Глава 3**
Последние пять лет своей жизни она отдала ему. Безвозмездно. Целиком и полностью. Он изменил ее жизнь, сам того не подозревая: научил понимать простые вещи, прощать, любить, доверять, уважать. И ненавидеть – этому он тоже ее научил. Но самое главное, что он научил ее жить. Заново. После всего того, что произошло в ее жизни, его появление казалось настоящим чудом.
Иногда ей казалось, что если бы его не было в ее жизни, то она бы наверняка умерла: если не от рук Пожирателей Смерти, питавших ненависть ко всему семейству Паркинсон после того, как отец Пэнси отрекся от Темного Лорда, то просто от страха за свою жизнь и жизнь своих близких. За тот год, что длилась война, Персефона Паркинсон поняла одну вещь: есть люди плохие, злые и жестокие, а есть хорошие, добрые и заботливые, настоящие друзья. И происхождение волшебника или чистота его крови тут роли не играют.
Как она поняла это? Ведь Персефона всегда была слизеринкой до кончиков волос и привыкла опираться на совсем другую идеологию: ту, которую поддерживали во всех чистокровных семействах. И пусть она не всегда знала, кто хороший, зато всегда знала, кто плохой. Все шесть лет, что девушка проучилась бок-о-бок с «золотым трио», она ни разу не сказала в их адрес ни одного хорошего слова; вместе с Драко Малфоем они мастерски строили козни надоедливым гриффиндорцам. Им это нравилось.
«Тогда» это было «правильно». А потом? Наверное, все изменилось в тот вечер, когда ее отца ранили.
Меркурий Паркинсон никогда не был хорошим человеком: приняв в шестнадцать лет метку, он верой и правдой служил Темному Лорду, преследуя, пытая и убивая людей, которых Лорд считал «неугодными». Будучи еще совсем юнцом, Меркурий даже участвовал в суде над отрекшимся от идей Волан-де-Морта, и именно ему выпала «честь» выпустить смертоносную зеленую вспышку в самое сердце волшебника. Наряду с Малфоем и Лестренджами, он был любимцем Темного Лорда, а это многое значило в те времена.
Но если чета Лестренджей была фанатиками, которые разделяли мнение Лорда по любому вопросу, жадно внимали каждому слову, которое тот произносил, а Люциус Малфой служил своему господину скорее из трусости, чем из преданности его идеям, то Меркурий был совершенно другим. Он так и не научился разделять идеологию Темного Лорда, зато он смог защитить свою семью. В чем никогда и никто не мог его упрекнуть, так это в любви к жене и единственной дочери. Освоив окклюменцию, он научился мастерски закрывать свое сознание от любого воздействия и подменять свои собственные мысли теми, что были угодны Лорду.
Уже к концу первой войны мистер Паркинсон понял, что лучше будет сдаться властям магического мира. Тогда, еще за несколько недель до падения Темного Лорда, Меркурий инсценировал собственное задержание: он «случайно» напоролся на нескольких авроров в Лютном переулке и «не смог» с ними справиться. Мужчину отправили в Азкабан, а его дело было направлено на рассмотрение Визенгамота. В течение двух недель Темный Лорд являлся к мистеру Паркинсону во сне, желая узнать детали произошедшего в Лютном переулке, но Паркинсон, мастер окклюменции, успешно дурил голову Волан-де-Морту, услужливо подкидывая ему вымышленные сцены сражения с толпой авроров.
Под грифом «Совершенно Секретно» дело бывшего Пожирателя Смерти было помещено в хранилище, куда проникнуть могли лишь члены Визенгамота. Учитывая тот факт, что преступник сдался сам, признался во всем содеянном, «слил» весьма полезную информацию и попросту оказался на удивление честным человеком (допрос проходил с использованием Сыворотки Правды), верховный суд единогласно решил ограничиться домашним арестом сроком в полгода.
И у семейства Паркинсон началась новая жизнь: они были одним из первых чистокровных семейств, сменивших ориентиры после падения Темного Лорда. Быстро восстановив доброе имя и репутацию, Меркурий занял высокий пост в Министерстве Магии. И хотя свою единственную дочь Персефону чета Паркинсон воспитывала в традициях легкого пренебрежения к нечистокровным волшебникам, это скорее была лишь вынужденная мера, предпринятая для отведения глаз. Ни Меркурий, ни его супруга Талия никогда не желали возрождения Темного Лорда; и уж подавно не хотели видеть изуродованным левое предплечье своей дочери.
Пожалуй, больше всего на Пэнси повлияли друзья – такие же дети Пожирателей Смерти, как и она. Общаясь с ними, она начала частично разделять их моральные и нравственные ценности. Нотты, Крэббы, Гойлы, Пьюси – все они были воспитаны в чистокровных семьях; и для них существовала четкая грань между ними и «остальными». Они считали себя элитой.
И только Драко Малфой, единственный отпрыск небезызвестного Люциуса Малфоя, отличался от них. Несмотря на громкое имя, гордое и своенравное поведение, хамоватый тон и ярко выраженное пренебрежение к «осквернителям крови» и «грязнокровкам», этот мальчик был не таким, как большинство его однокурсников. Он, как и Персефона, был воспитан немного по-другому, а его поведение было, скорее, прикрытием, нежели реальным отношением к происходящему. Конечно, Гарри Поттера и его друзей Драко недолюбливал на самом деле; но причина была вовсе не в происхождении, а в простой детской зависти и ненависти. Поэтому он строил им козни, говорил гадости и постоянно старался сделать какую-нибудь пакость. Его самым верным союзником и другом с самого первого дня пребывания в Хогвартсе стала Пэнси, с которой он в детстве разве что на один горшок не ходил.
Оба слизеринца видели в «золотом трио» врагов. Наверное, они бы и продолжали так считать, но началась вторая война, и детство как-то очень быстро закончилось. Малфой и Паркинсон приняли сторону света, хотя по-прежнему недолюбливали Поттера и компанию.
А потом случилось непоправимое: отца Пэнси почти до смерти искусала Нагайна. Должно быть, кто-то из верных Темному Лорду Пожирателей разузнал всю правду о том, что произошло много лет назад. Мистера Паркинсона, находившегося на грани жизни и смерти, доставили в Больницу Святого Мунго. Укусы были настолько глубокими, и в крови у раненого было столько змеиного яда, что колдомедики лишь разводили руками: либо сам выкарабкается, либо нет.
Персефона была в отчаянии: день и ночь она дежурила у кровати отца, держа его за руку, читая ему по памяти сонеты Шекспира, которого Меркурий очень любил. Она пожертвовала своей кровью: кровь Талии не подходила для переливания. Из молодой и цветущей девушки Пэнси постепенно превращалась в бледную тень, в призрак. А потом пришла помощь. Помощь от тех, от кого Персефона и не ждала ее получить.
Однажды ночью в палату к мистеру Паркинсону вошла юная девушка с облаком длинных карамельных кудряшек. Гермиона Грейнджер не только не отвернулась от бывшей однокурсницы; она помогла вылечить и выходить ее отца. С тех пор Персефона пересмотрела свое отношение к гриффиндорцам и к «золотому трио» в частности.
Они стали подругами. И пускай, не сразу, а постепенно; пускай, они еще долго не могли забыть обиды, нанесенные друг другу, но что-то растаяло в их сердцах, что-то поменялось.
В финальной битве за Хогвартс Персефона и Драко не только спасли от разрушения родные подземелья, но и приняли участие в схватках с Пожирателями Смерти, стоя бок-о-бок со своими вчерашними врагами. В ту ночь Пэнси Паркинсон, мерзкая слизеринка «с лицом мопса», дважды спасла жизнь Гермионе Грейнджер.
Война закончилась, а вместе с ней и вражда между факультетами.
А потом в ее жизни каким-то странным образом появился высокий мускулистый юноша с ярко-рыжими волосами, торчащими во все стороны. Он был скромен, неуклюж и жутко застенчив. Казалось, что даже звание героя войны немного тяготило его. По крайней мере, иногда он говорил ей об этом.
Поначалу они долго не могли найти общий язык: не в силах забыть прошлое, они избегали друг друга. Она отпускала в его адрес колкости, а он начинал шипеть и бурчать всякий раз, когда видел Гермиону, Джинни и Луну в ее компании. Рон отказывался понимать и признавать, что теперь Драко и Пэнси «хорошие», и они друзья.
А потом… А потом они как-то засиделись в общей гостиной после очередной попойки, устроенной Фредом и Джорджем. Обмен колкостями и остротами перешел в пьяный диалог а-ля «А ты меня уважаешь?», а затем уже и вовсе в задушевную беседу. Одним словом, в один прекрасный, хоть и очень пьяный, момент Рональд Уизли обратил внимание на привлекательность «чертовой слизеринки». А Пэнси... Она тоже поймала себя на мысли, что при всей своей напускной гриффиндорской «правильности», Уизли не такой уж и «хороший мальчик», каким кажется. Чуть позже она убедилась в правильности своих умозаключений на его счет.
А на утро, проснувшись («О, Мерлин!») в его объятиях и выслушав несколько жалких попыток оправдаться («Пэнс! Что это такое?! Что вчера было?! Я не хотел! Какого соплохвоста на тебе моя рубашка?!»), Персефона поняла, что все, что случилось накануне, было правильным. Диким, нереальным, а в чем-то даже немного противоестественным, но правильным.
Неделю они шарахались в разные стороны, завидев друг друга.
Неделю Пэнси не спала, прокручивая в голове все, что произошло в ту ночь. Она с ужасом понимала, что ей все понравилось. Более того, ей очень понравилось! Да и сам Уизли с его вечно растрепанными рыжими патлами и ярко-голубыми глазами был весьма привлекателен… И вот когда Пэнси уже задумалась над тем, как бы могли выглядеть их дети, фамильная гордость Паркинсон забила тревогу. Он же Уизли! И пускай они теперь все дружат, что с этого? Да и потом, кто сказал, что ее симпатия не безответна?
Если бы только Персефона знала, что «рыжий и честный» гриффиндорец тоже ворочался в своей постели, вспоминая о ночи, проведенной с холодной и непреступной слизеринкой! Юноша прекратил спать и есть, начал избегать друзей, и верный друг Гарри уж было подумал, что Рон тронулся умом после войны.
Молодым людям потребовалось около месяца, чтобы понять, что то, что произошло между ними, лишь начало чего-то большего.
Однажды вечером, когда вся честная компания собралась в общей гостиной, домовик принес Пэнси маленький клочок пергамента. Широко улыбнувшись, эльф подмигнул слизеринке и исчез. Ошеломленная Пэнси развернула пергамент: она ожидала там чего угодно – угроз, письма из дома или какое-нибудь поручение от Снейпа, все еще бывшего деканом Слизерина – но никак не записку от Р.У.!
«Астрономическая башня, полночь
Р.У.»
Конечно, не нужно было быть Дамблдором, чтобы понять, кто такой Р.У. Вопрос был в другом: с чего вдруг гриффиндорец захотел увидеться с ней?
Между чувствами и гордостью снова началась борьба. И все же Пэнси решила увидеться с Роном. У нее были вопросы к нему, и каждый из них требовал ответ.
Когда преподаватели окончили вечерний обход школы, а большинство учеников разбрелось по спальням и факультетским гостиным, Пэнси, скрытая лишь мраком темных коридоров замка, направилась в сторону Астрономической Башни. Путь предстоял не близкий, но девушка была преисполнена решимости; с каждой минутой, с каждой ступенькой в ее голове все отчетливее звучал ответ на вопрос, мучавший ее последний месяц.
Она не знала, как так случилось, что теперь эта рыжая макушка стала для нее синонимом слова «счастье». И ей это, честно говоря, было плевать на причины. Просто впервые в своей жизни она признавалась самой себе, что влюблена.
Он ждал ее на самом верху башни, на смотровой площадке, повернувшись к ней спиной и облокотившись на перила. Она не видела его лица, но была совершенно точно уверена, что он рассматривает звездное ночное небо. И отчего-то ей очень хотелось верить, что он ищет созвездие Девы.
Легонько ступив на площадку, Пэнси замерла со сложенными на груди руками. Когда она шла сюда, она была преисполнена решимости признаться ему в своих чувствах, а теперь стояла молча, боясь вздохнуть. Во рту почему-то сразу сделалось сухо, а язык прирос к небу.
- Сколько бы я не пытался найти его, у меня никогда не получалось, - сипло произнес Рон, словно почувствовав присутствие Пэнси. – Гермиона всегда ругала меня за невнимательность. Должно быть, я и правда полный ноль в астрономии…
Он медленно повернулся к девушке лицом, все еще держа руки на перилах.
- И часто ты упражняешься в астрономии? – Пэнси наконец-то отмерла и сделала пару неуверенных шагов в сторону юноши.
- В последний месяц каждую ночь, - нашелся с ответом гриффиндорец.
- Кошмары замучали? – ехидно поинтересовалась девушка, пряча улыбку.
- Я бы так не сказал, - усмехнулся Уизли. – Это, скорее, приятные сны.
Пэнси чуть не споткнулась на ровном месте, услышав это замечание Уизли. Неужели он постоянно вспоминает о том, что произошло между ними той ночью?!
- Д-да? – неуверенно произнесла девушка. – И о чем же эти сны, если не секрет?
Попытка вернуть тот ехидный тон, с которым она начала этот разговор, благополучно провалилась; голос предательски подрагивал, а щеки стали заливаться румянцем.
- О тебе, - спокойно ответил Рон, словно они говорили о погоде.
- А с чего это вдруг я тебе сниться стала, да еще и не в кошмарах? Помнится, не так давно ты меня «мерзкой ведьмой» называл, – промурлыкала Пэнси, приблизившись к Рону. «Если гора не идет к Мерлину, то Мерлин идет к горе», рассудила юная волшебница и опустила бледную кисть, в лунном свете отливавшую серебром, на грудь храброго гриффиндорца.
Она ожидала чего угодно: криков, паники, раскрасневшейся физиономии Уизли, верещащего, что она, мол, попрала его достоинство. Но он лишь ухмыльнулся (и где он только научился этому?!) и слегка приобнял ее за талию.
- Времена меняются, - тихо прошептал он, слегка коснувшись губами мочки ее ушка. Юноша слегка отстранился и заглянул в большие зеленые глаза Пэнси. Что он хотел там увидеть? Мог ли он прочитать там ответы на свои, еще не заданные, вопросы? Одному Мерлину известно.
В следующий момент Рон наклонился и нежно коснулся губ Персефоны. Он ожидал истерики, пощечины, оплеухи или подзатыльника; он был готов даже получить свою порцию «Остолбеней» или «Петрификус Тоталус». А получил лишь поцелуй, нежный, сладкий и легкий, как дуновение летнего ветерка.
Персефона нежно обвила его сильную шею своими хрупкими бледными руками, запустив пальцы в роскошные рыжие волосы. Она и думать забыла о том, что еще полчаса назад мучилась от нерешительности, снедаемая неопределенностью. Гордость сдалась, чувства победили.
Казалось, что их поцелуй будет длиться вечно. Увы и ах, всему на свете, даже самому прекрасному, рано или поздно приходит конец. Рон медленно и осторожно отстранился и, поправив черный локон, выбившийся из прически Пэнси, улыбнулся:
- Я так понимаю, что могу теперь рассчитывать на Вашу благосклонность, мадемуазель? – он игриво повел бровью, слегка склонив голову вбок.
- Хм, - Персефона нахмурила брови, словно задумалась над чем-то серьезным. – Думаю, что Вы, сударь, уже получили ответ на этот вопрос.
Она рассмеялась, а он крепко прижал ее к себе, и их губы слились в еще одном нежном поцелуе. А потом юноша еще долго кружил Персефону на руках, зарываясь в ее черные, как вороново крыло, волосы и нежно шепча одно и то же слово – «моя».
На следующее утро Пэнси, громко зевая и протирая глаза, вышла из спальни Рона.
- О, лала! – цокнула язычком Джинни и улыбнулась Гарри, сидевшему возле нее.
А через два месяца Рон сдал астрономию на «Превосходно».
