Глава 25===( Рабастан Лестрейндж)===
В тот момент, когда этот оборотень отказался от долга, я подумал, что перенервничал из-за палочки и теперь у меня галлюцинации на почве стресса. Потом – что Люпин просто болен.
Я никогда бы так не поступил.
Я ведь могу сейчас просто отказаться вести его дело, и все! Я уже был готов это сделать, как вспомнил про Нимфадору.
Оборотень любит ее настолько, что отказывается от всего, что может получить за ее спасение.
Неужели она мне настолько не дорога, что я не могу переступить через себя? Я, может быть, подлец, шантажист, преступник, убийца, сволочь, лжец, список можно продолжить до бесконечности, но не по отношению к ней.
К тому же не в моем стиле бросать начатое дело.
В такси под истошные мысленные вопли водителя я молился о том, чтобы дома не было Нимфадоры. Дети сейчас гостят у Асмодея Треверса, и слава Богу: объяснения Джасперу – последнее, на что я способен. Рудольфуса бы пережить.
Дома было пусто.
Главное, чтобы брат вернулся раньше моей жены, иначе все. Я никогда не смогу доказать Нимфадоре, что я кому-то, особенно Люпину, помогаю без денег. И вообще помогаю.
- Пить будешь? – спросил я у Люпина. Алкоголя хотелось страшно, но глушить коньяк в одно лицо, да еще и при свидетелях, неэстетично, посему я извлек из недр стола бутылку и два долоховских стакана. Эти стаканы, как рассказывал сам Антонин, он украл в поезде, когда ехал в Магадан к бабушке. Долохов тогда еще учился в Дурмстранге, палочку у него на каникулы родители забрали во избежание несчастных случаев и отправили к бабушке на все лето. Антонин клялся, что в этих стаканах какая-то особая русская дорожная магия, пить из них можно только водку и чай. Я не уяснил нюансов, но стаканы мне понравились. Атмосфера с ними сразу душевная становится. Может, это и имел в виду Долохов, говоря об особой магии?
Я твердо решил, что больше одной бутылки мы не выпьем. Не алкоголики же мы в конце концов.
===( Ремус Люпин)===
Доставая из бездонного стола четвертую бутылку, Лестрейндж признался, что ему до сих пор снится Азкабан. И что боггарт у него превращается в железную дверь с решеткой, за которой маячит дементор.
Мой боггарт раньше был луной, потом инферналом, тем самым, который чуть не убил Тонкс, я тогда едва успел. Теперь – даже не знаю.
- Почему вот так, а? – Лестрейндж полулежал на столе и остановившимся взглядом гипнотизировал стакан. – Почему ты любишь именно ее? Это же бес… беспрес… бес-пер-спек-тив-но.
- Ничего не могу поделать, - я пожал плечами, наблюдая, как стены сдвигаются, сдвигаются…
- Она тебя не любит.
- Я знаю.
Стены соединились наверху в какую-то арку и медленно поехали вниз, на нас.
Лестрейндж перевел на меня мутный взгляд:
- Ты мазохист? – на полном серьезе осведомился он.
Я проигнорировал вопрос и задал свой:
- Когда ты ее полюбил, Лестрейндж? Ты ведь ее раньше не видел.
Алкогольное бдение отдаленно напоминало перекрестный допрос с веритасерумом. Мне не приходило даже в голову сказать неправду, ему, видимо, тоже.
- Когда она мне врезала, - мрачно ответил он.
- Она тебе врезала? – настроение у меня резко повысилось.
- Да. А потом сама разыскала и попросила прощения. Тогда я понял, что она… как сказать… не такая, как все. Любая другая на ее месте прождала бы до вечера, и все, а она нет, она сама пришла. А до этого… ну, нравилась, да, интересная, внешность меняет… а ты?
- Когда увидел, - признался я, вспоминая нашу первую встречу.
« - Ой-ой, простите! – едва я подошел к лестнице, ведущей на второй этаж дома Сириуса, как к моим ногам приземлилось нечто с ярко-розовыми волосами, в желтых шортах и в синей майке.
- Ничего, - я помог существу подняться. – Не ушиблись?
- Нет, все нормально, - отмахнулось оно, отряхнулось, представилось Нимфадорой Тонкс (только не зовите меня по имени!) и потащило меня пить чай. – Вы ведь Ремус Люпин, да? Мне про вас Сириус рассказывал. Что вы с ним вместе учились и были Мародером. И вы еще в первом Ордене Феникса были, правда?
Я не успевал слова вставить, да и не особо и хотел: ее голос мне очень понравился, я готов был слушать ее постоянно и даже не задумывался о том, что именно она говорит.
Она задала мне какой-то вопрос и выжидающе посмотрела мне в глаза: у меня дар речи пропал. У нее глаза как звезды, ясные, синие, я взглянул в них и влюбился навсегда».
- Тяжелый случай, - кивнул Лестрейндж, не утруждая себя использованием стакана и прикладываясь к бутылке, как распоследний магл.
Тут дверь кабинета распахнулась. Рабастан сделал судорожное движение, но безвольно стек обратно в кресло.
- Милый мой, что это значит? – на пороге стоял Рудольфус. Взглянув на меня, он поморщился, подошел к брату, осмотрел бутылки, проверил, есть ли в них что, и направил в лицо Рабастану палочку.
Отрезвляющие заклятия плохи тем, что похмелье, головная боль и тошнота обеспечены. Даже после одного сутки приходится лежать пластом и стонать, потому что на большее тебя не хватает. Рудольфус применил к собственному брату семь отрезвляющих. Даже Круциатус был бы милосерднее.
Рабастан мгновенно становится нежно-салатового цвета, в пяти предложениях обрисовывает ситуацию и вспоминает о камине. А я и забыл совсем. Лорд Лестрейндж совсем не аристократично хихикает, открывает камин и левитирует меня в него.
А когда я уже открыл было рот, чтобы назвать адрес, в кабинет вошла Тонкс.
