие голодными глазами, там худые подростки, искренне боящиеся оказаться там, куда я хотел попасть всю жизнь… Но, я не верю, что когда-либо хотел попасть на Игры. Но все всегда твердело об обратном. Вроде бы я тот, кто всегда бездумно действовал, а вроде и другой, кто искал иные способы, чтобы выжить и спасти того, кого люблю. Меня разрывает от незнания кто я и где мой дом. Я знаю лишь одно. Его в любом случае больше нет, а считают ли меня живым или мертвым – давно не важно. Я умру сейчас… Кто будет виноват в моей смерти, повстанцы, или Капитолийцы… На чьей я стороне? Я не знаю, но мне спокойно в Тринадцатом…
