Глава 22Гарри нервировала предстоявшая в субботу встреча с тётей Петуньей. С одной стороны, он даже ждал её, понимая, что это шанс наладить отношения с единственной родственницей матери. С единственной родственницей, с которой он действительно хотел наладить отношения. Но, с другой – всё время придётся о чём-то с ней разговаривать. Гарри казалось, что он исчерпал все возможные темы для разговора, пока ужинал на Тисовой улице. Ему просто в голову не приходило, что ещё можно сказать.
Ещё его всё больше и больше волновала Андромеда. Ему казалось, что она не признаётся в смертельной усталости только из исключительной гордости, а сама тихо рыдает в подушку по ночам. Он стал заглядывать к ней каждый день и каждый раз при встрече внимательно вглядывался ей в лицо, пытаясь увидеть любые, пусть самые косвенные, следы слёз. Но, похоже, Андромеда не позволяла себе плакать даже наедине с собой, Гарри видел её слёзы только однажды, и это было на похоронах её дочери. Тедди становился капризнее день ото дня, устраивая невероятные истерики по любому поводу. Гарри ужасно пугался, когда крестник начинал вопить, особенно, если это случалось, когда он держал его на руках. Тедди был такой маленький и хрупкий, что всякий раз Гарри боялся, не сломал ли он ему что-нибудь. Первое время, теперь он вспоминал это со смехом, Гарри держал Тедди на вытянутых руках и боялся лишний раз пошевелиться, пока малыш лежал у него на коленях.
Но постепенно, накапливая опыт, Гарри чувствовал себя всё смелее и смелее. Он учился одевать Тедди, менять ему подгузники, пару раз даже помогал Андромеде его купать, кормил из бутылочки, баюкал и сидел неподвижно по целым часам, чтобы малыш не проснулся. Дошло до того, что однажды Андромеда даже рискнула оставить Гарри с Тедди на полчаса, отправившись в магазин за новой мантией. Правда, мантию она тогда так и не купила, перенервничав, что Гарри может не справиться, и вернулась домой, ничего не выбрав. Гарри, встретивший её с уверенным и независимым видом, никогда бы не признался, что пять минут назад отчаялся успокоить Тедди настолько, что чуть было не отправил патронуса миссис Уизли. В общем, крестник не давал Гарри скучать, и он чувствовал, что всё больше и больше привязывается к разноцветному малышу, как в шутку прозвал Тедди Рон.
Но больше всего Гарри волновался из-за предстоявшего дня рождения Джинни. Во-первых, он совершенно не представлял, что бы такое ей подарить. Понятно, что по сравнению с её воспоминаниями, хотя он их ещё и не видел, любой его подарок моментально обесценивался, и Гарри уже совсем сломал себе голову. Во-вторых, его волновали их вновь изменившиеся отношения. Джинни вела себя куда дружелюбнее после его дня рождения, и иногда ему даже начинало казаться, что у него есть шанс всё вернуть. Но он боялся слишком надеяться на это, напоминая себе, что ещё не видел, чему посвящены её воспоминания. В-третьих, Гарри не нравилось, что Гермиона решительно отвергла его блестящую идею устроить Джинни такую же шикарную вечеринку, какую устроили ему. Гермиона заявила, что Джинни это ни в коем случае не понравится, что она сейчас не в том настроении, чтобы праздновать, что она специально предупредила о своём отрицательном отношении к такого рода сюрпризам. Гарри сделал слабую попытку возразить, ссылаясь на свой ужас, когда он узнал о вечеринке, и восторг, когда она прошла. Но Гермиона была непреклонна, к тому же, её поддержал Рон, заявивший, что слышал, как Джинни объясняла матери о своём нежелании приглашать кого бы то ни было, кроме самых близких друзей. В итоге, насколько знал Гарри, она послала приглашения только Невиллу, Полумне, Анджелине и Ли Джордану.
Гарри уже несколько раз побывал в Косом переулке, но так и не смог выбрать Джинни ничего подходящего. Проблема была в том, что ему хотелось купить что-то особенное, что-то, что бы ей не просто понравилось, но и запомнилось, что бы выделилось из массы остальных подарков. Только что? Часа через два хождения по магазинам у Гарри начинала раскалываться голова, и он малодушно сбегал, ругая себя на все корки и давая себе слово, что в следующий раз он ни за что не уйдёт без замечательного подарка. Но время шло, до одиннадцатого оставалось не так много времени, а подарка всё не было, и Гарри уже начинал по-тихому паниковать. Самое обидное было то, что и Рон, и Гермиона уже давно что-то купили, но оба наотрез отказывались говорить, что именно, как будто боялись, что Гарри мог собезьянничать.
Гарри постоянно пребывал в состоянии глубочайшей задумчивости, перебирая в уме все возможные варианты, вспоминая, не упоминала ли Джинни что-то, что бы ей хотелось получить. Он теперь часто погружался в свои мысли настолько, что его приходилось окликать по нескольку раз прежде, чем он соображал, что обращаются к нему. Пару раз он ловил на себе обеспокоенный взгляд Гермионы, наверное, у него был слишком отсутствующий вид. Виновница же всех этих терзаний, казалось, ничего не замечала. Она вообще не говорила о своём дне рождения и прерывала всякого, кто хотя бы заикался о нём. Для Гарри такое поведение недолго оставалось загадкой: он и сам догадывался, что Джинни не хочет отмечать свой праздник без Фреда.
Тем временем наступила суббота, и Гарри проснулся пораньше, чтобы не опоздать на встречу с тётей Петуньей. Он специально назначил её утром, чтобы потом успеть ещё раз забежать в Косой переулок. Вдруг в этот раз повезёт? Было довольно непривычно переписываться с тётей Петуньей, ещё и с помощью совы. Гарри с улыбкой вспомнил, как на вопрос миссис Уизли, не Кингсли ли это снова зачем-то вызывает его в Министерство, он спокойно ответил, что это письмо тёти. Он никогда ещё не видел миссис Уизли настолько удивлённой, она даже выронила ложку, которой помешивала что-то в кастрюльке. Гарри знал, хотя Молли никогда не позволяла себе критиковать его родственников в его присутствии, что она относится к ним с большой антипатией. Что ж, возможно, когда-нибудь им всем придётся поменять мнение о Дурслях.
Гарри не захотел рассказывать, куда они собираются, чтобы лишний раз не тревожить незаживающую рану Уизли, поэтому во время завтрака постоянно ловил на себе любопытные взгляды Рона. Гарри вышел заранее, собираясь немного послоняться по маленьким, знакомым с детства улочкам, прилегающим к Тисовой улице, но это ему не удалось. Ещё издалека он увидел одинокую фигуру, стоявшую у калитки дома номер четыре, и без труда узнал в ней тётю Петунью. Тётка была одета во всё чёрное, и Гарри стало даже немного неудобно за свои джинсы и растянутую футболку салатового цвета. Хотя, это неважно, одежда ни в коей мере не отражает степень его тоски по родителям, ничего бы не изменилось, если бы он нацепил траурную мантию.
- Как…как мы доберёмся туда? – слабым голосом спросила тётя Петунья, когда они обменялись приветствиями.
- Я могу трансгрессировать и взять вас с собой, - ответил Гарри. – Вы понимаете, о чём я?
Она кивнула, судорожно сглотнув, и со страхом взглянула на него.
- Но я же не волшебница, разве можно? – Гарри заметил, что она нервно комкает в руках носовой платок.
- Да, трансгрессировать буду я, вам ничего не нужно делать, - у него появилось лёгкое сомнение в правильности своих действий. А что, если её расщепит по дороге? Но делать было нечего, иначе они будут добираться до Годриковой впадины чёрт знает сколько часов. Да и Гарри представления не имел, как можно это сделать, пользуясь маггловским транспортом. – Ну что, пошли?
Тётя Петунья кивнула и быстро засеменила обратно к дому, оставив Гарри в полном смятении. Но он быстро понял, в чём дело, когда тётка возникла на пороге с огромной охапкой лилий. Она подошла и, стараясь не смотреть ему в глаза, робко взяла племянника под руку.
- Держитесь крепче, - Гарри старался, чтобы его голос звучал бодро и уверенно. – Готовы? Сейчас будет немного неприятно, но это быстро пройдёт.
Тётя Петунья снова кивнула, трясясь с головы до кончиков пальцев. Как бы она в обморок не грохнулась чего доброго, потом хлопот не оберёшься. Гарри крепче сжал её локоть и трансгрессировал. Ему показалось, что прошло всего несколько секунд, да так оно и было, и вот они уже стоят на знакомой улочке, той самой, по которой они шли с Гермионой полгода назад. Но, взглянув на тётю Петунью, Гарри понял, что ошибался, посчитав трансгрессию хорошей идеей. У неё был такой вид, будто её сейчас стошнит, она схватилась за горло и согнулась в три погибели, стараясь отдышаться.
- Всё нормально? – спросил Гарри, чувствуя себя глупо. Как будто и так не видно, что ничего не нормально. Себя бы вспомнил после первой парной трансгрессии.
- Да, - выдавила тётя Петунья, и Гарри даже удивился её мужеству: надо же, она не только на ногах устояла, но ещё и нашла в себе силы выпрямиться. У неё уже даже колени не сильно тряслись, и она наконец-то отлепилась от Гарри, за которого цеплялась как утопающий за соломинку. – Как вы это выдерживаете?
- На самом деле, так плохо только в первый раз, - Гарри слегка улыбнулся. – Потом привыкаешь.
Судя по её виду, тётя Петунья явно не собиралась привыкать к трансгрессии. Она была неестественно бледна, но Гарри смутно догадывался, что дело не только в физической дурноте. Просто, оказавшись в непосредственной близости от могилы сестры, тётя Петунья старалась сохранить последние остатки самообладания.
Они медленно приближались к старому кладбищу, и тётя Петунья бледнела всё больше. Гарри заметил, что её пошатывает и попытался забрать у неё тяжёлые цветы, но тётка вцепилась в них мёртвой хваткой, и он оставил попытки. Гарри уверенно вёл её по проходу между надгробиями, как будто был здесь частым гостем. Он не остановился у могилы Игнотуса Певерелла, понимая, что тётя Петунья находится на грани нервного срыва. У него будет время вернуться сюда позже.
Он издалека заметил знакомый памятник из белого мрамора и направился прямо к нему, оглянувшись на тётю Петунью. Она не сразу поняла, что они приблизились к цели сегодняшнего путешествия, растерянно озираясь по сторонам. Гарри остановился перед могилой родителей и посмотрел на тётку. Она застыла, глядя прямо на памятник и шевеля губами, читая надписи на надгробии. Её глаза расширились до неестественных размеров, и она вдруг попятилась назад. Гарри не знал, что нужно говорить человеку, который много лет назад отрёкся от собственной сестры, а теперь, раскаявшись, впервые подходит к её могиле, и поэтому счёл за лучшее промолчать. У него мелькнула мысль, что нужно уйти и оставить тётю Петунью одну, но он побоялся, что ей может стать дурно.
Прошло несколько минут, в течение которых тётя Петунья не двигалась с места, прижимая к себе букет лилий, и Гарри уже начал думать, что она никогда не решится подойти ближе. Но вот она сделала маленький, неуверенный шажок вперёд, потом ещё один и ещё. Она долго смотрела на белый памятник, а потом вдруг медленно опустилась перед ним на колени, безжалостно сминая подол своего довольно красивого чёрного платья. Гарри отошёл чуть назад, прислонившись спиной к дереву и сложив руки на груди, стараясь согреться. Солнце светило по-прежнему ярко, было душно, но у него почему-то мороз пробежал по коже. Тётя Петунья нерешительно прикоснулась к надгробию, дрожащими пальцами обвела имя сестры, потом бессильно уронила руку и осторожно положила лилии на могилу.
- Ну, здравствуй, сестрёнка, - услышал Гарри её тихий шёпот, и было что-то такое в её голосе, отчего у него сжалось горло.
Тётя Петунья опустила голову, и он понял, что она плачет. Только без криков, как он опасался, а тихо, почти беззвучно, позволяя слезам свободно течь по щекам. Ему было бы легче, если бы она билась в истерике, потому что от её тихого, безутешного плача у него волосы зашевелились на голове. В её сгорбленной, полной невыносимой скорби фигуре было что-то страшное.
- Прости меня, прости меня, прости, - в исступлении шептала тётя Петунья, касаясь лбом холодного белого мрамора. – Прости меня за всё, если можешь, прости…
Гарри испытал сильнейшее желание поднять её и немедленно отправить домой. Он не мог выносить этого. Одно дело, когда Люпин или Сириус со светлой грустью говорили о родителях, обязательно вспоминая что-то приятное, а совсем другое – видеть такое ничем не прикрытое горе, заставляющее забыть о всех семейных разногласиях и просто обнять тётю, которая, похоже, только сейчас до конца осознала, что много лет назад потеряла сестру.
- Я была ужасной сестрой, - голос тёти Петуньи прерывался от рыданий, но она по-прежнему говорила очень тихо, Гарри с трудом мог её слышать. – Я сделала тебе столько плохого. Я ужасно обращалась с твоим сыном. Я знаю, мне нет прощенья, но мне так жаль, Лили, мне так жаль…
Гарри до крови закусил губу, пытаясь сдержать навернувшиеся на глаза слёзы. Чёрт, до чего невыносимо!
- И ты прости меня, Джеймс, - вдруг прошептала тётя Петунья, и Гарри вздрогнул. Он почему-то никогда не думал, что тётка знала отца, она казалась ему стороной, представляющей Лили, в то время, как Сириус и Люпин были представителями отца. – Я никогда не пыталась понять тебя, никогда не пыталась наладить отношения… А теперь уже поздно… Если бы можно было вернуть всё назад…
Гарри не выдержал и молча отошёл, решив дождаться тётку у калитки. Ему было плохо, очень плохо, но в то же время он чувствовал в себе какое-то странное просветление. Ему было приятно горе тёти Петуньи, но совсем не потому, что ему нравилось смотреть на её мучения, просто это общая потеря их роднила, сближала по-настоящему. И Гарри точно знал, что мама была бы рада. Мама наверняка давно уже простила тётю Петунью.
Он прождал её довольно долго, и наконец она робко подошла к нему, отводя глаза. Гарри не знал, что сказать. Банальное «Пойдёмте?» прозвучало бы как-то бесчувственно. Сочувственное «Как вы?» было бы невпопад, он слышал и видел, как она.
- Спасибо, - язык сказал это сам, Гарри мог бы поклясться. Но в ту же секунду, когда это слово прозвучало в тишине церковного двора, он понял, что оно и было единственно правильным в данный момент. Тётя Петунья вдруг всхлипнула и обняла его, уткнувшись лицом ему в грудь.
- Прости меня, прости, - как заведённая повторяла она, и растерянный Гарри осторожно погладил её по спине. Она никогда не обнимала его. Ни одного раза. Ни-ког-да. И вот, оказавшись в её объятьях, о чём он никогда не мечтал, это уж точно, Гарри вдруг почувствовал себя неожиданно… хорошо. Как будто это миссис Уизли обняла его. Он стоял, боясь пошевелиться, и осознавал всю важность семьи, всю крепость родственных связей, которые не так-то просто разорвать.
- Не плачьте, тётя Петунья, - почти ласково попросил он. – Я… я вас прощаю.
И он действительно имел это в виду. Раскаяние, настоящее, искреннее раскаяние способно было исцелить душу, разорванную своим хозяином на куски в поисках бессмертия, что уж тут говорить о слабой женщине, которая рыдала теперь на его груди. Гарри вдруг подумал, что у магглов всё абсолютно так же: раскаяние очищает, склеивает осколки разбитой души, но при этом человек испытывает невыносимую боль.
Тётя Петунья резко вскинула голову и уставилась на него полными слёз глазами.
- Ты прощаешь меня? – она смотрела на него недоверчиво, боясь поверить услышанным – и таким желанным! – словам. – Правда прощаешь?
Гарри кивнул, глядя ей прямо в глаза. Он понимал, что только что приобрёл ещё одного родного человека. Несмотря на то, что он жил с ней под одной крышей шестнадцать лет, приобрёл он её только сейчас. И это было… здорово. Гарри почувствовал, как по жилам разливается приятное тепло, и вдруг, не успев сдержаться, широко улыбнулся тёте. Она смотрела на него потрясённо, пытаясь в ответ растянуть в улыбке дрожащие губы.
Гарри проводил её до порога дома. К слову, вторую трансгрессию тётя Петунья перенесла куда лучше, чем первую, она даже почти не испугалась. На прощание она обняла его ещё раз и взяла с него слово прийти к ним на ужин на следующей неделе. Гарри был совсем не против, о чём ей и сказал, получив в ответ искреннюю, тёплую улыбку.
Гарри бы посмеялся над каждым, кто бы сказал ему, что когда-нибудь он будет выходить из дома номер четыре по Тисовой улице с ощущением счастья не от того, что он его наконец-то покидает, а потому, что собирается вернуться. Но это действительно было так. Он никак не мог избавиться от абсолютно идиотской, но счастливой улыбки, которая как будто прилипла к его лицу. Простив, по-настоящему простив тётю Петунью, он почувствовал такое облегчение, что даже удивился, как же он раньше не замечал такого груза на сердце? Только сейчас, когда эта тяжесть исчезла, Гарри смог оценить разницу. Он вдруг абсолютно ясно понял, что сейчас, именно сегодня, непременно купит Джинни потрясающий подарок. Сегодня был его день.
Косой переулок встретил его привычным гулом толпы куда-то вечно спешащих волшебников. Гарри остановился, прислушиваясь к себе, и уверенно повернул налево от «Дырявого котла», заглядывая в каждую витрину. Он понял, куда шёл, когда увидел огромную толпу перед одним из магазинов и остановился. Ну конечно! И как он раньше об этом не подумал? Что ещё может обрадовать Джинни так, как новая, современная метла? Гарри протиснулся к самой витрине, не обращая внимания на потрясённые возгласы и перешёптывания за спиной, и с одобрением уставился на выставленную там модель «Молнии». Метла ничем не отличалась от той, что ему подарил Сириус четыре года назад. Гарри толкнул дверь и вошёл в магазин.
- Добрый день, чем могу… Мерлинова борода! – раздался вежливый мужской голос, перешедший под конец фразы в потрясённый вопль, и Гарри засмеялся. Он и правда весело расхохотался над реакцией продавца на его скромную персону! Да что с ним сегодня такое?
- Здравствуйте, - сказал он, когда понял, что спортивного сложения парень, стоявший за прилавком, оказался не в состоянии сказать что-нибудь ещё и только открывал и закрывал рот, напоминая рыбу, выброшенную на берег. – Я хотел бы купить «Молнию».
- «Молнию»? – парень моментально пришёл в себя. – Но ведь у вас есть «Молния», это все знают. Вам её Сириус Блэк подарил, ваш крёстный. Об этом писали в «Пророке» недавно, я читал.
Гарри тоже читал и благодарил Кингсли. Министр не упустил ничего, что могло бы охарактеризовать Сириуса с хорошей стороны.
- Это не для меня, - кратко объяснил он. – Это в подарок.
- Понимаю, - парень тут же засуетился, доставая какие-то бумажки и подсовывая их Гарри. – Вот, распишитесь тут и вон там, мистер Поттер. Ага, и ещё вот тут. А, да, чуть не забыл, ещё около той галочки. Вот теперь всё, спасибо. Сейчас я вам метлу принесу.
Гарри ждал, облокотившись о прилавок и рассматривая аксессуары для мётел. Да, индустрия по производству товаров для квиддича должна просто процветать. Как можно удержаться и не купить всё?
- Дайте ещё, пожалуйста, набор по уходу за метлой, - попросил Гарри. – У вас были такие, в кожаных футлярах.
Парень моментально достал откуда-то из-под прилавка знакомый футляр и положил рядом с длинной коробкой, где лежала новенькая «Молния».
- И ещё можно вон ту насадку в виде гиппогрифа? – Гарри понимал, что пора остановиться, иначе в его сейфе не останется денег такими темпами, но ничего не мог с собой поделать. – И… вы не делаете гравировки на древке?
- Делаем, - счастливо объявил парень, наслаждаясь присутствием знаменитого и богатого клиента. – Вам чем? Можем золотом, серебром, медью…
- Золотом, - перебил его Гарри. – Выгравируйте, пожалуйста, имя.
Парень схватил кусок пергамента и выжидательно посмотрел на Гарри. Тот заколебался. А зачем он будет светить имя Джинни? Кто его знает, вдруг этот парень сейчас же побежит в редакцию «Ежедневного пророка» или ещё того хуже – к кому-то типа Риты Скитер, а завтра выйдет статья, посвящённая личной жизни национального героя?
- Хотя ладно, не нужно, - пошёл на попятную Гарри, решив попросить Гермиону помочь ему найти нужное заклинание. Парень разочарованно отбросил в сторону перо, и Гарри порадовался своему мудрому решению.
- Пожалуйста, мистер Поттер, - холоднее, чем раньше проговорил продавец, пододвигая к Гарри довольно объёмистые и наверняка очень тяжёлые коробки. Гарри заплатил за покупки, оставив в магазине чуть ли не столько же денег, как за все годы учёбы в Хогвартсе, и с трудом вышел на улицу, стараясь никого не задеть своей длинной коробкой.
Лучше всего было сейчас заглянуть на почту и оформить доставку, потому что спрятать коробки такой величины не представлялось возможным, и Джинни могла обнаружить свой подарок несколько раньше, чем нужно. Гарри так и поступил. Договорившись о доставке на одиннадцатое августа во второй половине дня, он вышел с почты с лёгким сердцем и зашагал по направлению к «Дырявому котлу». Гарри уже почти добрался до нужного здания, когда его взгляд упал на ярко подсвеченную витрину магазина мадам Малкин, и он замер на месте. В витрине было выставлено платье просто неземной красоты. От него захватывало дух. Оно было средней длины, цвета серебра, мерцающего на свету, довольно простое, но по какой-то неведомой Гарри причине оно притягивало взгляд. Он очень живо представил, как в нём будет выглядеть Джинни и со вздохом отправился искать Гермиону. Сам он точно сделал бы что-то не так, даже размер бы не угадал. А ведь нужны ещё туфли и что там ещё? Нет, в этих делах Гарри не разбирался, а Гермиона всё равно его не выдаст, можно не сомневаться.
Вечером Гарри лежал, с трудом разлепив глаза и пожелав вошедшему Рону доброй ночи, и чувствовал себя счастливым человеком. Он помирился с тётей, купил замечательные подарки Джинни, получил одобрение Гермионы, заявившей, что платье и правда потрясающее и что оно очень пойдёт Джинни с её яркими рыжими волосами. По её же настоянию Гарри купил красивые туфли на высоком каблуке, каких никогда не видел на Джинни, и маленькую сумочку, которую Гермиона назвала смешным словом «клатч». Он был уверен, что угадал с подарком. Последнее, что он видел перед тем, как провалиться в глубокий сон, был образ счастливой Джинни в его платье, которая смеялась и держала его за руку, а потом они улетели в ночь на её новой метле, ни разу не поспорив, кто будет ей управлять. Гарри не знал, не мог знать, что всю ночь он широко и счастливо улыбался во сне.
