СеверусЗа окном настоящая метель: снег валит, не переставая, крупными и пушистыми хлопьями, припорашивая мостовую. Я любуюсь своей улицей, которая теперь в предвечернем свете фонарей выглядит… нет, не волшебно – сказочно.
Дверь открывается без стука, и я настороженно поворачиваюсь – Северус. Шея замотана толстым, маминой вязки, шарфом, на плечах пальто и в волосах ни снежинки. Нервничает. Я смотрю на него удивленно – оделся он даже слишком тепло, но по улице не шел – это очевидно с первого взгляда. Да и голосов внизу я не слышала…
- Я трансгрессировал.
Я не спрашиваю. Я вообще не глупая девочка. Наверное, это что-то вроде перемещения по воздуху. Только зачем шарф?
Северус не тратит времени зря – он пришел по делу и не оставляет мне ни единой возможности подумать иначе. Он разматывает шарф, но отказывается снять пальто. Быстро осматривает мою комнату, выглядывает в окно и по-хозяйски опускает шторы. Потом достает из внутреннего кармана пачку писем, перехваченных лентой, швыряет ее на кровать и коротко спрашивает:
- Что ты об этом думаешь?
Мы знакомы с самого детства, почти семнадцать лет, но только сегодня в глаза мне бросается, как он изменился – повзрослел, помрачнел, посуровел. Он смотрит так строго и безжалостно, что мне становится не по себе. Я послушно тянусь за письмами.
Нескольких строчек мне хватает, чтобы понять: это переписка Лили и Джеймса. Я хмурюсь:
- Откуда ты их взял? Украл?
Он нервно, будто от озноба, поводит плечами и усмехается:
- Они сегодня выиграли матч – в гостиной балаган, все пьяны в хлам. Я просто навестил одну из спален.
- Спальню Джеймса или Лили? – зачем-то уточняю я.
Он вздрагивает, нет, скорее, его лицо сводит болезненная судорога:
- А это разве не одно и то же?
Он горько улыбается, так горько, что я перестаю сердиться: наоборот, я, наконец, начинаю что-то понимать. Бедный мой соседский мальчик, жертва вероломной красоты моей рыжей... Я качаю головой и не хочу отвечать на его вопрос.
Северус вдруг хватает меня за локоть и рывком усаживает на кровать. Стальные, ледяные пальцы, пахнущие мятой, смыкаются на моих висках. Он смотрит мне прямо в глаза, словно заглядывает в душу. Я хочу отвернуться, но не могу: какая-то сила заставляет меня встречать взгляд этих черных, непроницаемых глаз. Меня охватывает странная, липкая паника и где-то в подсознании неожиданно начинают мелькать одна за другой, яркие, четкие картинки – воспоминания об этом лете, о криво застегнутой блузке Лили, об отсутствующем, мечтательном взгляде Джеймса, о том единственном разе, когда я вошла в нашу комнату, не постучав, о той самой кровати, на которой мы с Северусом сейчас сидим...
Северус отпускает меня и резко встает:
- Письма передашь Лили.
Он отворачивается, делает пару уверенных шагов к двери, но не выдерживает: его шатает, он опирается на косяк двери и медленно оседает на пол, спрятав лицо в ладони.
Джеймс, Лили, Сириус – от таких людей надо держаться подальше. Они никому не хотят зла, но, если уж ненароком оскорбят, заденут или обидят – выйдет намного больнее. Именно потому, что – случайно…
Я вздыхаю и сползаю с кровати на ковер, неловко треплю Северуса по плечу и абсолютно зря спрашиваю – что звучит, как обвинение:
- Ты не знал?
Он качает головой и глухо отвечает:
- Никто не знал. Они вели себя друг с другом как обычно… Знаешь, ругались…
Он кашляет, надрывно, хрипло, и я яростно вытираю выступившую слезу. А потом решительно дергаю Северуса за плечо и спускаю по лестнице – в кухню. И час спустя мы сидим за кухонным столом, перед нами стоит полупустая бутылка виски, и мы несем какую-то чушь.
- Зельеварение – это что-то вроде нашей биологии?
- Скорее химии, - бормочет он и, презрительно фыркнув какому-то своему воспоминанию, добавляет, - Подобие биологии в моем мире тоже есть.
Я загораюсь бредовой, пьяной идеей и хватаюсь за салфетку:
- А что, если магические способности передаются генетически? Допустим тогда, что это рецессивный признак… В таком случае, чтобы Лили получила набор гамет по маленькой «а», необходимо, чтобы оба родителя имели хотя бы одну «а», а поскольку они оба не маги, то их набор: «Аа», «Аа»… То есть, кто-то из моих бабушек или дедушек…
- Неполное доминирование, - вдруг добавляет Северус. Это звучит весомо.
Я смотрю в свои расчеты, переставая их понимать. Сфокусироваться не удается. Я отодвигаю салфетку и рисую на запястье крестик: с утра надо позвонить Софи и все у нее узнать про неполное доминирование – стыдно, вроде школу уже закончила… Крестик выходит кривым.
- Я, наверное, прощу ее, - неожиданно самодовольно произносит Северус, его язык немного заплетается и поэтому это звучит не так величественно, как было задумано: - Если, конечно, она очень попросит…
Я обнимаю Северуса за шею и что-то говорю, кажется, про то, как надо жить своей жизнью и забыть обо всех, кто на нас наплевал… Он кивает, пока хватает сил, а потом закрывает глаза и ударяется головой о столешницу. Я взваливаю его себе на плечи, удивляясь, как мало он весит, и волоком тащу к дивану в гостиной. Укладываю на потертые подушки и падаю рядом…
…представляю вообще, как сложно быть Лили, Джеймсом или Сириусом. Если ты обаятелен, талантлив и популярен, будь уверен – тебе никогда не удастся нормально общаться с людьми. Те, кто не дотягивают до твоего уровня, будут обиженно считать, что ты разговариваешь с ними снисходительно, а смотришь – сверху вниз. Если же твой собеседник, не дай то Бог, столь же популярен, обаятелен и талантлив – конкуренции не избежать.
Я хмыкаю, разыграв в воображении премилую картину: вот моя рыжая презрительно (то есть, участливо) бросает пару фраз какому-то своему однокурснику (тот смотрит на нее с обожанием и пропускает все мимо ушей). В это время Джеймс и Сириус, вальяжно (а по-другому они и не умеют) расположившись в креслах у камина, сетуют на то, что девчонки в общей гостиной опять истекают слюнями и мешают отдыхать после экзамена. Тут (слегка раздраженная своим неудавшимся разговором с тупым однокурсником) Лили на свою беду решает обмолвиться с вышеуказанными пижонами (которые, стараясь не привлекать внимания, громко смеются и уже вовсю подмигивают девчонкам) и по старой привычке обращается к ним через всю гостиную… И начинается что-то совсем уж неприличное: оказывается, что такие талантливые, популярные и обаятельные люди просто не могут вести обыкновенную беседу публично. Положение обязывает шутить, иронизировать и скандалить – ведь толпа желает знать, кто круче. Слово за слово – завязывается битва не на жизнь, а на статус. И кто-то бежит за фотоаппаратом…
Я увлекаюсь. Но суть ясна. Короче, с Северусом проще. Лежишь себе, обнявшись, на драном диване, ковыряешь ссадину на запястье, – и никому в голову не придет назвать это кокетством.
Когда я просыпаюсь утром, ничто не напоминает о его присутствии в моем доме – бесследно пропадает даже недопитая бутылка виски. Болит голова, я вытираю тыльной стороной ладони вспотевший лоб, вижу на запястье размазавшиеся чернила и долго не могу вспомнить, откуда они взялись.
