Джеймс Джеймс живет у нас уже неделю, и они с Лили прекрасно проводят время: шляются по окрестностям, ловят бабочек рваным сачком или, отправившись поливать цветы, возвращаются мокрые и счастливые. А папа с мамой уехали. Вот так, просто взяли и уехали («Туни, дорогая, никогда не позволяй мальчику лезть с поцелуями на первом свидании…»). Уехали и оставили в пустом доме меня, мою рыжую и ее парня («И учти, Петуния, если я увижу тебя с этим оборванцем еще хоть раз…»). И что-то последние дня два я не слышу по вечерам характерного скрежета старого несмазанного механизма: Джеймс даже для вида не раскладывает тот диван, на котором должен спать («Петуния Эванс! Веди себя прилично!»). Я хожу по дому, топая, как слон, стучу во все двери и долго кашляю перед тем, как завернуть за угол, чтобы Лили, по крайней мере, могла вовремя криво застегнуть блузку и разыграть радость при виде любимой старшей сестры.
Но сегодня знаменательный день: они поругались. Я знаю это еще до того, как выхожу из своей комнаты: просто стоит удивительная тишина – никаких взрывов полубезумного смеха, довольных криков, грохота или звона. Дом пуст, и вопросы задавать некому. Я спускаюсь по высокой лестнице, спрыгиваю с предпоследней ступеньки. Проходя через кухню, хватаю из чаши ярко-зеленое яблоко. Протираю его рукавом, сомневаюсь, кладу обратно и беру другое. Потом, наконец, толкаю дверь и оказываюсь в саду.
Солнечно. Теплые, ласковые лучи нагрели землю и затерялись в зелени крон. Я с наслаждением топчу мамин газон, и острые травинки щекочут мои босые ноги. Я залезаю в гамак, вытягиваюсь и едва не выпадаю: материя обворачивается вокруг меня, как кокон, и я беспомощно вскрикиваю и хватаюсь за крепление. Скорее усилием воли, нежели физическим, возвращаю конструкцию в исходное положение и осторожно складываю руки на груди. Гамак легко покачивается, словно намекая, что битва еще не окончена, – дикий зверь, который затаился в ожидании более удобного момента для победной атаки. Риск моего положения только добавляет такому отдыху шарма: мышцы одновременно и расслаблены, и напряжены. Я закрываю глаза. Жизнь, в конце концов, не так плоха.
Ветер меняется – мои распущенные волосы покрывают все лицо. Я раздраженно распутываю эти лохмы и почти справляюсь, когда до моих ноздрей долетает новый, непривычный обволакивающий запах, довольно резкий. И сразу за запахом – тихая ругань. Мужской голос. Я поспешно раздвигаю ветви ближайшего куста и…
- Привет.
В тени, спрятавшись от летнего солнца, он сидит за нашим простым деревянным столиком, обложившись пергаментами и толстенными фолиантами. Обе ладони и даже правое ухо испачканы чернилами, но пергаменты девственно чисты – не написал ни строчки. Он выдавливает для меня улыбку, но я замечаю, как нервно постукивают пальцы по поверхности стола. Я отстраненно решаю: боится, что потерял мою рыжую. Очень глупо с его стороны. Я машинально киваю в ответ на его приветствие – сказать мне все равно нечего.
- Пытаюсь писать сочинение по Истории Магии, - неловко поясняет он.
А я и не спрашивала.
- Ничего не выходит – у меня нет ни одного конспекта. Никогда не было. - Он повышает голос и смотрит куда-то вверх: - Кто вообще в здравом уме может их писать?
Это звучит уже немного раздраженно. Я понимаю намек и заканчиваю за него:
- Лили.
Он молчит. Похоже, здорово разругались – решаю я. Я даже думаю, не сказать ли ему: мол, не переживай, парень – моя сестра же не такая дура, чтобы не понимать, что лучше – красивее, чистокровнее, богаче – она никогда не найдет. Я открываю и закрываю рот: кто знает, хочет ли он слышать слова утешения от меня. Да и кто знает мою взбалмошную сестрицу – вдруг она завтра же выйдет за какого-нибудь бедного кривого художника из соседнего квартала – из жалости, из вредности, из милосердия… Я молчу и пребываю в полном восторге от собственного благоразумия. Джеймс начинает писать и ставит на пергаменте кляксу. Лили нигде не видно. Ветер шумит листочками деревьев. Идиллия.
Я перекатываю тяжелое гладкое яблоко из руки в руку и пытаюсь расположиться так, чтобы было удобнее любоваться маленьким фонтанчиком, который совершенно случайно журчит точнехонько за спиной у Джеймса. Гамак недовольно сворачивается. Я сдаюсь и просто украдкой слежу за длинными пальцами, теребящими перо, солнцем, пригревающим черноволосую, встрепанную макушку, расстегнутым воротником рубашки. В этом даже нет ничего личного – между нами стеклянная преграда, он – только идеальный образ, несуществующая иллюзия, постановочный кадр на кинопленке. И мне совсем не стыдно. Никому ведь не стыдно по сто раз перематывать фильм на одно и то же место, где какой-нибудь романтический красавчик делает глубокую затяжку и выдыхает дым, или слушать в песне одни и те же десять секунд, потому что именно там голос певца звучит «как надо». Особенно, в одиночестве. А с Джеймсом я в одиночестве – он все равно меня не замечает. Я как будто сижу перед большим экраном. Только поп-корна и не хватает. Но я яблоки люблю больше.
Джеймс – не очень интересный фильм. Так, только с эстетической точки зрения. Да и как ни смешно в этом признаваться, но он мне больше нравится, когда Лили рядом – тогда он чаще смеется и больше говорит. И я вздыхаю:
- Хочешь, помогу?
Картинка на большом экране немного оживает. Джеймс то ли удивляется, то ли злится, что я несу чушь. Приходится пояснять: его дражайшая Лили порой теряет вещи. Например, кулончик. Или любовный романчик (правда-правда). А то и толстенький, затасканный, заученный конспектик по Истории Магии. А я весьма любопытна. И память у меня хорошая.
Он долго не верит, но после непродолжительного спора выходит, что дат восстаний гоблинов и принятий всяких там конвенций я знаю раз в шестьдесят семь больше, чем он сам. Это легко подсчитать: я знаю шестьдесят семь, он – ни одной. И с грехом пополам мы пишем это паршивое сочинение – с помощью моей фантастической памяти и его фантастических пальцев. Он церемонно благодарит меня, сворачивает пергамент в трубочку и снова задирает голову куда-то вверх. Я наблюдаю слегка настороженно, но с чувством собственного достоинства – еще бы, я гожусь на шестой курс Школы Чародейства и Волшебства! И все не вставая с гамака. Джеймс улыбается и торжественно сообщает:
- Дорогая, два фута, как и обещал. Я выиграл - слезай.
- Нечестно! Она тебе помогла! – доносится звонкий, незлобивый смех моей рыжей – такой, вроде и возмущенный, но ясно, что долго уговаривать не придется.
И, пораженная, я резко и неосторожно приподнимаюсь. Гамак пользуется этим моментом, скручивается в жгут, и я лечу вниз, на теплую землю, успев только разглядеть где-то в кроне дерева, прямо надо мной, ярко сверкнувшую копну солнечных локонов Лили, удобно разместившейся на одной из широких веток с очередным старинным учебником.
Нетронутое яблоко глухо падает рядом.
