Глава 3Глава третья, в которой Гарет совершает невозможное.
В карете Гарет устало приткнулся в угол и, кажется, задремал. После путешествий его всегда тянуло в сон. К тому же рядом с ним сидел только Смит-Фортескью, а Шеклболт избавил от своего раздражающего присутствия. Когда карету слегка тряхнуло в момент приземления, Гарет очнулся от дремоты. И даже выходя из дверцы, ступая на землю, он еще верил, что его привезли домой.
Но перед ним был какой-то чужой дом. Роскошный георгианский особняк. Несколько окон светятся, и подъезд освещен.
— Где мы?
— Идемте, мистер Бирс. Это дом Квинта Гамильтона. Он приказал привезти вас сюда.
— Квинт Гамильтон? Я не имею чести быть знакомым…
— Это он просил Руфуса Скримгера о том, чтобы вас восстановили в правах. Он не последний человек в департаменте образования, но его должность тут не главное… Главное – что они со Скримгером хорошие друзья. Идемте же.
Внутренний голос Гарета вопил об опасности. Но внутренний голос Гарета в принципе был таким паникером… К тому же – что Гарет мог поделать? Сказать «не пойду»? Попытаться сбежать? И он пошел.
Дом Квинта Гамильтона поразил его своей роскошью. Ослепляющей, оглушающей роскошью. Гарету случалось бывать в по-настоящему богатых домах – тогда еще, после выпуска, когда Вивиан знакомила его со своими новыми друзьями, — но Бирсы тоже были достаточно обеспеченными людьми, и мало что могло удивить Гарета тогда. Но не теперь. Видимо, что-то в представлениях о допустимой роскоши изменилось, и этот старинный особняк изнутри был перестроен и оформлен настолько причудливо… Глазеть по сторонам Гарет постеснялся, но осознал: хороший друг Руфуса Скримгера – очень богатый человек. Что ж, это было понятно, привычно, это даже как-то успокаивало. Значит, министр-аврор не слишком отличается от своих предшественников, всегда предпочитавших водить дружбу с представителями богатейших и знатнейших семей. Правда, Квинт Гамильтон был хоть и богатым, но не слишком знатным. По крайней мере, Гарет Бирс прежде о нем не слышал. А всех представителей аристократических родов Гарет знал – пусть даже был им коротко представлен.
Квинт Гамильтон ждал их в своем кабинете. Высокий, крупный, грузный, в темно-синей бархатной мантии, Квинт сидел в кресле, над которым в раме висела огромная колдография: они с Руфусом Скримгером — верхом на крылатых конях. Кони нервно фыркали, перебирали ногами, рвались лететь, всадники старались сидеть как можно более величественно и непринужденно. На колдографии Квинт Гамильтон был моложе и стройнее, и седины в волосах меньше. Сейчас же хозяин кабинета выглядел постаревшим и больным. Бледный, с темными кругами возле глаз, а глаза красные, – плакал? Или просто долго без сна? Скорее второе, не по Дамбльдору же ему плакать.
— Это Гарет Бирс, мистер Гамильтон, — тихо сказал Смит-Фортескью.
— С Дамбльдором что-нибудь получилось? – спросил Гамильтон вместо приветствия.
Голос его звучал хрипло, словно и правда он плакал…
— Нет. Как мы и предполагали.
— Хорошо.
«Хорошо?»
Гарет насторожился.
— Вы ему же сказали, Борс?
— Еще нет. Лучше здесь, под защитными заклятьями…
— Тогда идемте, — Гамильтон резко встал.
Нет ничего глупее, чем спросить «Что происходит? Что вам от меня нужно?», когда ты и так с минуты на минуту узнаешь, что происходит и что им от тебя нужно. Но все равно очень хочется спросить. Однако Гарет сдержался. Промолчал. Сердце колотится, как у зайца. Во что он вляпался на этот раз? Что они с ним сделают?
По лестнице с литыми чугунными перила, изображавшими переплетенные орхидеи, над которыми порхали чугунные же литые бабочки и колибри, Гарета провели на третий этаж, к дверям большой спальни, откуда на него дохнуло тем же холодом, что царил в кабинете Дамбльдора. И Гарет уже не удивился, увидев тело на кровати.
Женщина. Совсем молоденькая. Красавица. Редкостная красавица. Интересно, она такая от природы или работала над этим? Но даже если работала – руку приложил настоящий художник. Черты поистине точеные, рот – словно нарисован тончайшей кистью, скулы высокие, бритвенно-острые, густая тень от сомкнутых ресниц. Спящая красавица. Нет, конечно, не спящая, а мертвая. Никаких внешних повреждений, даже золотистые локоны не спутались, так и лежат вокруг лица идеальными волнами, словно причесалась прежде, чем лечь в постель… И никаких следов энергетического тела. Ее будто разом всю высосали без остатка, будто вырвали из нее жизнь и отшвырнули прочь. Авада кедавра. Результаты этого заклятья ни с чем не спутаешь.
— Это моя дочь Лавиния. Она погибла прошлой ночью. Ее убили Авадой, — очень спокойно и ровно сообщил Квинт Гамильтон.
— Я вижу.
— К счастью для меня, друзья сумели унести ее тело. И теперь вы должны вернуть ее, мистер Бирс.
— Я не уверен, — начал было Гарет, но Гамильтон перебил его:
— Вам придется. Вы сделаете все возможное. И невозможное тоже. Потому что если вы не вернете ее, вы окажетесь в Азкабане, мистер Бирс. По подозрению в том, что вы участвовали в налете на Хогвартс прошлой ночью. Найдутся свидетели. А ваша дочь Джульетта Бирс – она ведь помогала Драко Малфою впустить в Хогвартс Упивающихся Смертью…
Вздрогнув при упоминании имени дочери, Гарет не выдержал – сорвался на крик:
— Что за бред! Она не…
— Мы найдем свидетелей, которые заявят, что она помогала. Министр еще не знает, что делать со столь юными преступниками, но необходимость изолировать их от общества очевидна.
Гарет смотрел на Гамильтона, все еще не веря своим ушам, не веря в происходящее.
А тот вдруг улыбнулся и подмигнул. Подмигнул опухшим от слез глазом.
Это все-таки слезы, а не бессонница. Слезы…
— Да, я вы правильно поняли, я вас шантажирую и принуждаю. И поверьте, для меня не составит труда все это проделать, если вы мне откажете. Ведь не составило же для меня труда вытащить вас из полного забвения! Именно вас. Потому что других ловцов душ мне было бы труднее или вовсе невозможно заставить рисковать жизнью ради спасения моей девочки. Да, я знаю, что она ушла очень далеко. Я знаю, что вы можете погибнуть, отправившись за ней. Я все знаю. Здесь уже был Артур Холланд. Я вызвал его сразу. Он один из нас, от него мне незачем скрывать правду.
— Один из?..
Гамильтон продолжал улыбаться.
Гарет шагнул к кровати, поднял тонкую, ледяную, закостеневшую руку мертвой девушки, сдвинул к локтю рукав…
У нее была метка. Такая же, как у него самого. След, который оставлял Темный Лорд – прикосновением своего пальца, обмакнув его в свою собственную кровь.
Лорд делал надрез у себя на груди, слева. Надрез мгновенно заживал, оставив лишь каплю крови, одну лишь каплю черной крови, и в эту кровь Лорд макал палец и прижимал его к руке своего нового последователя – с внутренней стороны, чуть ниже локтя… Обжигающая боль, такая острая, словно раскаленным железом коснулись, – и метку уже не смыть, никогда от нее не избавиться, и отныне ты всегда будешь чувствовать его зов, метка будет жечь тебя, и противостоять этому зову так трудно, так больно…
— Вы тоже? – спросил Гарет, подняв взгляд на Гамильтона.
— И я. И он, — Гамильтон кивнул на Смита-Фортескью. – Лавиния была его невестой…
— А Руфус Скримгер знает о том, что его старый друг?..
Улыбка стекла у Гамильтона с губ.
— Не стоит терять время, мистер Бирс, — вступил Смит-Фортескью. – Что вам нужно для путешествия? Удобное кресло? Плед? Чашка чая? Может быть, хотите есть? Все к вашим услугам, только приступайте скорее. И поймите: вам не вырваться, все было продумано с самого начала, целью было возвращение Лавинии, а Дамбльдор был не более чем предлогом, чтобы убедить министра восстановить вас в правах и разрешить заниматься этой деятельностью… Чтобы у нас был для вас не только кнут, но и пряник. А министру я лично объяснил, почему для возвращения Дамбльдора нужны именно вы: только на вас можно было надавить и заставить молчать в случае неудачи… Все было продумано и просчитано. И теперь вы на распутье, мистер Бирс. Выбирайте. Или вы отправитесь в Азкабан, и ваша семья будет опозорена – и судьба вашей дочери Джульетты тоже сомнительна, нынешний министр не намерен щадить даже очень юных преступников. Или вы вернетесь к прежней работе, сможете наслаждаться этими своими путешествиями, да и зарабатывать...
— А если бы я вернул Дамбльдора?
— Вы бы его не вернули. Его уже смотрел Артур Холланд. Его невозможно было вернуть обычными методами ловцов, а рисковать жизнью ради него вы бы не стали…
— Но если Артур Холланд – один из вас, то почему – я? Почему не он? Зачем все эти сложности…
— Потому что это опасно, а у нас нет способа его заставить. Вы единственный из ловцов в стране, на кого мы могли повлиять. Бывший Упивающийся Смертью… Уже не наш. Но никогда не станете достойным доверия – для них. Вас не защитит Лорд, как защищал бы Артура. А в Министерстве поверят любой клевете на вас.
Какая хорошая ловушка. Все верно. В Министерстве легко поверят, что бывший Упивающийся Смертью вернулся к своим. А для Лорда он – один из предателей. Пусть таких было много, но остальные повинились и вернулись, а Гарет терпел его зов, терпел эту боль… Гарет не вернулся вовремя. И теперь не имел никакой защиты.
— Вы же пытались отравиться, мистер Бирс. Вы предпочли яд – тюремному заключению, — голос Смита-Фортескью сделался вкрадчивым и ласковым. — Так почему бы вам не рискнуть и не попытаться вернуть Лавинию? Возможно, вы погибнете, но будете при этом избавлены от множества неприятностей, да и семье вашей в этом случае уже ничего не грозит. А если вы вернете ее – мы вам заплатим по самой высокой ставке. И вы уйдете домой. К родным. Уйдете свободным человеком, полноправным членом общества. Вы снова будете ловцом…
Гарет кивнул.
— Да. Разумеется. Выхода-то нет…
— Выхода нет. Так что мы зря теряем время. Еще раз спрашиваю – что вам нужно для путешествия?
— Как в прошлый раз. Кресло. Подушки. И еще – чашку горячего шоколада, пожалуйста. Возможно его быстро приготовить? Это меня подбодрит, боюсь, я слишком устал…
Гарет не успел договорить – Смит-Фортескью взмахнул палочкой и распахнулись двери будуара, оттуда выехало кресло, вылетело несколько подушек. Кресло остановилось возле кровати, подушки легли вокруг него веером.
— А по поводу шоколада я отдам распоряжение домовикам, — Смит-Фортескью стремительно вышел из спальни.
Квинт Гамильтон приблизился к кровати, склонился над дочерью, погладил ее по волосам, провел пальцем по щеке. И спросил умоляюще:
— Вы ведь вернете ее? Вернете?
— Нет. Это безнадежно. Я не верну ее. И не вернусь сам.
— Она у меня одна… Она для меня все. И я на все пойду… Тогда лучше не возвращайтесь! Без нее не возвращайтесь. Для вас же лучше умереть, если вы не найдете ее…
Смит-Фортескью принес огромную кружку шоколада. Пока Гарет пил, они оба – Гамильтон и Смит-Фортескью, отец и жених – смотрели на него. И от этого Гарет вовсе не почувствовал вкуса того, что пил.
Они оба – Упивающиеся Смертью. И при этом работают в департаменте образования. Что ж, Вольдеморт всегда мечтал добраться до Хогвартса. До подрастающего поколения. Чтобы оказывать влияние на их воспитание.
И Артур Холланд – Упивающийся Смертью. Лощеный, надменный Артур. Осторожный. Расчетливый. Неужели позиции Вольдеморта так сильны, что даже Холланд присоединился к нему? А Гарет сидел в своем доме затворником и ничего не знал о том, что творится в мире, и не желал знать.
Но он бы не вернулся к Упивающимся. Ни за что. Никогда. Лучше смерть. Лучше один из ядов Снейпа. Самый сильный, самый быстрый…
Снейп. Неужели Снейп действительно убил Дамбльдора? Но как это возможно? Северус боготворил директора, он был ему верен – не идее, не принципам, а человеку по имени Альбус Дамбльдор. И если бы директор пожелал присоединиться к Вольдеморту, Северус пошел бы за ним… И если бы директор вдруг уверовал в христианского Бога и ушел в монастырь, и отказался бы от магии, — и тогда Северус пошел бы за ним! Гарет уже не узнает правды. Не разгадает эту загадку.
Гарет сел в кресло у кровати и прикоснулся пальцами к руке покойницы. И взлетел – даже быстрее и легче, чем в прошлый раз. Он даже не успел оглянуться на свое тело, так стремительно засосало его в серебристый туман. Возможно, внутренняя готовность умереть ускоряет выход души из тела? Жаль, не с кем поделиться этим наблюдением.
Итак, куда теперь? Где искать ее? Вверх, к свету? Или…
Почему он никогда не пытался спуститься вниз? Туда, где туман густеет, становится плотным, непроглядным, из серебристого постепенно переходит в свинцовый…
Можно было бы и туда, если бы хоть какой-то след остался. Но следа не было. Этим и опасна Авада: иногда душу отбрасывает слишком далеко, и если человек не цепляется за жизнь изо всех сил, если не рвется назад во что бы то ни стало, то никакой ловец не найдет его, даже самый опытный и смелый.
Видимо, Лавинию Гамильтон ничего особенно и не держало в этой жизни. Отец и жених наверняка удивились бы, если бы Гарет сообщил им об этом… Но так случается очень часто: не то чтобы человек не любил жизнь – просто ничего особенного его в этой жизни не держит.
Легче всего возвращать тех, кто кого-то сильно, жертвенно любит. Тех, кто считает некий свой важный долг не исполненным. Или матерей, которых смерть оторвала от маленьких детей.
Если бы во время первого своего путешествия Гарет умел, он бы вернул свою маму. Ведь она никуда не ушла, она была совсем рядом! И он помнил золотую ленту, которая струилась вслед за ней в тумане, – почти целое энергетическое тело, его еще возможно было соединить с физическим. Но Гарет не умел. Зато побыл с ней дольше, чем все остальные. И узнал о ней все. Она даже успела его утешить.
Жаль, что у Лавинии Гамильтон нет ребенка.
Итак, все-таки – вверх? Куда он не рисковал возноситься прежде… Туда, к свету. Ее он не найдет, но, может быть, разрыв с телом произойдет безболезненно. Чем ближе к свету – тем слабее связь…
Сколько душ вокруг! И даже два мага. Но далеко. Догнать их, узнать, кем были, как умерли? Нет, незачем…
Гарет взлетал все выше. И свет был все ближе. Он пронизывал душу насквозь, прожигал… Еще немного – и связь с телом оборвется. И тогда свобода – навсегда. Можно путешествовать вечно, не оглядываясь на оставленное внизу тело.
И Гарет уже не увидит, как растут его девочки. И не утешит Сару в ее утрате. И не сможет ей помочь. И никогда, никогда не обнимет их всех, и не услышит их голосов, и не ничего для них не будет – вместе, разве что вечность – когда-нибудь, если он будет ждать их там, у последнего предела.
Если бы остался хоть какой-то след Лавинии Гамильтон! Если бы можно было вернуть ее… И снова жить. Гарету так страстно хотелось жить! Там, внизу. В своем неуклюжем, тесном теле. Среди людей. С семьей. Ведь они даже не попрощались… Даже не попрощались!
Его коснулась пролетавшая мимо душа. Маггл. Молодой мужчина. Погиб в авиакатастрофе. В одно мгновение. Успел испугаться, когда в самолете погас свет, все закричали, самолет тряхнуло… Успел обнять жену и дочь, они сидели в соседних креслах, он – между ними. Потом – его вышвырнуло сюда. И он их потерял! Он был в панике. Он страдал. Его утягивало – вверх, в свет, а их он потерял!
Гарет сомкнул объятия и удержал эту душу. В конце концов, это было его профессией – ловить, держать, возвращать… Возвращать этого мужчину некуда. А вот помочь ему найти близких прежде, чем он растворится в сплошном ослепительном свете… Если только они еще не там. Но погибшие одновременно – они должны быть на одном уровне. Надо просто поискать.
И Гарет полетел, прикасаясь то к одной душе, то к другой.
Младенец полутора месяцев, внезапная остановка сердца, помнит тепло материнских рук, вверх летит без страха – там то же тепло и тот же свет, что исходили от его мамы.
Пожилая женщина – сокрушается, что покинула мужа одного, он не умеет о себе позаботиться, но какое это счастье, когда больше нет неотступно терзавшей боли, и как нежен этот свет, и как блаженен полет.
Юноша – разбился на мотоцикле, все еще не до конца понимает, что произошло.
Мужчина – летчик, погибший в авиакатастрофе, в ужасе из-за случившегося, а завтра день рождения у его любимой девушки, какой ужасный сюрприз он ей преподнес…
Так, это уже ближе. Авиакатастрофа. Они все летят близко друг к другу.
Вот женщина, молодая совсем, только получила хорошую работу, летела в командировку, и вдруг…
Подросток – ему не страшно, ему даже любопытно все происходящее, он мстительно представляет себе страдания родителей и вредной сестрицы, когда они узнают об этой катастрофе, и, может быть, учителя тоже почувствуют себя виноватыми из-за того, что так его мучили!
Пожилой мужчина – рад, что кошмар позади, пусть даже он мертв, ну да все когда-то умрут, хорошо, что обошлось без страданий.
Две слившиеся воедино души, прижавшиеся друг к другу в последнем порыве, в смертном ужасе, мать и девочка лет десяти…
Гарет разжал объятия, чтобы выпустить рванувшуюся прочь душу мужчины, нашедшего своих близких.
«Мэри! Эмми!»
«Папа!»
«Бобби! Ты здесь, милый…»
«Мы вместе… Не бойтесь, родные…»
И прощальное – «Спасибо вам!» — Гарету…
И застенчивое – от девочки – «Папа, это ангел?»
И их уже уносит вверх…
А Гарету так хочется вниз! К своей жене, к своим дочкам.
Нет, надо все-таки попытаться поискать Лавинию Гамильтон. В конце концов, он наверняка умрет во время этого бесконечного путешествия. Но не сдаваться же так сразу! Надо искать, прикасаться к каждой душе…
Маггл. Он был хирургом, внезапная смерть от инсульта, прямо возле операционного стола, не выдержал напряжения долгой операции… Тревожится, выжил ли больной. Стыдится, что умер так не вовремя, наверняка ведь подвел всю бригаду своею смертью. И возносится быстро, очень быстро.
Маггл. Старик, воспаление легких, наконец-то не задыхается, как хорошо – не задыхаться, вовсе не нуждаться в воздухе! Сыновья сидели рядом с ним до самого конца, а он теперь мечтает о встрече с ранее умершей женой.
А вот и маг. Тоже старик. Сдержанно приветствует «ловца душ». Смело уходит вверх, к свету…
Маггл. Женщина, еще не старая. Она убила себя, не выдержав страданий долгой болезни. Очень тревожится – думала, со смертью все для нее кончится и нет никакого «того света», а он есть, вот он, а раз он есть, то вдруг самоубийство – грех и ее накажут? Гарет касается ее, пытаясь одарить частицей своей уверенности, – нет, самоубийство не грех, за это точно не накажут, иди вверх, для тебя не страшно, ты отмучилась… Она спрашивает, сможет ли она свидеться здесь со своей любимой собачкой. Есть ли у животных бессмертная душа? Ох, какие глупые эти магглы, ну, конечно же, есть, душа есть у всякого, кто способен чувствовать.
О Мерлин, и эта женщина тоже приняла его за ангела, который должен проводить ее на небеса! Он не ангел, он всего лишь маг, путешествующий за гранью физического мира.
Еще одно прикосновение, еще одна душа… Тоже женщина, но уже пожилая. Умерла во сне. Еще не понимает, что умерла. Думает, что все еще спит и видит такой невероятный сон.
Еще прикосновение – еще один маг. Молодой, злобный, сильный и с абсолютно целым, сверкающим энергетическим телом… Как же он умер, сохранив энергетическое тело в такой целостности, так же не бывает? И такую силу чувств – как у живого! – гнев, ярость, ненависть… Его переполняет гнев, и он ненавидит Гарета, именно Гарета, он знает Гарета, они знакомы, о Мерлин, они знакомы!!! Сириус Блэк. Это Сириус Блэк. Но как же так? Он же погиб год назад, целый год, что он здесь делал целый год, и почему энергетическое тело еще цело? Отпусти же меня, отпусти, оставь в покое, ты, сволочь… Нет, не отпускает, вцепился, сильный, очень сильный. Но я не могу тебя вернуть, как я тебя верну, у тебя не осталось тела, Блэк, твое тело уничтожено! Нет, нет, нет, отпусти…
И они падают вниз, они камнем падают вниз, сцепившись, слившись, сплавившись воедино.
Никогда еще Гарет не возвращался в свое тело так резко, ударом. Это очень вредно, это опасно, и, конечно, у него начинаются конвульсии, и он соскальзывает с кресла и падает на пол, и бьется среди подушек, на мягком ковре, все тело сведено мучительной судорогой, и зубы стиснуты так, что, кажется, вот-вот треснут, а глаза, наоборот, – вылезли из орбит и не сомкнуть… И он видит, видит, как Лавиния Гамильтон поднимается на кровати, и ее лицо дергается, ее лицо меняется, словно сквозь него проступает другое, с другим выражением, с другими привычными мимическими складками, и сквозь это прелестное девичье лицо Гарет, уже теряя сознание, видит лицо Сириуса Блэка, его невозможно не узнать… И невозможно не понять, что это уже не Лавиния, а кто-то другой! Но Квинт Гамильтон вскрикивает «Лавиния! Деточка моя…» — и Сириус в теле Лавинии смотрит на него диким взглядом. А Гарет бьется на полу, задыхаясь, и последняя его мысль – «Ведь это невозможно, считается, что это невозможно… вложить душу в чужое тело!» — милосердно тонет в забытьи.
