Глава 2. КАТОН. ОДИН ДЕНЬ СЧАСТЬЯСегодня самый счастливый день в его жизни. День, которого он ждал тринадцать лет. Жатва. Где-то в других дистриктах подростки идут на Жатву, дрожа от ужаса, но здесь, во Втором, Жатва – это праздник. Здесь вызваться добровольцем – это не просто выкрикнуть свое имя. Право
выйти добровольцем нужно еще заслужить, такой шанс выпадает далеко не каждому: нужно показать себя лучшим бойцом в Академии, пройти множество серьезных проверок и победить в целой череде турниров и соревнований. Это почет и слава, а в случае победы – обеспеченная жизнь и престижная работа. Быть ментором – это вершина карьеры. Это гораздо круче, чем белый мундир миротворца, который получат обычные выпускники Академии. Это своего рода золотая медаль, награда лучшему из лучших. Ему восемнадцать, он боец, он силен и безжалостен. Он уверен в своей победе. Ему уже сейчас не терпится поскорее попасть на Арену.
И его сердце наполняет гордость, когда он поднимается на сцену у Дома Правосудия, а многократно усиленный динамиками голос мэра объявляет:
– Сегодня в нашем дистрикте доброволец – Катон!
Попрощаться с ним приходят родители. Последние тринадцать лет он совсем мало их видел. Родители отдали своего единственного сына в Академию миротворцев, когда ему было всего пять. С тех пор они встречались лишь на несколько часов по выходным, и иногда в каникулы, если курсанты не уезжали на летние тренировки на сохранившиеся с прошлых Игр Арены… а уезжали они почти всегда. Так что к своим восемнадцати Катон едва ли мог считать их близкими людьми. Он не знал, любит ли он родителей, но не мог не уважать их – мать с отцом сделали все, чтобы обеспечить сыну достойное будущее. И это несмотря на то, что им пришлось во многом отказывать себе все эти годы, ведь обучение было недешевым. Сейчас парень с гордостью встречает родителей – ведь он оправдал их надежды: он лучший выпускник, и поэтому сегодня он трибут Семьдесят четвертых Голодных игр. Он не вполне понимает, почему мама, обняв его, вдруг начинает плакать, уткнувшись лицом в широкое каменное плечо. Он растерянно пытается погладить ее по голове – такой маленькой в его огромной ручище, что он даже боится своих движений, боится сделать ей больно.
- Ну, мам, ты что, - смущенно бормочет он. - Потерпи пару недель, и все закончится, мы будем вместе, будем жить в Деревне Победителей. Вы это заслужили. Когда я вернусь, у нас будет все, что душа пожелает, - он знает, что не умеет утешать, и выходит как-то неуклюже. Да и мать что-то не на шутку расстроилась:
- У меня плохое предчувствие, сынок. Прошу тебя, будь осторожен.
Отец, высокий и широкоплечий, с гордостью смотрит на сына и снисходительно бросает жене:
- Ну, чего ты расхлюпалась, нашла время реветь. Мы ждем тебя с победой, сын!
Мать, оторвавшись от его плеча, не может отвести еще непросохших глаз от него, высоченного, как отец, огромного, мощного – и улыбается с умилением, будто видит перед собой того пятилетнего малыша, которого она, держа за ручку, привела когда-то к дверям Академии.
- Удачи тебе, сынок… береги себя, - она тянется к нему и целует в обе щеки. Дверь открывается – посещение окончено и родители выходят. Вот теперь можно собираться в дорогу. Больше он никого не ждет – ни друзей, ни любимую девушку.
Потому что у Катона, как и у любого выпускника Академии, нет и не может быть ни друзей, ни любимых.
В Академии преподаватели обращали повышенное внимание на любую привязанность своих подопечных. Если ты замечен в дружбе – значит, рано или поздно вас сведут лицом к лицу в бою или, того хуже, заставят тебя отстегать приятеля плетьми за малейшую его провинность. Курсантов серьезно готовили к Играм, и главное правило Арены – никому никогда не доверять, не привязываться, не приближаться – вбивали в их головы намертво.
С влюбленными поступали еще жестче. Как-то в тринадцать лет враз повзрослевший Катон впервые влюбился. Его такая же неопытная избранница не смогла устоять перед чарами лучшего бойца в классе и однажды, на заднем дворе школы, целующуюся парочку застукала Энобария. Он только успел заметить ее округлившиеся от бешенства глаза, как она коротким и четким ударом вырубила предмет его симпатий так, что несчастная девушка, как тряпичная кукла, отлетела и впечаталась головой в стену школы. Изо рта потекла струйка крови.
- Ты, малолетний тупица, - шипела Энобария, свысока оглядывая своего подопечного, несмотря на то, то Катон в тринадцать лет уже был значительно выше ее. - В шахтеры захотел? Идиот! Руки, быстро, - не успел он прийти в себя, как на его запястьях щелкнули наручники.
- Попытайся все же придумать, из-за чего ты подрался с этой уродиной, да так, что насмерть угробил ее, – сквозь зубы бросила она, ведя Катона в учительскую, где, несмотря на довольно поздний час, уже находилась администрация в своем полном составе. Вопрос об отчислении не стоял, драки с членовредительством и даже смертельным исходом и раньше случались, он что-то там наплел, поэтому ограничились наказанием плетьми. Исхлестали его тогда знатно. Он молча считал удары, закусив зубами номерной медальон на шее, пока не потерял сознание. После пришлось проваляться в больнице неделю, пока капитолийские чудо-препараты заживляли раны – на ребят в Академии не жалели ни сил, ни средств, а в подобные передряги курсанты попадали нередко.
Такие мелочи, как расхлестанная в лоскуты спина, давно не волновали Катона – он был благодарен Энобарии за свое спасение.
Обычно застуканные на месте преступления влюбленные с треском отчислялись из Академии. Им заказан был путь не только на Арену, но даже в миротворцы. Значит, их ждала шахта. А кто из курсантов не знал, как любили пошутить вчерашние выпускники, недавно надевшие новенькую белую форму миротворцев, над своими несостоявшимися коллегами. Например, прийти с обыском в дом или проверить документы во время вечерней прогулки. Что-нибудь всегда оказывалось не так, и вчерашние сокурсники могли до полусмерти избить несчастного на глазах у его девушки, а потом сделать еще чего хуже с его подружкой. Тоже у него на глазах. В Академии слабаков не прощали.
Так что наказание плетьми выглядело поистине благодеянием рядом с шахтами. Тем более к тринадцати годам Катон уже даже не вздрагивал, услышав свист бича. Это поначалу, в первый год, он еще внутренне сжимался, когда на тренировках его настигали удары. Вот он, совсем маленький, висит на турнике. Ноги надо держать под прямым углом, параллельно полу, до тех пор, пока тренер не даст свисток. Минуту-другую-третью он выдерживает с легкостью, потом ноги начинают тяжелеть и дрожать, пресс невыносимо ноет, руки готовы сорваться, и глаза застилает пот. Он выдерживает еще четыре минуты, а потом ступни начинают чуть опускаться вниз… бац – и резкая боль обжигает икры, заставив его вернуться к исходному положению.
- Не лажаем, слабаки, - презрительно усмехается тренер, опуская плеть, - сказано держать десять минут, значит, держим.
Не получается захват, ты недостаточно быстро бежишь или недостаточно ловок – свистящая плеть настигнет тебя везде и заставит выжать из себя невозможное. К десяти годам он перестал обращать внимание на вспухшие тут и там алые рубцы на теле и был уверен, что только так можно стать победителем. К тринадцати годам наказание плетьми вместо отчисления казалось ему неслыханной милостью. Но он так стремительно взрослел, что ему становилось все сложнее и сложнее удерживать бурный темперамент – не помогали ни выматывающие тренировки, ни непосильные нагрузки.
- Запомни, мальчик, главное для тебя сейчас – это победа, - говорила ему Энобария. - До тех пор даже не смей смотреть в сторону баб. Вернешься победителем – они будут на тебя пачками вешаться, вот тогда сможешь выбирать любую и делать все, что захочешь.
И Катон послушал ее... после того случая на школьном дворе он слушал ее всегда. Он сдерживал себя, чтобы не смотреть, не видеть, не замечать никаких девчонок, не понимать их взглядов, вздохов, намеков. При его порывистом характере это было очень нелегко. От необходимости постоянно держаться ярость временами душила его, застила ему глаза – и он начинал крушить все, что попадало под руку. Энобария смеялась и с неким подобием ласки трепала огромного, звероподобного Катона по щеке:
- Растешь, малыш, кровь играет… Погоди, победишь, и все это останется позади.
Эта победа забирала у него все. Он не мог позволить себе просто погулять с ребятами – после изнурительных тренировок у него едва хватало сил доползти до кровати. Он крайне редко видел свою семью – ежедневные занятия начинались задолго до рассвета и почти всегда заканчивались затемно. Он положил всю свою юность, чтобы попасть на эти Игры – и теперь он вышел на финишную прямую. Победа была совсем рядом, оставалось протянуть руку и взять ее.
Это была его победа. Он никому не позволил бы встать у него на пути.
Роскошный столичный экспресс с огромной скоростью уносил команду Вторых в Капитолий. И Катон, и его напарница Мирта были равнодушны к шикарным интерьерам, дорогим нарядам в гардеробе и редким деликатесам на столе. Выпускник Академии не должен быть падким на подобные вещи – это сделает несокрушимого бойца уязвимым. Не успел поезд тронуться, как Брут и Энобария, менторы Вторых, всерьез взялись за своих подопечных. Расписание, тренировки, тактика, анализ будущих противников – большинство занятий у трибутов проходило отдельно. Естественно – ведь у каждого из них были свои секреты, и даже напарник, который негласно считался самым опасным противником, не должен был узнать о них раньше времени. Однако некоторые мероприятия были общими. Например, просмотр церемонии Жатвы. Катон смотрел на своих противников скучающим взглядом. Да, как обычно Первый и Четвертый выставили профи, но, положа руку на сердце, в Академии Второго эти курсанты не котировались. Их считали чересчур изнеженными, а потому слабыми. Посмотреть хотя бы на эту куклу из Первого: кривляется, строит глазки, хихикает –
она куда вообще собралась? На свидание? Парни выглядят вроде ничего, но с их-то подготовкой в Академии у Вторых вряд ли возникнут сложности с ними. Дальше полная скукотища. Брут советует присмотреться к Третьему – вроде ничего особенного, но среди трибутов этого дистрикта часто встречаются настоящие таланты, способные из подручных железяк собрать супероружие. В глазах Катона мелькает искорка одобрения, когда он видит Одиннадцатого. Огромный молчаливый парень, пожалуй, даже покрупнее совсем не мелкого Катона. Интересно будет завалить такого. Хоть какое-то разнообразие, все остальные уже заранее себя похоронили. Дальше Двенадцатый. Там обычно ничего интересного. Еще парочка трясущихся от ужаса детишек. Катон отворачивается налить себе сока, как вдруг звенящий девичий крик: «Есть доброволец! Я хочу участвовать в Играх!» заставляет его обернуться и с интересом взглянуть на происходящее. Мелкая тощая девчонка смотрит на него с экрана отчаянным взглядом серых глаз.
- Доброволец в Двенадцатом? Это что-то новенькое, - в голосах менторов слышно удивление.
- Чего это она? – Катон не то чтобы удивлен, его не очень-то волнует девчонка как противник, но ее странное поведение цепляет… как и дерзкий бесстрашный взгляд.
- Вышла вместо сестры, вся такая благородная, - с издевкой бросает Мирта.
Нырок со сцены пьяного Эбернети вызывает у Вторых взрыв хохота, сопровождаемый анекдотами менторов о Хеймитче, так что второго трибута Двенадцатых вообще никто не замечает. Да, в общем-то, одним пацаном больше, одним меньше –
какая разница?
Они уже в Капитолии, и теперь, когда противники известны, им остается спокойно работать на тренировках по составленному менторами плану. Но почему-то
спокойно не получается. Вроде бы все идет как должно, на занятиях Вторые демонстрируют трибутам и распорядителям свою несокрушимую мощь и мастерское владение всеми видами холодного оружия. В первый же день заключают союз с Первыми, Третьим и Четвертыми. Одиннадцатый отказался, хотя они его звали, но это уже ничего не решает. Ему же хуже. Индивидуальные показы проходят на высшем уровне. И все же… что-то не так. Как в душном воздухе, затихшем перед грозой, копится невидимое, необъяснимое напряжение… что-то постоянно цепляет, царапает… Нет, не что-то… кто-то. Двенадцатые. С того самого момента, как девчонка вышла добровольцем, события развиваются как-то необычно, неправильно, соскользнув с накатанной за годы колеи. Феерический выход на Параде Трибутов, одиннадцать баллов на индивидуальных показах… какое-то смутное раздражение нарастает в команде Вторых.
Но отнюдь не Огненная Китнисс, а ее такой незаметный напарник бросает искру, от которой все напряжение последних дней прорывается оглушительным взрывом.
Признание в любви на интервью.
Сразу по возращении в апартаменты обычно сдержанная Мирта прямо-таки кипит:
- Что это было, Катон? Ты понял, нет, ты понял, что выдал сейчас Двенадцатый! Хах, им завтра подыхать на Арене, а они женихаться решили!
- Заткнись, мелкая. Бесят они меня, эти Двенадцатые, - Катон еле сдерживает ярость. Словно сверкнувшая молния высветила то, что его раздражало, что цепляло все эти дни. Эти малолетки, такие беззаботные, веселые, смеющиеся… Вот они хохочут в столовой, парень что-то рассказывает, перебирая булочки в корзинке, а девчонка прыскает в кулак. Вот она что-то говорит ему, сверкая улыбкой, а он не сводит с нее глаз, и поддакивает, и спрашивает, а потом они, звонко рассмеявшись, берутся за руки и вместе выходят из столовой.
Берутся за руки. Вот оно, то, что бесило Катона, что заставляло его рычать от ярости. Они ведут себя так, будто приехали на вечеринку. Они вот так свободно могут прогуливаться за ручку и хохотать, как будто совсем ничего не боятся, как будто не видят его сокрушительной мощи и не понимают, что жить им осталось всего ничего. Он, профи, лучший в Академии, пролил море крови, своей и чужой, море пота, выдержал все, чтоб получить свою победу – а они ведут себя так, словно здесь, кроме них, вообще никого нет, словно они приехали приятно провести время.
- Ага, бесят… да тебе просто завидно! Ну-ка, Катон, скажи, скажи же, что завидно, - в темных глазах Мирты сверкает веселый огонек, а на губах играет издевательская ухмылка. Вот зараза! Эта его мелкая напарница (даже в мыслях он называет ее этой презрительной кличкой, чтобы отгородиться, не видеть в ней девушку и вообще человека), эта девчонка, похоже, умеет метать точно в цель не только ножи.
Да, ему завидно. Эти дохляки могут себе позволить держаться за руки, и смотреть друг на друга и даже признаваться публично в любви.
От такой наглости сводило скулы. Что они о себе думали там, в Двенадцатом! Что они себе позволяли! Да на тренировках их вообще не было видно, сидели себе по углам, копье нормально метнуть и то не могли. Впрочем, баллы-то они набрали высокие. Парень хоть и мелковат, а сравнялся с Первым, а девчонка вообще всех задвинула. Тощая пигалица! Катон, лучший боец лучшей в Панеме Академии, получил десять баллов, а она сумела обставить его! Да будь она здесь сейчас, от нее бы мокрого места не осталось… но перед ним сейчас не она, а Мирта, ее кривая усмешка и сверкающие шоколадные глаза.
- Заткнись, сказал, а то до Арены не доживешь, - ярость рвется наружу, и Катон уже просто рычит.
Усмешка еще кривит губы Мирты, но глаза враз становятся острыми и холодными, как кинжал.
- Ну, это мы еще посмотрим… Можешь ведь и ты не дожить…
От ее тона его словно окатывает ледяной водой.
- Ладно, не заводись. Я им завтра устрою свадьбу…
- Не забудь меня пригласить, - голос потихоньку оттаивает.- Девчонку я беру на себя.
- Заметано, мелкая, - бурчит парень и, захлопнув за собой дверь комнаты, с размаху валится поперек кровати. В эту последнюю перед Ареной ночь Катон не может уснуть. Эта его напарница, эта мелкая зараза с шоколадными глазами, как она поддела его! Как ей это удалось… если только… и она чувствовала тоже самое? Может, ей тоже было обидно? Ведь, в конце концов, они учились вместе много лет, кто сказал, что ей было легче? В Академии не делали скидок девчонкам. Ее наверняка так же гоняли и лупили, хотя она мелкая и тощая. Нет, рядом с Двенадцатой она, конечно, выглядит внушительно, но Катон как-то незаметно привык считать ее мелкой. Сам того не замечая, он давно за ней наблюдал. На тренировках в Академии он мог себе позволить смотреть на нее, правда, исключительно как на бойца. И невольно восхищался ею. Сильная, ловкая и хитрая, Мирта была очень опасна. Сколько раз он видел, как отточенным четким броском она припечатывала к полу не самых слабых своих противников. Не раз мгновенным резким движением ломала соперникам руки на болевом, прежде, чем они успевали сдаться и окончить бой… а выбраться из ее коронного захвата было просто невозможно. Конечно, с Катоном в ближнем бою она бы не справилась, но ей и не требовалось подходить близко – ее главное оружие, ножи, всегда попадало в цель. Ее рука никогда не дрожала. Эта девчонка была жестока и кровожадна. Он как-то видел, что она сделала с куклой... вернее, то, что от нее осталось. Его тогда чуть не вырвало. Это изуродованное лицо еще долго стояло перед глазами.
С пятнадцати лет курсанты Академии начинали тренировки на куклах. Так называли людей, приговоренных к смертной казни. Мужчин и женщин. Пожилых, средних лет и совсем юных. Иногда детей. Этих несчастных только частично казнили публично, большую часть привозили в Академию. Будущим победителям надо было ставить руку. Сначала их учили на манекенах, отрабатывали удар, показывали приемы, объясняли тонкости, а потом приходил черед кукол. Их надо было убивать в бою и связанных. Убивать разными способами, быстро и медленно. Некоторые не могли перебороть себя, кого-то начинали мучить кошмары. Таких слабонервных курсантов отчисляли из Академии. У Катона рука не дрожала, и кошмары ему не снились. Это было просто очередное задание, которое надо было выполнить, еще один шаг к желанной победе. А вот его темноглазая напарница, похоже, получала от убийств наслаждение. В ее глазах светился какой-то жуткий огонек, когда ей выпадала возможность убить куклу как можно мучительнее. Она могла несколько часов работать с куклой под аккомпанемент ее нечеловеческих воплей и потом выходила, словно пьяная. Взглянуть на то, что оставалось от несчастной жертвы, без отвращения не могли даже преподаватели, многие из которых прошли Арену.
Эта мелкая девчонка с шоколадными глазами… А ведь сегодня на интервью она очень даже неплохо выглядела в этом своем наряде. Такая тихая. Такая скромная. Такая опасная. Такая беспощадная.
Он вспоминал Вторую, ее кривую усмешку и думал, как это можно вот так держаться за руку, хохотать и признаваться в любви, зная, что завтра твоя напарница с удовольствием порежет тебя на ремни?
Не лучшие мысли перед Ареной... а все этот Двенадцатый – это он своим странным, необъяснимым поведением, своими признаниями спутал все мысли в голове Катона. Нет, ну куда это годится, когда профи вместо того, чтобы как следует выспаться перед заварушкой, не может уснуть ночью… и почему? Потому что вдруг увидел в своей смертельно опасной напарнице живую и привлекательную девушку. И в какой-то неуловимый миг почувствовал к ней подобие жалости. И желание защитить…
Какой бред. Первое, что он сделает завтра с особенным удовольствием– это убьет Двенадцатого. Эта мысль восстанавливает его душевное равновесие и он, наконец, засыпает.
Вот только на следующий день он Двенадцатого не убил. Совершенно успокоившись перед выходом на Арену, Катон отстоял свои шестьдесят секунд на стартовом диске, а затем отработал у Рога изобилия по заранее разработанному плану. План был простой: убрать как можно больше трибутов и захватить как можно больше припасов, желательно вообще все. Первые, Вторые и Четвертые пережили первую битву в полном составе, Третьего вроде тоже никто не задел. Часть трибутов разбежалась по арене. Одиннадцатый ушел в поле, прихватив с собой солидную добычу, но это, в общем-то, было не страшно, времени полно, не до него пока. Да и оставшегося им хватит с избытком до конца Игр. Двенадцатую Мирта пыталась достать ножом, но вроде бы ей удалось уйти. Странно, как это Мирта могла промазать… непохоже на нее. Девчонки отправились смотреть, что удалось захватить в Роге, парни добивали раненых, когда заметили в кустах у окраины леса какое-то шевеление. С мечами в руках трое профи рванули туда. Они были уже на приличном расстоянии от Рога, но еще далеко от кромки леса, когда из кустов вышел совершенно спокойный Двенадцатый. Вот уж кого они не ожидали увидеть. По всем расчетам он должен был вместе с девчонкой бежать по лесам, пытаясь спасти свои жалкие жизни, а вместо этого Мелларк (так вроде его звали) был здесь. Причем один. Он, конечно, был потрепан, на лице уже наливались синяки, а левый рукав подозрительно разорван. Похоже, в битве у Рога ему досталось, но, несмотря на это, парень смотрел прямо на профи холодными голубыми глазами и шаг за шагом уверенно приближался к ним.
- Ну все, женишок, ты труп, сам напросился! – хохотнул несдержанный Четвертый и бросился вперед, сжимая в руке окровавленный меч. Какое-то необъяснимое чувство остановило Катона, чтобы не рвануть за ним следом. Сказались многолетние тренировки, он просто кожей почувствовал опасность. Глядя на него, притормозил Первый – и вовремя. Мгновенное, неуловимое глазу движение – и Четвертый осел на землю.
С ножом в сердце. Черт. Только теперь Катон понял, что его так смутило – все это время он не видел рук Двенадцатого. А надо было бы – потому что сейчас парень поигрывал охотничьим ножом, а за поясом виднелось еще несколько. Ситуация сложилась дурацкая. Профи вооружены только мечами, и Двенадцатый просто не позволит им приблизиться. Хотя зачем же он тогда вышел на открытую местность? С такой меткостью проще было подкараулить их в лесу. Но он стоял здесь, на недосягаемом для них расстоянии, с арсеналом ножей за поясом и хамской усмешкой на лице. Чуть прищурив наглые голубые глаза (что-то на тренировках Катон не замечал за ним такого взгляда), Мелларк издевательским тоном осведомился:
- Кто-то хочет быть следующим? Или поговорим?
Профи переглянулись, и Катон, который негласно считался лидером в этой команде, процедил сквозь зубы:
- А что, нам есть, о чем разговаривать?
- Думаю, да, - усмехнулся парень.
- Уж не о твоей ли прекрасной возлюбленной? – отхлынувшее было во время битвы, глухое раздражение снова потихоньку наполняло Катона.
- Возлюбленной? – Мелларк презрительно скривился. – Ну, можно сказать и так. На что только не приходится идти, чтоб развести этих девок. Одиннадцать баллов все же просто так не дают…
От этого его тона у Катона словно гора упала с плеч. Так вся эта любовь была просто игрой! Парень оказался самым обычным подлецом и сволочью. Ловко раскрутил девчонку на сопли, а она и повелась. Нет, не зря их так гоняли в Академии. Права, сто раз права была Энобария – все эти чувства для бойца недопустимая слабость.
- Ну и за что ей дали одиннадцать баллов? – в разговор встрял Марвел. Катон тайком закатил глаза –ну что за тупицы в Первом дистрикте! Если уж парень сумел узнать что-то полезное, то ни за что не разболтает раньше времени, он же не полный идиот.
- Скажем так, она очень опасна. Мне не справится с ней без вас, а вам без меня. Поэтому предлагаю союз. Тем более, что в команде, кажется, появилось свободное место, - Мелларк кивнул головой в сторону лежащего в отдалении Четвертого.
- Ладно, - бросил Катон. – Пошли. От Четвертого все равно толку особого не было.
Двенадцатый без видимого страха подошел к ним, и трибуты обменялись коротким рукопожатием.
- Ты где так с ножами наловчился? – похоже, Первый привык спрашивать все, что пришло в голову. Так он ему и скажет… Однако Мелларк с улыбкой ответил:
- Где, где… На кухне.
- Ты что, умеешь готовить? – а вот этот вопрос всерьез заинтересовал уже успевшего проголодаться Катона. Что-то подсказывало ему, что никто из профи не захочет возиться с кастрюльками.
- А что, надо? – Двенадцатый спрашивал по-деловому и без издевки, и, взглянув на Катона внимательным быстрым взглядом, сам же ответил: – Да без проблем, было бы из чего.
Вернувшись в лагерь, Катон бросил напрягшейся при виде новичка Мирте:
- Все в порядке, расслабься. Он просто развел эту дуру.
Дальше всем пришлось изрядно попотеть, перетаскивая захваченные у Рога вещи и обустраивая лагерь. Женишок, оглядев запасы продуктов, развел костер и начал готовить. Глядя на его четкие, уверенные движения, даже Мирта смягчилась – кулинария явно не входила в число любимых ее занятий, а голод все сильнее давал о себе знать. К тому моменту, когда профи вместе с Третьим, наконец-то, выкопали мины возле стартовых дисков, аппетитный запах заставил всех побросать лопаты и вернуться к костру. Следующие полчаса в лагере был слышен только стук ложек о миски – да, хороший горячий обед это вам не абы как разогретый сухпаек или корм из консервных банок. После еды на всех напала усталость. Трибуты сегодня встали ни свет, ни заря, и утречко было нелегким, так что Катон разрешил всем немного передохнуть. Уже располагаясь на отдых, Второй краем глаза заметил, что посуду после обеда женишок тоже вымыл сам. Да уж, можно себе представить, что было бы, если б пришлось заставлять это сделать, например, Диадему или Мирту… При этой мысли у Катона промелькнуло даже какое-то подобие благодарности Двенадцатому – хуже нет усмирять бабские истерики, особенно из-за такой ерунды! Ну, а им с Первым мыть посуду несолидно как-то… Так что женишок, похоже, понял свое место и больше не наглеет. Ладно, при таком раскладе пусть живет пока… убить всегда успеется, главное, сделать так, чтобы у него под рукой в этот момент не было ножей.
Когда перед вечерней вылазкой Катон собрал парней у костра, он думал, у женишка придется клещами тянуть сведения о его напарнице. Однако тот отвечал спокойно и конкретно.
- Ловушки. Думаете, почему она на всех тренировках отсиживалась в секции вязания узлов? Не знаю, как с продуктами в тех дистриктах, откуда вы приехали, а у нас бедные семьи часто голодают. Ну вот, кто посмелее, и идут в лес. Оружия, конечно, у нас не достать, но вот ловушки… Я что-то такое слышал о ней еще дома, болтали, что она заваливала даже оленей. Такие хитрые штуки, типа ты наступаешь на какой-то сучок, и в тебя со всех сторон летят заточенные колья… Или тебя вздергивает за ногу на дереве.
Катон представил такую перспективу в ночном лесу, и это ему не понравилось. За такое стоило дать одиннадцать. А женишок продолжал:
- Пришлось пуститься на хитрость. А как бы иначе я смог посмотреть, как она их делает? Кое-что я запомнил, ну приметы, по которым можно узнать, что рядом ловушка. В одиночку тут не справиться. Если я буду идти первым, то смогу их увидеть, и даже если кто-нибудь один попадется – другие смогут его вытащить. Ну, из петли, по крайней мере…
Сейчас, конечно, с усмешкой подумал Катон,
так мы и будем тебя вытаскивать – скорее, приманим твою подружку на твои же вопли, а потом разом покончим с обоими.
В эту ночь профи решили не искать Двенадцатую. Пока было полно более слабых противников, но на всякий случай женишка все же решили пустить вперед. Помня о его выходке с Четвертым, Катон глаз с него не спускал, тем более, что ножи все еще были у Мелларка за поясом, но тот вел себя на редкость благоразумно. Не спорил, не выделывался, говорил мало и по делу, команды выполнял беспрекословно. Этим он выгодно отличался от Марвела, который любил повыеживаться или брякал что-нибудь не к месту. Впрочем, чего можно ожидать от курсанта из Первого дистрикта? От девахи Катон вообще держался подальше – она его уже начинала доставать своими взглядами, вздохами и улыбочками. Нашла место и время, блин. Да и Мирта как-то недобро на все это посматривала. Еще не хватало из-за этой куклы расцапаться с напарницей. Уж лучше тихий и предсказуемый Двенадцатый, который – или это просто показалось Второму – даже как-то старался поддерживать его авторитет. Когда ночью выяснилось, что Катон не до смерти уделал Восьмую, и профи начали подкалывать его и чуть не подняли на смех, Мелларк как-то в два счета прекратил спор, причем так, что никому больше не захотелось потешаться. Может поэтому, когда опьяневшие от вида крови и удачной охоты на полусонных перепуганных детишек Первые и Четвертая пристали к нему с предложением прикончить женишка прямо сейчас, Катон как-то незаметно для себя самого встал на его защиту.
А ведь всего сутки назад он пообещал себе первым делом убить этого парня.
Да и когда Распорядители устроили на Арене пожар – именно Мелларк первым почувствовал огонь и растолкал всех; именно он показывал направление, куда следовало бежать, чтобы спастись с наименьшими потерями. Когда еще не до конца проснувшаяся Первая, буквально очумевшая от приближавшейся к ним стены огня, устроила истерику и, вцепившись в Катона, завизжала, что она не намерена слушаться женишка, тот только тряхнул ее и прорычал:
- Идиотка! Пока тебя учили мечом махать, парень с детства работал с огнем, он кое-что в этом понимает, дура. Можешь жариться здесь, если тебе так хочется, - и, отшвырнув полоумную блондинку, Катон со всех ног бросился за Двенадцатым.
А тот, похоже, каким-то неуловимым образом чувствовал огонь, словно интуитивно понимал, откуда идет пламя, где напор сильнее, где температура ниже и где можно прорваться – и они прорвались. Измученные и обожженные, профи без серьезных травм и погибших выбрались из Огненного кольца.
А потом они нашли Двенадцатую. Всю их усталость как рукой сняло – еще бы, наиболее опасная противница сидела сейчас перед ними на дереве. Наглая девчонка дразнила их и смеялась, словно и не боялась вовсе, словно и не удивилась, увидев среди них своего женишка. Профи веселились, но достать Двенадцатую им не удалось: маленькая и легкая, она, словно кошка, взбиралась все выше и выше по дереву. Тяжеленный Катон чуть спину себе не сломал, попытавшись до нее добраться. Все попытки Первой попасть в нее из лука так же окончились ничем. Профи начали уже заводиться, разгоралась перепалка, когда женишок вскользь брошенной фразой опять всех утихомирил. И вправду, куда она до утра денется? Ослабнет от голода, да и к тому же она, наверняка, пострадала в пожаре, добить ее будет легче легкого. А там можно будет и от женишка избавиться… Тот, правда, если и догадывался о своей участи, то виду не подавал – быстро развел костер, и, как обычно, молча уселся в стороне. Марвел так же, как и всегда, отпускал плоские шуточки и сам же над ними смеялся. Первая, видимо, наконец-то пришла в себя и опять взялась за свои фокусы. Этой курице явно жить надоело – она как бы случайно стала жаться к Катону, заглядывая ему в глаза и хохоча зовущим смехом. Словно в упор не видела ледяных шоколадных глаз Мирты, которая молча и сосредоточенно метала перед собой нож. Катон-то знал, что Первая и глазом моргнуть не успеет, как будет хрипеть с ножом в горле, если ей случится рассердить Мирту. А когда у его напарницы такие глаза – она явно сердится. Вот только из-за чего? Двенадцатая у них в кармане, трибутов на арене осталось всего ничего, из огня все вышли с минимальными потерями, небольшие ожоги не в счет. Из-за чего же его молчаливая напарница сейчас пребывала в состоянии тихого бешенства? Катон сделал вид, что слушает бредни Диадемы, а сам из-под полуопущенных век внимательно наблюдал за Миртой. Продолжая ворковать, Первая склонила белокурую головку к широкому плечу Второго, и в эту секунду Мирта бросила на него взгляд, полный такой отъявленной ненависти, что у Катона замерло сердце. Неужели… неужели он не ошибся… эта мелкая зараза – она, что, так взбесилась из-за ужимок Первой? То есть… он боялся произнести это слово даже мысленно…
она что, его ревнует? Значит, получается, что он, Катон, ей небезразличен? Занятый этими мыслями, он поднялся, стряхнув с себя уже окончательно повисшую на нем Диадему, и пошел проверять подходы к стоянке. Что-то близость этой пресловутой влюбленной парочки Двенадцатых плохо на всех действует... хотя вроде и парочки-то никакой уже не было. Девчонку на дереве как будто вообще не интересовало происходившее внизу, парень подбрасывал сучья в огонь, ворошил угли, смотрел на пламя странным отрешенным взглядом и иногда за компанию посмеивался анекдотам Марвела. Вернувшись, Катон назначил часовых. Первыми заступали женишок с Миртой. На всякий случай, если ему вдруг захочется взбрыкнуть. Мирта понимающе поймала взгляд Катона, женишок лишь коротко кивнул, не отводя взгляда от огня. Выставив часовых, профи мгновенно уснули, денек-то выдался жаркий, в буквальном смысле этого слова. Следующая смена – Катон с Четвертой. Последними должны были караулить Первые. И когда на рассвете Катона разбудил истошный вопль Мелларка:
- Подъем! К озеру, к озеру! – Катон, еще не проснувшись, уже крыл отборным матом Академию Первого дистрикта. Скорее всего, случилась какая-то гадость, а эти придурки все проворонили, уснув на посту! Мгновенно вскочив и не раздумывая бросившись к озеру, Катон все же успел оценить масштабы бедствия – пока Первые спали, девчонка сбросила на профи гнездо ос-убийц. Вчерашняя красавица и кокетка Диадема сейчас истошно визжала – ее лица не было видно из-за впившихся в него золотистых чудовищ.
«Меньше спать будешь, дура! Чему вас там только учили, если мальчик, выросший на кухне в забытом богом Двенадцатом, среагировал быстрее так называемых профи из Первого?» - думал Катон, стремительно догоняя несущегося к лагерю Мелларка. Четвертая отстала и с ужасными воплями звала на помощь. Ну, конечно, так кто-то и разбежался ей помогать.
К озеру парни вылетели почти одновременно, когда жужжащий смертоносный рой уже готов был накрыть их. Не раздумывая, прямо на ходу скидывая верхнюю одежду и швыряя на берег оружие, они нырнули в воду с головой, стараясь как можно дольше задержать дыхание. Но ядовитые жала ос-убийц уже сделали свое дело – сознание начинало мутиться… Когда вынырнувший вдохнуть воздуха Катон увидел подбегающую к озеру Мирту, он даже не понял, бред это или явь. Потому что перед тем, как последовать их примеру, Мирта одним молниеносным движением подхватила ножи Мелларка и лишь затем бросилась в воду. Катон опять нырнул, не в силах сдержать восхищения. Вот ведь зараза эта мелкая! Как она без слов сумела понять мысли Катона, как смогла, будучи в смертельной опасности, лишить врага его опасного оружия. Когда разъяренный рой улетел, трибуты выбрались из воды. Первому досталось больше всех, он едва смог добрести до палатки и упал в забытьи. Мирту искусали не так сильно, но она была гораздо меньше и легче остальных. Видимо, яд настолько подействовал на нее, что, сделав пару нетвердых шагов, девушка начала оседать на землю. Катон подхватил ее на руки, а она, глядя на него беспомощными помутневшими глазами, старательно пыталась что-то сказать, но так тихо, что он никак не мог расслышать. Ему пришлось наклониться, так что ее губы коснулись его волос, когда она прошептала: «Двенадцатый… не доверяй…», показала куда-то глазами и отрубилась. Сбитый с толку прикосновением ее губ, Катон бережно положил напарницу под навес и лишь затем повернулся в ту сторону, куда указала ему Мирта.
И увидел, как уже одетый Двенадцатый, подхватив копье Марвела, бегом направляется в сторону леса. Может, просто решил проверить, кто уже мертв? Пушка стреляла два раза. Скорее всего, это Первая и Четвертая… или
Первая и Двенадцатая? Что сумела заметить Мирта? Женишок вроде не производил впечатление идиота или самоубийцы… однако, зажав в руке кинжал, Катон пустился вдогонку. Скорее всего, женишок возвращался к месту ночевки… ломится как слон, слышно за милю... так, вон труп Четвертой… значит, все-таки она... А, может, Двенадцатая просто пока без сознания, тогда самое время от нее избавиться. Вот за кустами уже то самое место, слышится чей-то сдавленный голос. Катон вылетает на поляну… и первое, что он видит – совершенно очумевшие глаза Двенадцатой: она стоит как вкопанная, несмотря на то, что Мелларк толкает ее, трясет и сдавленно кричит:
- Беги, Китнисс, беги… что с тобой, ну беги же! – но она не реагирует, тупо глядя на него остекленевшими глазами и лишь встретившись взглядом с Катоном, приходит в себя, пошатываясь, разворачивается и уже через минуту исчезает в лесу.
В первый момент искусанный осами Катон даже не вполне понимает, что произошло. Но когда до него, наконец-то, доходит, бешеная ярость застилает ему глаза. В голове бьется единственная мысль –
умница, мелкая, как ты вовремя утопила его ножи! С копьем этот парень обращаться совсем не умеет. Сжав покрепче кинжал, Катон бросается на противника, целясь прямо в сердце предателя. Схватка длится доли секунды, а затем его голова вдруг взрывается звенящей темнотой…
Очнувшись, Катон не вполне понял, где он и что с ним случилось. Болело искусанное осами тело, в глазах реальность перемежалась с блестящими галлюцинациями… но больше всего болела голова. Затылок просто трещал. Осторожно потрогав его рукой, Катон нащупал приличную шишку. На пальцах осталась кровь. Кто ж его так приложил, поморщился он. Нечеловеческим усилием собирая расползающееся сознание, Катон пытался восстановить цепочку событий. Осы. Озеро. Мирта его предупредила. Двенадцатые. Женишок отпустил девчонку, и она убежала. Катон кинулся на него с кинжалом. Так. Где кинжал? Он оглядывает поляну, буквально проползает ее на четвереньках. Кинжала нет. Зато есть копье. Вернее то, что от него осталось. Копье было у женишка. Он потихоньку вспоминает, как женишок, не умеющий обращаться с копьем, перехватил его, как дубину, и с силой отбил руку Катона, пытаясь выбить кинжал. Точно. На руке огромный синяк. А парень силен, с виду и не скажешь, поморщился Катон, разминая ноющую руку. Так, что было дальше? Темнота. А перед этим? А перед этим Катон всадил кинжал в бедро Мелларку. Точно, парень же намного ниже ростом, Катон в момент удара наклонился, буквально на сотую долю секунды открыв затылок – и получил по нему древком копья, даже не успев выхватить кинжал из раны.
Что он там делал у себя в Двенадцатом, гири что ли ворочал, скривился Катон – удар был очень силен. Настолько, что древко сломалось, и наконечник отлетел далеко в сторону. Скорее всего, это и спасло ему жизнь. Будь копье целым, Мелларк, даже опасно раненый, не оставил бы в живых валяющегося без сознания врага. А так, видимо, решил не рисковать. Голыми руками ему Катона не осилить, а, вытащив из раны нож, он бы мгновенно начал истекать кровью. Искать его, похоже, бесполезно. С кинжалом в ране он мог уйти довольно далеко, не оставляя при этом кровавых следов. Да и черт с ним. С такой раной на Арене он долго не проживет. Днем раньше, днем позже, все равно подохнет. А так – его смерть будет медленной и мучительной. Как он того заслуживает. Осталось только поймать его девку и отдать Мирте, чтоб поигралась с ней у него на глазах.
Мелкая заслужила такой подарок.
С этими мыслями Катон с трудом добирается до лагеря и проваливается в забытье. В кошмарах ему является Мирта – она вся блестит, блестят ее шоколадные глаза, и ее белые зубы, и ее острые ножи, которыми она режет Катона на тонкие кровавые ломти. Все вокруг покрывает его кровь, и она тоже блестит…
После того, как профи приходят в себя, он вынужден объясняться, как так случилось, что Двенадцатые ушли живыми. Перед Третьим вообще можно не распинаться, Первый, еще не до конца отошедший от укусов, понуро кивает, даже не пытаясь отпустить обычную прибаутку – видно, крепко ему досталось. Мирта молчит, но вечером, бросив ему очки ночного видения, под предлогом охоты отводит в сторону от лагеря.
- Ты реально видел, что он отпустил ее? Уверен? Тебе это не показалось? – снова и снова спрашивает она растерянным голосом. Почему ж ее так задевает именно это?
- Да, ты представляешь, этот урод, оказывается, все время водил нас за нос! Он и не думал сдавать свою девку. Ты молодец, что утопила его ножи, Мирта, - девушка как-то странно на него смотрит, и Катон понимает, что впервые назвал ее по имени. - Давно ты его заподозрила?
- Да я никогда ему не доверяла, - хмыкает Вторая, но в голосе нет привычной издевки. - Как это ты его упустил? – интересуется она, и, похоже, совсем не для того, чтобы посмеяться над ним. – Ведь у него было только копье.
- Да…, - Катон все же мнется перед тем, как ответить, - точно не помню… видимо, я недооценил этого парня. Он на редкость силен, хотя с виду и не скажешь. Вроде он стал отбиваться копьем как палкой и достал меня.
- Похоже, мы все его недооценили. И он совсем не так прост, как кажется с виду.
- Да забудь о нем. Все равно он скоро сдохнет, - Катон решается и осторожно берет ее руками за плечи. Он чувствует, как она напряглась, но не сбросила его рук. Катон смотрит ей в глаза и тихо говорит то, чего не говорил никому и никогда в своей жизни:
- Спасибо тебе, мелкая.
И она вдруг улыбается в ответ нерешительной и совсем незнакомой ему робкой улыбкой.
Но уже следующий день заставляет его забыть о нежностях. Случилось то, чего они вообще не ожидали – все их запасы взорваны. Катона захлестывает черная клокочущая ярость, Первый еле приводит его в себя, убеждая, что виновник, скорее всего, взлетел на воздух… но вечерний показ убитых говорит профи, что их главный враг еще жив. С самого утра они отправляются на поиски. Хватит тянуть. Союзников осталось всего трое, и Первый как-то подбирается и перестает наконец-то дурить. Они быстро понимают, что в этом деле у Двенадцатой был сообщник и, скорее всего, это не ее женишок. Пытаясь загладить свою оплошность с осиным гнездом, Первый вызывается сам поймать его в ловушку и заманить Двенадцатую, которую он грозится живой доставить в лагерь на потеху профи. Вторые отправляются на поиски дальше, но уже через несколько часов они слышат два выстрела из пушки. Вечером в небе появляются портреты Первого и этой черномазой малявки, Одиннадцатой. Так вот кто был таинственным союзником! Первого им совсем не жаль, им сейчас обидно, что главный враг опять ускользнул...
чертова девка! На арене осталось шестеро игроков – Вторые, Одиннадцатый, Пятая и Двенадцатые, одна из которых неуловима и смертельно опасна, а другой серьезно ранен, но почему-то до сих пор жив.
А потом громогласный голос Клавдия Темплсмита объявляет, что в правилах произошли изменения. Когда они понимают, о чем идет речь, то секунду смотрят друг на друга ошалевшим, недоверчивым взглядом и, не сговариваясь, бросаются друг к другу в объятия. Они могут вернуться вместе! Им не надо друг друга бояться! Они теперь всегда будут вместе! Какое это прекрасное слово –
всегда… Катон кружит визжащую Мирту и когда он останавливается, она откидывает с лица растрепавшиеся темные волосы – и совершенно неожиданно для него очень робко, очень нежно касается губами его губ…
Следующий день они ни на кого не охотятся, просто пытаются привести в порядок свой лагерь. Навес и палатка целы, но все остальное разнесено взрывами в клочья. Может это и смешно, но среди всей этой крови, смертей и взрывов они просто решили провести один день по-человечески.
Просто быть рядом. Купаться, держаться за руки. Соперников-то почти не осталось, а те, кто остались, к ним не сунутся, бояться им некого, разве они не заслужили эту передышку? Нет, понятно, что купаются они, чтобы промыть раны, и не просто бесцельно бродят по лесу, взявшись за руки, а пытаются добыть себе пищу. Но на самом деле в этот день они просто забыли о недобитых соперниках и на несколько часов стали теми, кем они и были на самом деле – восемнадцатилетними парнем и девушкой, в которых под огромной толщей условностей, воспитания и жестокости каким-то чудом оказалось зернышко взаимной симпатии, готовое дать первые нежные ростки.
Вечером они сидят у костра и болтают о жизни. Вернее, это Катон пытается завести обычный человеческий разговор:
- Слышь, Мирта. Это новое правило… мы с тобой вернемся домой. Забросим Академию и будем соседями в Деревне Победителей. Мои будут счастливы. А тебя дома кто-нибудь ждет?
- Нет. Я из приюта, - и обычно-то не очень разговорчивая Мирта сейчас отвечает как-то совсем нехотя.
- Ого, а я думал, в Академию берут только тех, кто прошел все экзамены и может оплатить учебу, - Катон искренне удивлен. – Мои все жилы вымотали, чтобы платить за мое обучение.
- Я училась бесплатно. Там новеньких тестировали – и тех, кто подошел, отправили в Академию, – голос Мирты холодный и какой-то безликий. Никакой.
- Тебе крупно повезло. Даже если бы ты не попала на Арену, то смогла бы стать миротворцем, это гораздо круче, чем в шахту лезть, - продолжает рассуждать Катон довольно добродушно.
Внезапно она поднимает глаза, и ему на секунду становится жутко.
- Мой отец был шахтером. Миротворцы забили его на наших глазах, когда мне было пять лет. Мать сошла с ума. Меня отдали в приют. Я терпела эту гребаную Академию, потому что тогда я смогла бы отомстить.
Добродушие как рукой сняло. Перед Катоном мелькнуло изуродованное лицо куклы. О да, эта девочка бы отомстила! Как хорошо, что, вернувшись, он не пойдет в миротворцы. Не хотел бы он попасть в ее руки. В смысле…
в качестве жертвы.
- Слушай…, - он обнимает ее за плечи, и девушка потихоньку оттаивает. – Совсем скоро мы будем дома. Нам осталось всего-то перебить четверых заморенных полудохликов. Один из которых уже скоро сдохнет сам.
- Ну, однако, не сдох же до сих пор. Погоди…, - Мирту вдруг осеняет. – А, может, она его вылечила?
- Чушь, я резанул его в бедро. Такое здесь, на Арене, вылечить невозможно. Он сдохнет точно. Чем она его вылечит?
- Ну не знаю, говорят, в дальних дистриктах нет лекарств, так они лечат травами… листьями там всякими, - не сдается девушка.
Периодически в Академии о таком шептались. Катон даже внимания не обращал на подобные высказывания. Трава она и есть трава. Как ею можно что-то вылечить?
- И ты, что, в это веришь? Ну, прикинь, говорят, что от яда ос-убийц можно вылечить листьями. Но это же бред.
- Может, бред, а может, и нет. Женишок-то не сдох, – резонно отвечает Мирта. Да, вот с этим не поспоришь. – И вообще, слушай, что они едят? – а вот этот ее вопрос застает Катона врасплох.
А ведь точно. После того, как были взорваны их запасы, у Катона постоянно сводило желудок. Его огромное тренированное тело требовало много еды, а ее не было. Есть ягоды было боязно. Того, что присылали менторы, катастрофически не хватало. Никаких зверей они не видели. Лишь однажды в траве мелькнул кролик, и Мирта попала в него ножом. Но вот снять шкуру, выпотрошить и пожарить – стало настоящей проблемой. Сырые ветки не хотели гореть, а жидкости для розжига не было. Мясо получилось подгорелым, жестким и несоленым. И его было очень, ну просто катастрофически мало. «Может нам поискать женишка, чтоб приготовил нам обед перед смертью?» – хохотнул тогда Катон. Мирта только хмыкнула – Двенадцатый мог разжечь огонь даже в луже… да и готовил отменно.
- Так вот, слушай меня, – Мирта продолжает рассуждать. – Если он до сих пор жив, то, значит, она его лечит. Зачем? Вот если бы ты нашел меня с такой раной, ты б что сделал?
- Ясно что. Добил бы. Чтоб не мучилась, - слова слетают с языка прежде, чем Катон успевает подумать.
- Вот, - Мирта удовлетворенно кивнула. Даже как-то слишком удовлетворенно. - И любой нормальный человек поступил бы так же. Но если она его не добила, то значит...
- Ты что, думаешь, она повелась-таки на его сказочку про любовь? – хмуро морщится Катон. Вспоминать об этом было неприятно, однако его нынешнее положение в какой-то мере примиряло его с идеей о любви на Арене. Мирта-то сидела сейчас у него под боком.
- Да нет, - отмахнулась она, - при чем тут это? Скорее всего, он ей зачем-то нужен.
- Зачем он ей может быть нужен в таком состоянии? Кролика поджарить?
- Нет. Я думаю, кролика она и сама поджарит. Она же эти дни чем-то питалась. Где и как она добывала еду? Думай, Катон!
Думай… почти расслабившийся от ее близости Катон не хотел думать. Какая разница, где они берут еду. Все равно им скоро придет конец. Профи теперь двое, теперь они как никогда союзники, и у них нет конкурентов. Поэтому он отвечает первое, что приходит в голову:
- Ну, женишок говорил, что она ставит ловушки.
-
Женишок говорил, - передразнила его Мирта. - Женишок много чего говорил, и где он теперь? Он втерся всем в доверие, вешал нам лапшу на уши, а его девчонка тем временем перебила всех профи и взорвала нашу еду. А сама она, похоже, не голодает и даже может его вылечить. Он кучу времени водил нас за нос – и никто не догадался. Может, они так сразу задумали? Может, у них тактика такая?
Ну вот, опять эта тягомотина с тактикой. Катон искренне не понимал, зачем сейчас она нужна. Завтра с утра взять оружие, найти всех и убить. И все. Какая тактика. А Мирта тем временем упрямо продолжает:
- Двенадцатая дурочка, сразу видно, но опасная, а у парня, видать, неплохие мозги. Может, они эту комедию задолго придумали и разыграли. И теперь он продумывает ходы, а она мочит всех. Хотя он Восьмую вон тоже замочил на раз.
И Четвертого тоже на раз, добавил про себя Катон.
- Слушай, их там, в Двенадцатом, учили этому, что ли? Я всегда думала, что там одни дохляки, - не унимается Мирта. Катону надоели эти разговоры, он начинает закипать:
- Да достали они уже. Нам-то что теперь делать? Давно бы уже нашли их и прибили.
- Да нет. При таком раскладе их так просто не возьмешь. Наверняка, у них есть оружие, и они напридумывали каких-нибудь ловушек. И потом, как она убила Первого? Он, конечно, был идиот редкий, но не настолько же, чтобы его замочила такая мелочь. И у него было копье и кинжал. Нет, у нее есть какое-то оружие, секретное, о котором женишок знает, а мы нет. Мы должны это узнать.
- Ладно, Мирта, - Катону так не хочется, чтобы этот необычный день заканчивался, но, видимо, пора возвращаться в реальность. – Завтра все узнаем, а пока спать.
Но они не успевают подняться, как слышат фанфары и оглушительный голос Темплсмита. Он приглашает трибутов на Пир. На рассвете, у Рога Изобилия. Незадолго до рассвета Катон и Мирта выползают из палатки. У него помятый вид – он несколько раз просыпался, чтобы проверить, что это ему не снилось… нет, темноволосая головка Мирты действительно всю ночь лежала на его плече, а сама девушка сладко посапывала, доверчиво прижавшись к нему и даже во сне не отпуская его руку.
Ничего, мелкая, думал он ласково,
не сегодня-завтра мы с тобой будем дома…
Пир – то место, где соберутся все их соперники. Тем более Пир необычный. Удобный способ избавиться от нескольких конкурентов, а если повезет, то и от всех. Мирта собирает арсенал своих ножей, Катон привычным жестом прячет кинжал и подхватывает копье. Они идут по лесу, не таясь – им бояться некого – и подходят к поляне совсем незадолго до рассвета. Катон хочет идти сам, но Мирта непреклонна:
- Двенадцатую я беру на себя. Устрою замечательное шоу в прямом эфире, - в ее темных глазах проскальзывает знакомый жуткий огонек. - А ты попробуй достать Одиннадцатого.
Они разделяются, и Катон уходит ближе к полю.
Из-под земли появляется стол с рюкзаками – Пир начался. Неожиданно из Рога вылетает Пятая и стремглав несется прямо на Катона. С другой стороны к Рогу уже спешит Двенадцатая, Мирта летит ей наперерез, на ходу выхватывая нож – и тут Пятая пролетает практически в нескольких метрах от него. Соблазн слишком велик, и Катон пускается вдогонку. Похоже, девчонка отлично знает эту часть леса, потому что со всех ног бежит в какой-то высокий и густой кустарник. Он бросает ей в спину копье, но быстрота реакции Пятой просто поразительна – она мгновенно приседает, копье пролетает над ее головой, а сама она в ту же секунду на четвереньках скрывается в густых колючих зарослях.
Ушла, рыжая бестия! Кое-как освободив копье, Катон бегом возвращается к поляне, как вдруг слышит истошный крик Мирты – она зовет его, и в ее отчаянном голосе непередаваемый ужас. Что есть сил Катон несется к Рогу, не видя ни скрывающейся в кусты Двенадцатой, ни удаляющегося с двумя рюкзаками Одиннадцатого, потому что там, на поляне лежит она, его девочка, его мелкая, его Мирта… Голова девушки пробита, и зеленая трава становится бурой от крови. Когда он наклоняется над ней, она еще жива. Она фокусирует на нем угасающий взгляд и, собрав все силы, хриплым голосом говорит:
- У нее лук, - видимо, эти слова стоят ей огромных усилий, Мирта с трудом переводит дыхание, и еле слышно одними губами выдыхает: - Прости…
И из ее взгляда уходит жизнь.
Все, что произошло дальше, Катон видит, будто со стороны. Как будто это происходит не с ним, а он наблюдает за собой на экране. Как он стоит на коленях возле уже мертвой Мирты и умоляет не покидать его. Как он трое суток под проливным дождем под всполохи молний выслеживает Одиннадцатого. Как он бьется с этим парнем и ему все же удается завалить его. Не ради победы, не из-за гребаного рюкзака, а…
за Мирту. Как он совершенно равнодушно открывает рюкзак с номером своего дистрикта и достает оттуда титановую кольчугу. Вот что прислала ему Энобария. Вот за что погибла Мирта. Защита от стрел Двенадцатой и от ножей ее женишка. Он натягивает кольчугу, надевает сверху куртку. Он не хочет ни есть, ни пить. Ему все равно, где сейчас его соперники и что они делают. Он безразличным взглядом смотрит на поднимающийся из леса дым костра. Он никак не реагирует, когда планелет поднимает тело Пятой. Ему надо идти убивать Двенадцатых, а он не хочет никуда идти. Ему наплевать, что его враги, скорее всего, здоровы, вооружены и ищут с ним встречи. Ему вообще на все наплевать. Перед ним до сих пор стоят ее глаза и тихий шепот. Словно он, боец, профи, убивший не один десяток людей, вдруг впервые понял, что такое смерть. Почувствовал, как это страшно и неотвратимо, когда жизнь уходит вместе с каплями темной крови, толчками бьющей из раны, вместе со слабеющим дыханием, вместе с тускнеющим блеском шоколадных глаз… какая же она хрупкая, эта жизнь, если ее так легко отнять, и никакими усилиями, никакими мольбами, никакой местью, нельзя заглушить эту боль… Почему же раньше, лишая людей жизни, он этого не видел? Или он просто не видел в своих жертвах людей? Сейчас Катон готов отдать все на свете, чтобы вернуть эту девушку, только начавшую жить, услышать ее насмешливый голос, увидеть ее глаза живыми.
И он их видит. Под необыкновенно прекрасную мелодию, которую вдруг начали распевать птицы, к нему выходит жуткий переродок. С глазами Мирты.
Годами отточенные инстинкты заставляют его очнуться. Он сжимает в руке короткий меч и вступает в бой. Переродки появляются по одному, и он отчаянно сражается с ними, убивая одного за другим. Но их много. Слишком много. Пригвоздив очередного монстра к дереву мечом, Катон пускается наутек. В конце концов – на нем кольчуга, а Двенадцатые беззащитны, вот и пусть пойдут на корм этим тварям. Он вылетает на поляну перед Рогом и видит их. У девчонки лук наизготовку, у парня зажат в руке нож. Он пролетает мимо, даже не заметив отскочившей от его груди стрелы, которая попала бы в самое сердце, не будь на нем кольчуги. Он приходит в себя только на вершине Рога. Девчонка и парень уже здесь. Она отстреливается. Он отбивается ножом. Похоже, переродок зацепил Двенадцатого - кровь хлещет из раны на ноге, и в какой-то момент в голове у Катона мелькает идиотское злое веселье:
не везет тебе с ногами, женишок! Двенадцатые полностью заняты взбесившимися тварями и Катон, подкравшись, скручивает Мелларка мертвым захватом. Миг – и стрела девчонки уже направлена ему в голову. В голове становится пусто – а ведь он проиграл. Проиграл при любом раскладе. Она выстрелит, не дрогнув. Вот только почему она медлит – ведь у нее такая шикарная возможность избавиться разом от двух соперников? Так неужели все это не бред… и она действительно любит своего напарника? Парень уже хрипит и тянется к его руке.
Ага, конечно, так тебе и удастся выбраться из захвата! Но он и не собирается выбираться – прежде чем Катон успевает сообразить, стрела вонзается ему в кисть… Мелларк из последних сил отталкивает его локтями… он, поскользнувшись на залитом кровью металле, летит в самую гущу завывающих переродков… еще около часа профи отчаянно сражается, но в какой-то момент просто выбивается из сил… он надеется, что теперь его быстро прикончат... но, похоже, он снова просчитался…
Впереди его ожидает его последняя долгая ночь.
Эти жуткие твари с острыми, как бритва, когтями рвут на куски его тело… час, другой, третий. Ему больно, очень больно, но он привык терпеть боль. Хуже всего их глаза. Глаза убитых трибутов. Это невозможно, он ведь убил их, он убил их всех… как же так получилось, что сейчас они мстят ему, вернувшись в этом дьявольском обличии? От боли в глазах начинает двоиться, и ему кажется – или переродков действительно становится больше? Нет, это же просто куклы, как он раньше не понял! Мужчины и женщины, юноши и девушки, старики и дети, они стоят перед ним окровавленные, со следами его мечей, ножей, копий, и смотрят на него, неотрывно смотрят такими печальными глазами. Он не может вынести их взглядов и начинает орать, бешено орать, чтобы они убирались, но они подходят все ближе и ближе. С каждым часом их становится все больше, и он ужасается – когда и зачем он убил столько людей? Ради чего? Ради этой долбаной победы, будь она проклята? Это ради нее он настолько вытравил в своей душе все живое, что не мог, как нормальный человек, просто взять за руку любимую девушку? Его первая любовь, вот она, стоит в этой толпе и смотрит на него, а из уголка рта все еще стекает струйка крови. Ради чего она умерла? Ради его победы? Мирта, она тоже здесь. Девушка, подарившая ему один день счастья. Стоит с проломленным черепом и смотрит. Это невыносимо. Это гораздо ужаснее всех телесных мучений. Он пытается закрыть глаза, но это не помогает. Он начинает умолять их, чтобы они оставили его, просто оставили рядом с этими тварями, с этими переродками, которые медленно порвут его на куски. Это было бы благодеянием. Но они не уходят. Они стоят вокруг него и молча смотрят. Он уже не может кричать, он просто тихо стонет.
А ночь никак не кончается…
Проходит много-много часов, целая вечность, и к толпе его жертв добавляется еще одна пара глаз. Глаза его матери. Женщины, которая всю ночь, все эти долгие часы сидела, будто прикованная, перед экраном, на котором в прямом эфире ее единственного сына, ее любимого мальчика медленно превращали в окровавленный кусок мяса. Он уже не может этого вынести. Ни одна победа на свете не стоит, чтобы за нее платили такую ужасную цену. Первые лучи солнца освещают окровавленные морды переродков. Они зачем-то волокут его наружу. Сквозь помутневшее от нечеловеческой боли сознание он слышит какие-то голоса:
- Может, у тебя получится застрелить его?
- Осталась одна стрела. Она в жгуте.
- Ну так возьми ее.
Что это, неужели хоть кто-то смилостивился над ним? И его злейшие враги, Двенадцатые, сейчас избавят его от мучений? Ненависть исчезает, и его заливает огромная благодарность. Этой странной парочке, рядом с которой он понял, что он не только убийца, но и человек. Этому парню, который не боялся смерти ни тогда, когда прикрывал свою девчонку, ни сейчас, когда отдал для него, Катона, последнюю стрелу из жгута. Этой девчонке, которая почему-то лечила своего женишка, и даже рискнула сразиться с Миртой, чтобы спасти ему жизнь. Он так хотел их убить… но только рядом с ними он увидел, что есть другая жизнь, которую он не разглядел в своей кровавой гонке за победой. Ему достался всего один день. После которого победа потеряла смысл. Она уже не нужна. Он не сможет жить с ней после всего того, что он понял здесь, на Арене. После того как увидел глаза убитых им людей.
Не кукол.
Людей.
Он едва шепчет –
убей меня.
Свист тетивы, разгоняющий стоящих перед ним призраков.
Заливающий все вокруг яркий свет.
Выстрел пушки.
И его победа достается Двенадцатым.
