Глава 29Две серебристые фигуры быстро перемещались по узкой дороге, вилявшей, как заяц среди редких понуро росших на торфянике деревьев, они собирались в узловатые неприветливые группы, но не скрывали светлых осколков древних храмов, оставленных загадочным народом. Постепенно неестественно поблескивавшие среди бархатистых серо-зеленых одежд природы металлические фигуры приостановились, все нерешительнее продвигаясь вперед. На их шлемах, украшенных гербами из оленьих рогов и орлиных перьев, красноватыми отблесками заиграли вечерние лучи.
- Все же, я беспокоюсь о Пьере, - признался более молодой рыцарь, когда они выбрали место для ночлега, удалось развести костер и частично освободиться от тяжелых мучительно сковывавших движение доспехов.
- Что с ним сделается? - хмуро спросил старший из двоих и снял шлем, обнажив удивительно красивую белокурую голову.
Второй, симпатичный молодой человек с кудрями орехового цвета, узким подбородком и мягкими серыми глазами, едва заметно улыбнулся, невольно залюбовавшись спутником, считавшим свою внешность проклятием.
- Ты беспокоишься о нем, Люсси, - с легким укором произнес первый. - Мы обязаны ему крышей над головой, а тебе он готов целовать ноги.
- С этим дьяволом ничего не случится, Франсуа, - повторил Люсьен, которого "Люсси" называли только самые близкие ему люди и под его хорошее настроение. Франсуа же он считал своим братом, данным ему небом вместо родных братьев, третировавших его в детстве, как самого младшего, бесправного и неуправляемого.
Он заметил, что Франсуа его рассматривает и точеные черты ужесточились. Так от яркого луча сжимается нежный Оксалис. Франсуа же и не думал отводить взгляда, считая ненависть Люсьена к собственной красоте ошибкой. Он догадывался, какая трагедия случилась с его другом, но своим открытым восхищением желал показать, что не считает, что есть причины стыдиться природного или божественного дара. Эта тонкая тема между ними никогда не раскрывалась, хотя они знали друг о друге все, что могут знать близкие люди, которые связаны узами родства. Они делили все секреты и тайны, включая отношения с женами и проблемы с желудком, но тема, касавшаяся "Черной девы", старательно ими обходилась, как и всеми летописцами, даром, что воинственных дам в ту жестокую эпоху хватало. Однако были вещи посерьезнее крови, пролившейся по землям Франции рекой, позорнее каких-то там изнасилованных крестьянок, коих было не счесть, коих сами французы бесчестили бы сами, оказавшись на вражеских землях. И даже то, что Жаки покушались на честь благородных дам, то, что убивали детей высокого происхождения и насмерть разрывали внутренности монахинь - еще как-то просачивалось в хроники, потому что казалось более-менее естественным, понятным. Но не деяния Черной девы и ее отряда, неважно, что благодаря ему англичане не смели и носа совать в иные области оскверняемой ими земли. Все знали и все молчали. Некоторые вещи вслух не произносятся и никак, нигде не фиксируются. Насилие мужчин над женщинами - нормально. Насилие мужчин над юношами - всегда было, но как можно говорить о столь непотребных вещах?
- Потерял мою бороду? - спросил Люсьен, желая избавиться от мучительного к себе внимания.
- Нет. То есть, да. Изабелла, бедняжка, была счастлива пару дней. Жаль, ты ее не балуешь и ходишь медведь медведем.
- Все это глупости. Потакать им - нелепо.А Пьер как побреет мне бороду, так она долго не растет, проклятая. Колдун чертов.
- Знаешь, женщины имеют право любоваться своими избранниками. Это вполне справедливо.
Франсуа имел право так говорить. Ради дамы своего сердца и жены, Алиеноры, он старался выглядеть безупречно и в замке, окруженном рвами и заброшенными глухими землями. Он видел в ее глазах благодарность, а это многого стоило.
Люсьен улыбнулся, соглашаясь с Франсуа. Его напряжение прошло, словно было наваждением.
- Я... сильно изменился? - Его глаза странно заблестели и Франсуа заметил, что глаза эти жадно метнулись на мгновение в сторону древних обломков.Неужели Люсьену мало оказалось любви ведьмы?
- С тех пор, как я тебя увидел, нисколько. Однако ты же любишь Изабеллу. К чему вопрос?
- Я люблю Изабеллу и переживаю за Пьера. Ты все знаешь обо мне лучше меня.
- Разве я не прав?
- Прав.
Люсьен прерывисто вздохнул, напряженно вглядываясь в темноту, наплывавшую на них, вроде черных волн.
- Этот всадник показался мне странным. В нем было что-то женственное и знакомое.
- Ты думаешь...- прошептал Франсуа встревожено и вскочил, словно думая куда-то бежать на ночь глядя.
- Надеюсь, что я ошибаюсь, - остановил его Люсьен и притянул за локоть обратно на землю. - Но, возможно, нам следовало взять ее с собой. Малыш не приспособлена к замкнутой жизни, и я научил ее сражаться не хуже наших, увы, неудачливых рыцарей.
- Она не отошла от родов. И у детей должна быть хотя бы мать.
- И ты обвиняешь меня в эгоизме? Детям нужны и мать, и отец. Но мы с тобой отправились в поход, мало думая о наших детях, а спасаясь... От скуки и бессмысленности.
Люсьен допил вино из кожаной фляги и поднялся, вглядываясь в звезды, проколовшие желтыми коготками серые тучи.
- У тебя не бывает такого чувства, что вся наша жизнь - насмешка? Нас вталкивают в какие-то рамки, которые некоторые из нас имеют несчастье замечать сами. Я ничем не был хуже братьев, однако ж мне предназначалось прислуживать последнему из них, потому что я родился позднее остальных. Моя Элли пустит стрелу не хуже английского лучника, и клинок направит в самую уязвимую щель доспехов, но моему толстому племяннику предлагают совершать подвиги, а ей - рожать детей. Почему?!
- Я берегу ее.
- Ну еще бы ты ее не берег... - тихо произнес Люсьен.
Франсуа вспыхнул, что осталось незамеченным в темноте, разрываемой лишь язычками пламени. Он никогда не сердился на Люсьена всерьез, хотя ощутимо и часто бывал ранен его выходками. Его восприятие старшего друга представляло из себя бурлящую смесь из восхищения, зависти, жажды признания и хорошей доли снисхождения, проистекавшего из сочувствия и понимания.
- Крестьянская девушка обладает умом полководца и красотой богини, но ее насилует солдатня. И вот именно она восстает, хотя никто не думал даже, что это существо может восставать. Имеет право восстать! Для всего мира эта богиня - куст на изгаженной земле, на который может опорожниться любой подонок.
- Люсси, ты совсем не пьешь вино.
- Вино? У нас его немного. Надо пополнить запасы в городишке, что мы видели с тобой с горы.
- Вот, выпей.
- И будто бы ничего не было. И ее не было. Помнит ли о ней хотя бы тот мальчик?
- Англичанин?
- Ну да.
- Но с тобой... С тобой она обошлась не так, как с другими, - это был вопрос, который Франсуа завуалировал под утверждение. Иногда ему хотелось сказать: расскажи, как все было. Тебе же станет легче, а всем нам с тобой проще.
- Со мной она обошлась, как желала. Это было ее желание. Понимаешь?
- Да. Но при чем здесь Пьер?
- Пьер тоже ее желание. Давай же спать.
- Да, конечно, - с легким разочарованием согласился Франсуа. Ему опять не удавалось разговорить Люсьена.
***
Алиенора держала такое расстояние между собой и троими мужчинами, чтобы не попадаться им на глаза, но старалась от них не отставать. Времена стояли страшные, и ее одинокая фигурка могла привлечь внимание желающих поживиться, да поразвлечься за счет чужой беспомощности. Доспехами в те времена уже сложно было кого-либо удивить или отпугнуть. Крестьяне презирали рыцарей, а английские лучники видели в аристократах с их округлыми у французов латами мишень для стрел. Однако на второй день пути ее заметили, и один из всадников, самый высокий, Пьер, поскакал в ее сторону, а двое других остались на месте. Алиенора повернула назад, охваченная смятением.
Что скажет она мужу и дяде? Как объяснит свой поступок, который самой ей представлялся все более безумным, чем дальше она удалялась от замка? На что вообще она рассчитывала? "Только бы меня не узнали, только бы меня не узнали", - шептала она, но осознавала, что ее мольба бесполезна. Так мчалась она на быстрой своей лошадке по дороге, а потом свернула влево и поскакала по мягким кочкам начинающегося болота. Пьер не отставал, и Алиенора вспомнила, как дядя называл этого человека дьяволом, причем чувствовалось по тону, что Люсьен вовсе не шутит и не преувеличивает. Это же слово тихо шептал Люсьен, когда Пьер, опускаясь перед ним на колени, с благоговейным видом снимал с него сапоги. Один из воинов Черной девы, бывший накоротке с мертвецами и годами живший в лесах, знал куда направлять лошадь, чтобы догнать беглянку. К счастью для нее, ни муж, ни дядя не поддерживали преследования, что ее не удивляло - Люсьен, казалось, спал и видел, как слуга, навязавший ему свои услуги и покровительство, падает пронзенный стрелой. Супруг же ее, Франсуа, прыгнет со скалы, если Люсьен уверит, что так нужно для общего блага. Впрочем, она не очень предавалась размышлениям, потому что стало темнеть, под ногами зачавкала вода, а в синеватом лунном свете жутко светились каменные глыбы старых храмов. Алиенора испытывала чистейшую панику, все больше напоминавшую животный ужас, когда Пьер приблизился к ней и перехватил ее коня. Она была ему почти благодарна, потому что в сквозящей холодом, изрыгающей зловонные испарения темноте только Пьер был ей знаком и близок.
- Вы с ума сошли, госпожа! Да сюда даже наш отряд не совал ночью носа!
- Это вы меня сюда загнали!
- Это вы сами себя сюда загнали! Сидели бы вы дома, у камина, да качали люльку!
- О! - только и смогла выкрикнуть Алиенора.
Ее колотило от холода, после родов силы ее еще не восстановились, от голода, страха и скачки кружилась голова. Но больше всего ее трясло от злости, потому что несмотря ни на что она не желала возвращаться домой, к люльке. Сама того не замечая, она жалась к Пьеру, чьи губы кривила усмешка, и всматривалась в темноту полными бешеного восторга глазами. Ужас прошел совершенно. Она знала по опыту, что в обществе "дьявола" даже дядя не беспокоился за жизнь близких.
- Нам нужно убираться отсюда, - сказал Пьер, не разделявший ее восхищения ночью среди болота.
- Ни за что! Я... Ты выдашь меня дяде? О... Конечно же выдашь! Ты же ради него руку себе откусишь, жалкая баба в мужском обличье!
Пьер блеснул в скудном звездном свете глазами, но Алиенора не испугалась. Она продолжала презрительно смотреть на Пьера, возмущенно вскинувшись в жестких оковах лат. Делала она это неосмысленно, но и не потому что хотела разозлить человека, от которого зависела, а потому что женский инстинкт нашептывал, что он ей не враг, что знает о ее сочувствии, страхе и жалости. Кроме того логика подсказывала Алиеноре, что Пьер сам в растерянности. Если он притащит ее и продемонстрирует дяде и супругу, то они же и отправят его с ней домой, причем Люсьен воссияет от счастья.
- Мадам, - сказал Пьер, - давайте воздержимся от оскорблений. Я понимаю, каково это делать то, к чему ты не предназначен и неважно что в насмешку природа заключила тебя в оболочку, для которой всякими ослами прописаны правила. Я не стану доказывать вам, что моя, скажем, привязанность к вашему дядюшке еще не делает меня, как вы изволили выразиться, бабой, скорее, наоборот. Также как и вы не мужчина несмотря на вашу тягу к экстремальным приключениям. Мы с вами просто не вписываемся в установленные жестокие рамки. И оба знаем это. Ведь так?
Она кивнула, несколько смущенная откровенной тирадой, так как Пьер, хотя и называл вещи своими именами, с ней последнее время не часто обсуждал деликатные темы.
- Вот и славно Но нам перво-наперво надо убираться отсюда. Это земли даром что на французской территории, но принадлежат они существам... О... Вы слышите?
Девушка давно уже слышала тревожный мягкий шорох, словно туман обрел ноги и крался за их спинами, теперь призрачный звук обрел четкость, явственно прошелестев рядом. Алиенора похолодела.
- Нам надо торопиться! - вскричал Пьер и потянул ее коня за уздечку.
Он приказал ей следовать за ним, не отставая, но как они ни спешили вернуться на дорогу, они не успели покинуть населенное незримыми существами место, не угодив в ловушку.
Когда они очень быстро, словно Пьер и в самом деле был демонической силой и умел просачиваться сквозь время и реальность, уже выехали на относительно твердую почву, их коням преградили дорогу фигуры на дивных скакунах, только отдаленно напоминавших лошадей. Скакуны эти были белоснежными а их шерстка искрилась в лунном сиянии. Головы каждого из невиданных животных украшал единственный рог. Всадники же напоминали тени, чернее ночи.
