Глава 3Есть предел выносливости человеческой психики. Во всяком случае, существует ряд вещей, которые обычному человеку из плоти и крови лучше никогда о себе не знать – например, что в прошлой жизни он был медузой, или что его любят только из-за его денег, или что его кровь подошла Северусу Снейпу настолько, что впору говорить об очень, очень, очень близком родстве.
Впрочем, человеческая психика все-таки достаточно эластична, а у некоторых, особенно крепких духом людей даже способна к регенерации.
***
Скажем, Гарри Джеймс Поттер только половину вечера, проведенного в старом доме на Гриммо, вспоминал о том, как смотрел на его маму Северус Снейп. Как увлеченно разговаривали они о новом мокричном зелье, о входящей в популярность игре в бутылочку усладэля, о том, какой придурок этот гриффиндоркий ловец Джеймс Поттер… Как дрожал голос Лили, когда она приказывала Снейпу убираться из ее жизни. Как дрожали колени Снейпа при одном упоминании
ее имени… И эти буковки «Л.Э.» на обтрепанном краешке его серых старых подштанников… Он никому не рассказывал об этой части воспоминаний профессора – слишком интимно… Слишком надрывно и горестно.
Слишком странно, как внезапно начал понимать Гарри.
Зато вторая половина, проведенная им в том же доме в компании почти скончавшегося от счастья Кикимера, грушевого пирога и нового выпуска журнала Сonsilium medicum, совершенно убедила Гарри Джеймса, как он твердо уверовал, Поттера, что Нарцисса Малфой нагло и бесстыже изменяла своему мужу.
Гарри всегда подозревал, что Драко Малфой – просто обычная генетическая мутация. К тому же еще и рецессивная. Насквозь.
***
Мистер Драко Люциус Малфой, узнай он о крамольных мыслях мистера Гарри Джеймса Поттера, был бы несказанно оскорблен. Вполне возможно от вульгарного магловского мордобоя мистера Драко Люциуса Малфоя спасла бы только знаменитая фамильная выдержка и старая добрая Авада Кедавра.
Сам младший лорд Малфой, несомненно, сразу же отмел всякие мысли о своей сопричастности к утреннему инциденту. Несомненно. А то, что он не менее трех раз за этот бесконечно долгий день навещал любезную maman, так сие есть горячая сыновья любовь. Тщательное изучение собственного носа, два часа, проведенные у зеркала в поисках кариеса и перхоти – не что иное, как здоровая забота молодого и красивого организма о собственной молодости и красоте. Ну, а опрос семейной галереи, медитация у фамильного древа и долгие, скрупулезно выверенные планы по уничтожению всех свидетелей произошедшего… все это тоже имело самые будничные и обычные мотивы. Несомненно.
Одним словом, восседая вечером в антикварном кресле эпохи Людовика XVI, созерцая пламя, потрескивающее в гоблинского мрамора камине и смакуя Шато О-Брион урожая прошлого века, мистер Драко Люциус Малфой был абсолютно спокоен. Мысли его текли вальяжно и лениво.
От презрительного мнения, что грязнокровки не отличаются моральной стойкостью, и запутаться в отцовстве этим отбросам общества совсем не мудрено…
…к логичному заключению об удивительной схожести цвета волос новоиспеченных родственников. Да и вообще – ну одно лицо!
И вплоть до окончательного осознания того печального факта, что Северусу, человеку трудной судьбы, непросто будет сжиться с мыслью о свежеобретенном сыне-оболтусе. Однако, возможно, пилюлю подсластит то, что одиночество и скука бывшему декану Слизерина – учитывая умение этого самого сына выжить даже в пустыне Гоби – больше не грозит. Никогда. Не в обозримом будущем.
***
Мистер Рональд Билиус Уизли никакими сомнениями не мучился. Он не терзался глупыми вопросами вроде «быть или не быть», «сын ли я Снейпу или тварь дрожащая», «спросить у мамы или обойтись сегодня без подзатыльника». Он точно знал: его родительница вне подозрений.
Потому что
все и так всё знают.
Злорадно ухмыльнувшись, Рональд Билиус безусловно-а-кто-бы-сомневался-Уизли поудобнее устроился на ободранном диванчике в гостиной Норы и уютно задумался о нелегкой судьбе профессора зельеварения .
Нет, не подумайте дурного, мысли младшего наследника доблестного клана Уизли профессор Снейп занимал не от большой к оному любви. Более того, существовали в его памяти отрезки времени, когда Рон его терпеть не мог, задушил бы змия змийским символом, «Гарри, а давай подкараулим – и того… ну… того… и чтобы все?..». В общем, всякое было.
Но сейчас, как бы абсурдно это ни звучало, Рональд Билиус Уизли профессора Снейпа… жалел.
Профессор больше не был профессором, более того, профессор больше не был предателем, за все двойки и эссе по зельеварению ему с лихвой ответила Нагайна, в Мунго было мрачно и пахло хлоркой, а двое свежеприобретенных родственника наотрез отказывались признавать своего отца.
В том, что родственников было именно двое, Рон нисколечко не сомневался, ибо на воре, между прочим, и обшлаг мантии горит, а как шипели от ожогов Малфой и Гарри, Рон видел собственными глазами.
Что им не нравилось в данной ситуации, Рональд не понимал категорически. Гарри не единожды жаловался на тяжкую сиротскую судьбину, Снейп был уж всяко лучше Люциуса Малфоя, да и вообще, Гермиона говорила, что родителей не выбирают, а семейные проблемы надо решать с помощью ква-ли-фи-ци-ро-ван-ной психанутой помощи, а не вестись, как последний пикси, на тупое игнорирование.
Ну, не совсем дословная цитата, но смысл-то он, Рональд, понял точно.
Еще пару минут повздыхав над бобыльской судьбой горемычного Снейпа, прочувствовав всю гамму превосходства своей мудрости над подростковым поведением Гарри и Малфоя и сделав себе заметку попросить завтра у миссис Уизли пару плюшек для профессора Снейпа, Рон счел свою миссию мира на текущий день выполненной.
***
Полночь того же дня в Святом Мунго проходила бурно. Арнольду Дракуловичу надо было срочно удалить волчьи зубы, застрявшие в берцовой кости. Магнолия Трилистник увлеченно делилась с Гиппократом Сметвиком подробностями своей встречи с мантикрабой, мечась в бреду на операционном столе. Старый Пий Швабухер опять страдал от приступа подагры в результате неудачного падения с гиппогрифа, и стажер Асклепиус в третий раз пытался объяснить, как небезопасны поездки по ночам и в проливной дождь для стопятнадцатилетнего мага.
- Да что вы понимаете, молодой человек, - гремел Пий, потрясая морщинистым пальцем перед носом у стажера, - в ваше время только и делают, что аппарируют из спальни в нужник, будто красные девицы!
Стажер краснел, бледнел и пытался бойкого старикана унять, последний возбуждался еще больше и доказывал, что гиппогриф – лучшее развлечение, «поинтереснее вашего магического покера, что я, не знаю, чем вы в ординаторской занимаетесь?».
Надежно укрытый плащом-невидимкой человек, скользящий вдоль бесконечного ряда дверей, словно тень, не отвлекался ни на редкие хрюки, ни на частые стоны, ни на усталые голоса целителей; однако на монолог мистера Швабухера, эхом отдающийся в пустом коридоре, не отвлечься было невозможно. Человек вздрогнул, выражение тоскливой решимости, застывшее на его лице, сменилось мимолетным ужасом – уж очень рассказ о «хлюпиках, не умеющих и палочку-то удержать» напомнил ему некоего сурового одноглазого аврора, а надтреснутый бас, вещающий о пользе утренних обтираний ледяным тыквенным соком и драконьей мочой, вызвал желание забиться в ближайшую щель и смотреть оттуда на свет Мерлинов, отчаянно мучаясь угрызениями совести.
Ибо человек под плащом-невидимкой задумал нехорошее. И шел к цели уверенно и крадучись, огибая забытые кем-то кресла-каталки и вазы с чахлыми гортензиями.
На дверях было бесконечное множество табличек, как-то: «Ординаторская», «Склад №2 («хватит тылить метлы, сволоти, все лавно найду»)», «Не входи - укусит», «Хилерская», «ГлавЦел», «Лаборатория»… Впрочем, нет – вот «Лаборатории»-то как раз и не наблюдалось. Что было крайне печально и, вообще, неприятственно.
Но – раз есть ключи, должен быть и замок. Раз есть замок – то дверь быть просто обязана. А к двери непременно полагается комната.
Вперед!
***
Портрет Бонэма Мунго мирно дремал в своей раме, когда дверь в Лабораторию – да-да, кто ищет, тот всегда найдет нелицензированное зелье на свой котел, - бесшумно приоткрылась, и невидимый невооруженным взглядом Некто проник в помещение. И немедленно налетел на угол шкафа, жалобно и стеклянно зазвеневшего.
Бонэм проснулся и с любопытством принялся наблюдать за тем, как из воздуха торопливо появляется человек с взъерошенными черными волосами. Особенное удовольствие сэр Мунго получал, лицезрея желторотых стажеров, что пугались то гигантского глухо бурлящего днем и ночью перегонного куба, то сосудов с заспиртованными частями тела неудачливых магов, то парящей внутри прозрачного шара взвеси из сушеных мадагаскарских тараканов (незаменимого ингредиента, если требуется связующее в заживляющих зельях). Но главные надежды основатель госпиталя возлагал на растянувшийся на полстены красочный, движущийся, вкусно нарисованный плакат «Сравнительная схема забора мазка у василисков и акромантулов в период полового созревания». Однако этот странный парень превзошел все ожидания – он врезался в куб, икнул при виде заспиртованных рук и сердец, дернулся в сторону от тихо шуршащей тараканьей пыли, угодив ногой в поддон для рыбьей чешуи, снова витиевато выругался и, наконец, увидел плакат.
После чего уронил на пол свой серебристый странный плащ, сполз по стеночке и истерически засмеялся.
А затем тряхнул головой, встал и принялся целенаправленно осматривать лабораторию, стол за столом, бормоча сквозь зубы: «чертов Снейп, чертовы зелья, это он нарочно…».
Вскоре его внимание привлек стол номер двенадцать, где он долго читал надписи на одинаковых вытянутых колбах с темно-алой жидкостью. Мунго напряг глаза, но широкая спина ночного гостя заслонила те пертурбации с пробирками, что тот наверняка, судя по характерным звукам, проделывал.
Но так и не понял, в чем дело.
***
Спустя час или около того манекен в витрине «Чист и Лозоход лимитед» был разбужен другим человеком, с ног до головы закутанным в бархатную зеленую мантию. Он требовал впустить его, основываясь на Пакте 643 года. Сия бумага позволяла страждущим от острой магической недостаточности вследствие восгорания на более чем пяти кострах за раз посещать больницу в любое время дня и ночи, даже в отсутствие врачей, дабы бесплатно испить Живой воды, что «долженствует у входа стоять в сосуде удобном с крышкою». Даже манекену было ясно, что посетитель на погорельца похож разве только безумным блеском в серых глазах, однако он послушно его впустил – правила есть правила. И не скромным работящим манекенам (обряженным стараниям этой стервы Элисы в дракл-знает-что-дурацкого-цвета) их нарушать.
Естественно, никакого бесплатного кувшина в холле не стояло уже лет пятьсот как. Человек резво миновал стойку регистрации с дремлющей прямо на ней регистраторшей и, оглядываясь на спящие портреты, потрусил вперед. Сразу было видно – он знает, куда идти по жизни в целом, и в какой коридор свернуть прямо сейчас. Поэтому до лаборатории человек в бархатной мантии добрался раза в два быстрее, чем человек в плаще-невидимке, которого к тому времени благополучно и след простыл – тем паче, человек в мантии поминутно сверялся с картой.
И Бонэм Мунго был им крайне разочарован. Потому что сероглазый ночной гость номер два, – что, практику теперь все по ночам проходят? – не шарахнулся от приветливо улыбающейся ему с третьей правой полки развороченной громамонтом челюсти, не заорал при виде чудом оставшегося ненашинкованным и упорно скребущего лапками шар тараканчика и даже никуда не наступил и не вляпался. Двигался он плавно и аккуратно, перегонный куб обошел, от запаха перебродившего змеиного яда не поморщился. А на плакат взглянул с ленивым любопытством, ткнул пальцем в угрожающе щелкающее жвало и пробормотал: «Прямо лордовский живой уголок, а паучок-то с удаленными железами… самочка, что ли?..».
Этого Бонэм вынести не мог – отвернулся и не смотрел, как человек в мантии оперативно чем-то звенит и что-то куда-то льет в дальнем углу комнаты.
Определенно, энтузиазм стажеров в этом столетии заслуживал всяческого восхищения – даже по ночам не могут успокоиться! Неужели соревнуются?..
Сэр Мунго вновь задремал, утешаясь мыслью, что и в это испорченное время встречается истинная и бескорыстная любовь к работе.
