Глава 3. ЛилиЛежа на кровати в Норе, перебираю свои сокровища - старые газетные вырезки, с которых мне улыбаются папа и мама. Вот они на открытии нового кафе в Косом переулке, вот папа выступает с каким-то докладом, а вот здесь маме вручают медаль «За благотворительность»… Этим колдографиям уже много лет, и по ним можно проследить все важные события в жизни нашей семьи. Вот улыбается беззубо пятимесячный Джеймс, вот первая колдография Ала - он смешно кривит рот и сжимает-разжимает крошечный кулачок, а вот я – мне нет и года, и я очень похожа, говорят, на маму в детстве. Первый полет Джеймса на метле – он едва не врезался в столб, когда попытался поймать в испуге улепетывающую от него кошку. Ох, и ругалась тогда миссис Фигг, старушка, которой эта кошка принадлежала! Журналисты тогда собрались, чтобы запечатлеть, как папа жертвует деньги кошачьему приюту, так что проступок Джея не остался безнаказанным. «Сын Героя превзойдет в безрассудстве отца!» - я помню тогдашние заголовки газет и наигранную бесшабашность Джеймса. Не знаю, наказали ли его потом, но на метле с тех пор он стал летать осторожней… А вот папа, мама и я стоим на платформе 9 ¾, провожая моих братьев в Хогвартс. Ал тогда жутко нервничал, трусишка! Я-то через год, когда настала моя очередь, была рада-радешенька попасть в школу, о которой была так наслышана. Да, «была рада» - пока не поняла, что Хогвартс отдаляет нас от родителей еще больше…
Эти газетные вырезки – почти семейный альбом. Впрочем, для меня так оно и есть. Только на колдографиях в газетах мы вместе и счастливы. На самом деле все не так…
Сколько себя помню, я и мои братья вечно находились на попечении кого угодно, кроме наших родителей: дяди Рона и тети Гермионы, дяди Билла с тетей Флёр, бабушки Андромеды, дяди Джорджа, дяди Перси, иногда даже дяди Ли и тети Парвати. Кто-то проводил с нами время часто, как бабушка и дедушка, кто-то, наоборот, посидев один вечер, больше не появлялся - как дядя Чарли, который нас часов пять, наверное, пытал рассказами о драконах, чтобы потом, соскучившись по ним, аппарировать обратно в заповедник… Для него эти противные зубастые ящерицы были как дети, и он не находил ни сил, ни желания бросить их одних даже на день. А вот папа и мама зачастую забывали о нашем существовании, днях рождения и данных обещаниях…
Поначалу они, рассказывала бабушка Андромеда, целиком и полностью были заняты друг другом, а сейчас каждый души не чает в своей работе. Папа целыми днями торчит в Министерстве, будто приклеенный к стулу «вечным клеем», который все собирается разработать дядя Джордж. А мама дома почти не появляется, постоянно проводя время на тренировках или матчах со своими «Гарпиями», которых я уже просто ненавижу.
Бабушка Андромеда все пытается объяснить мне, почему так происходит. «Понимаешь, Лили, мы все - живые люди со своими слабостями и желаниями. Твой папа не видел в детстве ласки и заботы, потому и не умеет любить вас так, как вы этого заслуживаете. Он привык быть Героем, как бы ни хотел это скрыть. Ему льстит, когда люди нуждаются в нем, а то, что в первую очередь он нужен своей семье, Гарри просто не понимает...». Она устало вздыхает, гладя меня по голове, но взгляд ее направлен мимо, в пустую стену. Иногда я замечаю, как в уголках ее глаз блестят слезы. Она думает о чем-то своем, но никогда и словом не обмолвится об этих печалях. Вместо этого она ободряюще хлопает меня по плечу и неожиданно улыбается, светло и немного грустно. «Понимаешь, Лили, золотко, Джинни еще слишком молода, чтобы чувствовать себя матерью. Да и выросла она в большой семье, и теперь хочет чуть-чуть пожить для себя. Ты не должна их винить, Лили, они очень любят тебя. Тебя и твоих братьев».
Я и не виню, просто не понимаю.
Слова бабушки проникают мне в самое сердце; я утыкаюсь в родное плечо и, вдыхая запах сирени, который вечно витает в доме Тонксов, беззвучно плачу. Сухая теплая морщинистая рука утешающе гладит меня по спине, а потом неожиданно бабушка тоже начинает плакать. Я знаю, что во время войны погибла ее дочь. Наверное, разговаривая со мной, бабушка Андромеда вспоминает о ней: говорит со мной, как говорила бы с ней; журит, как когда-то журила ее. В такие моменты я понимаю, что необходима ей, дорогА как живое воспоминание.
Я люблю своих родителей и горжусь ими, но не перестаю спрашивать себя: зачем папе и маме были нужны мы, их дети? Зачем им нужна была я?
I don't know what they were for or against, really,
except each other.
I mean I was born to save their marriage
but when my father came to pick my mother up
at the hospital
he said, "Well, I thought this was going to help.
but I guess it's not..."
Честно, я не знаю, что их заботило,
кроме них самих.
Я имею в виду, что мое рождение должно было спасти их брак.
Но когда папа приехал за мамой
в больницу,
Он сказал: "Я думал, это поможет,
Но, кажется, я ошибался".
Похоже, мы оказались просто неприятным, но обязательным приложением к счастливой супружеской жизни. Как грязная посуда после веселого застолья или налог на только что купленный шикарный особняк.
Я поняла это слишком рано, благодаря одному диалогу между папой и тетей Гермионой, который с удовольствием забыла бы, но не могу и каждый раз вспоминаю в мельчайших подробностях.
- Гарри, ты знаешь, я думаю, даже четвертый ребенок не удержит Джинни дома, - сказала десять лет назад папе тетя Гермиона, когда мама в очередной раз, забыв о гостях, аппарировала на экстренный сбор команды, стоило лишь голове тренера Джо появиться у нас в камине.
- Я знаю. Джинни сбежала из больницы на пятый день после того, как родила Лили. До сих пор не понимаю, как она могла ее бросить, - папа, досадуя, скомкал в руках красно-белое полотенце, которым по-маггловски вытирал посуду. Тетя Гермиона, как это частенько бывало, вместо мамы готовила нам обед.
- Гарри, ты сам в больнице так и не показался. Сказал, что венгерские дипломаты не могут ждать, хотя я прекрасно знаю, что могли… - тетя Гермиона вздохнула и бросила на меня и братьев ободряющий взгляд.
- Да, Гермиона, до сих пор не знаю, как вас с Роном благодарить, что Лили забрали, - папа в смущении уронил тарелку на пол и мгновенно присел на корточки, чтобы собрать осколки.
- Репаро. Все нормально, Гарри.
Одно слово тети Гермионы, и тарелка вновь оказалась цела. Папа, краснея, как школьник, быстро поднял ее с пола и протер полотенцем.
Для фарфора, может, все и было нормально, но человеческие отношения - куда более хрупкий материал, который не склеишь бытовым заклинанием. В тот день мне показалось, что мое сердце треснуло пополам от обиды и боли.
Когда-то я думала, что тетя Гермиона может все. Склеить заклинанием разбитую тарелку, высушить промокшую одежду, сделать из отломанной ветки куклу или одним взмахом волшебной палочки призвать поющих канареек в любое время дня или ночи. В детстве для меня почему-то была важна именно материальная составляющая отношений, но сейчас, в семнадцать лет, я понимаю, как была неправа.
Тетя Гермиона, конечно, талантливая волшебница, но есть то, что ей не под силу, – внести мир и гармонию в мою семью. Никто не может этого сделать, кроме нас самих; вот только никому из Поттеров и в голову не приходит что-то менять.
Anyway, I did have a fantastic fantasy life.
I used to dance around the living room
with my arms up like this
My fantasy was that it was an Indian Chief...
And he'd say to me,
"Maggie, do you wanna dance?"
And I'd say, "Daddy, I would love to dance!"
Но все равно, у меня была волшебная жизнь в мечтах.
Я танцевала в гостиной,
Держа свои руки вот так,
И представляла, что рядом со мной индейский вождь,
И он спрашивает меня:
"Мэгги, ты хочешь танцевать?".
И я отвечаю: "Папочка, с удовольствием!".
И все же мое детство было незабываемым.
У бабушки Молли я училась кулинарным премудростям, и уже в восемь лет могла приготовить сносный ужин на всю семью.
С дедушкой Артуром мы, все трое, одевшись, как магглы, гуляли по немагическому Лондону, рассматривая витрины, прохожих и вывески. Мне кажется, во время таких прогулок я узнала больше, чем за весь курс маггловедения в Хогвартсе.
С дядей Джорджем было весело, и он всегда нам первым показывал новинки магазинчика «Ужасы Умников Уизли».
Бабушка Андромеда научила меня читать, а тетя Гермиона – основам математики и решению логических задач, которые она считала «неотъемлемой частью начального образования». С тетей Флер можно было обсудить понравившегося мальчика, а ее дочь Вики стала мне как старшая сестра, и часто мы вместе ходили по магазинам.
У меня было чудесное детство, если бы не одно "но": я почти не помню дней, когда родители были рядом со мной и братьями. Даже в квиддич, так любимый и папой, и мамой, нас учили играть дядя Ли и дядя Джордж.
Из года в год, задувая свечи на праздничном торте, я загадывала одно-единственное желание: чтобы папа и мама хотя бы один день в неделю принадлежали только нам, нам троим. Мы бы гуляли по парку или сидели бы дома у камина и пили горячий шоколад из больших коричневых кружек со смешными оленями. Мы могли бы закрыть дверь на ключ и провести вечер впятером, так, как не проводили никогда…
Но этому желанию не дано осуществиться…
Если я открою семейный альбом с колдографиями, мне будут улыбаться и махать руками все наши родственники, друзья и даже почти незнакомые люди, которых я встречала всего один или два раза в жизни. Но увидеть папу и маму я могу только на вырезках в газетах.
У нас нет совместных фотографий, потому что мы не бываем вместе.
Выбирая между семьей и карьерой, родители выбрали второе.
А трое детей – что ж, это просто приложение к золотым кольцам.
Как бородавки, возникающие, если переболеть жабьей оспой.
