Дары волхвов

Глава 3

Сириус

Сколько может Молли сходить с ума из-за этих чертовых подносов? Я до сих пор слышу ее голос в коридоре – она продолжает что-то втолковывать Гермионе, которая, надо полагать, от этого в восторге. Конечно, сейчас, когда сняты все чары и заклинания, видно, что подносы несколько пострадали – на некоторых, признаю, теперь вмятины в форме задницы, а тот, на котором Тонкс врезалась в забор, восстановлению не подлежит, но какая разница? Все отлично провели время. И колено у Фреда опухло не так уж сильно, и Билл по поводу своей руки только шутит – а как здорово было видеть Гарри, который орал и смеялся, забыв обо всем на свете.

Да за одно это я готов отдать все подносы в доме. Гарри выглядел точь-в-точь как Джеймс.

И вообще – можно подумать, подносы принадлежат Молли. Хотя ей очень нравился тот, с фамильным гербом, который прикончила Тонкс (может, купить ей за это еще один рождественский подарок?), – Молли брала его с утра по воскресеньям, когда относила Артуру завтрак в постель.

Конечно, когда Молли говорит об этом, глядя на меня слишком блестящими глазами, я чувствую себя виноватым, и подливаю ей в бокал глинтвейна, и слегка приобнимаю ее без особой охоты, отчего она начинает хихикать. Потом понимаю, что глаза блестят слишком сильно у всех, кто пил глинтвейн. Наверное, это от моих секретных добавок. Я решил, что если уж кататься на санках, то с огоньком, и что всем не помешает немножко храбрости при встрече со склоном. Точнее, я бы сказал, с трамплином.

За трамплин, похоже, меня уже обвинили и приговорили – просто потому, что я был рядом. Квинтэссенция всей моей жизни. Сначала мы сделали в дальнем углу сада пологий склон, по которому даже бабушка могла бы спуститься пешком (хотя моя-то бабушка как раз пешком бы ходить не стала – отправила бы домового эльфа). Для тех из нас, кто еще не одряхлел, требовался более серьезный вызов, но Лунатик решительно заявил, что нечего тут делать гору величиной с мое самомнение, и я не стал спорить с этим самодовольным ханжой. И все поначалу шло чинно и гладко, прямо как его карьера старосты, пока стоявшая перед ним Тонкс в красных лыжных штанах не нагнулась над санями. Одно незапланированное движение палочкой – и вот у нас уже круча, верх которой можно увидеть, только задрав голову.

Я чуть не умер от смеха, что, конечно, делу не помогло, и прежде чем сконфуженный Лунатик успел что-то поправить, Фред и Джордж пустились в горку рысью, а за ними по пятам Рон, Гарри и Джинни. Я и сейчас не могу спокойно вспоминать, какое у Лунатика было лицо.

– Я рад, что тебе это кажется смешным, – ему приходится говорить громко, чтобы заглушить гудение водопроводных труб; те явно выражают неодобрение в адрес очередного участника санной оргии, принимающего душ. Надеюсь, это Молли – тогда я смогу отдохнуть от расследования судьбы подносов. Впрочем, Молли ведь только смотрела, а не каталась, и когда я в последний раз видел ее, она говорила Тонкс, что будет ждать на кухне и пусть та спускается, как выйдет из душа.

Мерлин знает, что они там делают вдвоем целыми днями, но у Тонкс то и дело меняется цвет волос, а она говорила мне, что это нервная реакция на стресс – вроде как ногти грызть. Мне бы хотелось отнести это на счет Молли, дающей принудительные уроки кулинарии, но, боюсь, главная причина сидит сейчас напротив меня, развалившись в кресле в углу с таким видом, будто не в силах больше пошевелиться. Честно говоря, я чувствую себя так же – наверное, старею. Или просто редко выбираюсь на свежий воздух.

Тем не менее, было здорово. Я страшно рад этому Рождеству, страшно рад, что все собрались здесь. Жаль беднягу Артура, но – не было бы счастья, да несчастье помогло. Как представлю себе, что меня ждало – совершенно неразличимые дни, один за другим, тихо, нечем заняться, нечем развлечься или отвлечься, никого вокруг, только ледяные стены и призраки прошлого…

Я не хочу об этом думать. Мне не надо об этом думать. Сейчас все отлично, и я хочу, чтобы все чувствовали себя такими же счастливыми, как я.

Лунатик смотрит на рождественские подарки, сложенные под елкой, которую принес Данг, и выражение лица у него при этом странное. Кстати, ему наверняка понравятся перчатки, которые я для него купил.

Я поднимаю бокал, чтобы привлечь его внимание, – и от этого простого движения у меня ноют все мышцы руки.

– Давай, признавайся – тебе ведь тоже понравилось. – Я вижу, как он медленно поворачивает голову, будто не сразу осознает, что я говорю. – Особенно если учитывать, что ты вообще собирался только смотреть, как мы, молодежь, развлекаемся.

– Жаль, что я этим не ограничился, – Лунатик меняет позу в кресле и морщится. – Не понимаю, почему я пошел у вас на поводу.

Потому, что тебя подзуживала твоя девушка. «Стареете, профессор Люпин!» – вот что его окончательно добило. Разумеется, все кончилось тем, что Тонкс, хохоча во все горло, въехала прямо в забор, а Лунатик под общие аплодисменты устремился за ней и галантно бросился ее откапывать.

Что заняло подозрительно много времени.

Я многозначительно смотрю на него – и вижу невинный взгляд в ответ.

– Не иначе как твои интересные напитки взяли верх над моим здравым смыслом, – спокойно говорит он, прекрасно понимая, что это неправда.

На самом деле, ему бы следовало сказать мне спасибо за мои таланты в области изготовления глинтвейна, потому что если они с Тонкс думают, что могут вести себя на людях, как сегодня, и при этом скрывать свои отношения, то они потеряли контакт с реальностью. Начнем с того, что – я уверен, в Школе авроров объясняют, как правильно сидеть на санках. А еще все эти улыбочки и случайные прикосновения при малейшей возможности. Ладно, пусть дети, в отличие от взрослых, ничего не замечают; и я готов допустить, что у Молли голова забита шитьем и вязаньем, но Билл-то не дурак и скоро сообразит, что у Лунатика идет бурная личная жизнь.

Или не идет? То они хлопали ресницами и обменивались интимными взглядами, и я уже думал, что сейчас они тихонечко исчезнут, а мне придется прикрывать Лунатика, как он сто раз прикрывал меня, то они вдруг все такие серьезные и держатся друг от друга на расстоянии вытянутой руки.

Я пытаюсь вспомнить, в какой момент все изменилось, но не могу. Наверное, когда я с Гарри и Роном смотрел, можно ли еще увеличить скорость санок, чтобы они при этом не переворачивались. И чтобы не заметила Молли.

Надо разобраться, что там у него случилось. Может, стоило бы проявить такт и не лезть не в свое дело, но мы с Джеймсом никогда так не умели, когда речь шла о Лунатике. К тому же, я в большом долгу перед ним, особенно за эти последние месяцы, а сделать для него что-нибудь всегда так трудно.

– Что у тебя происходит?

Я ожидаю, что он будет все отрицать, но он делает большой глоток вина и молчит.

Тут я уже начинаю беспокоиться. На его лице ясно проступают морщины, видные даже в тени.

– Я, наверное, еще недостаточно выпил, чтобы ответить, – говорит он с полуулыбкой.

– В буфете есть желе из водки. Могу принести.

Снова та же полуулыбка. Будто только изображает, что улыбается.

– Неужели Молли до сих пор его не нашла?

– На нем столько скрывающих заклинаний, что я сам с трудом нахожу. – Я жду, и мы оба смотрим на поленья в камине и слушаем гул труб и крики, иногда доносящиеся сверху. Детям весело, и когда в доме так много народу, я тоже не слышу шепота призраков.

Это совсем не похоже на Рождество в Азкабане. Там я знал, что это за день, только потому, что делал зарубки на стене.

– Я купил Тонкс сережки, – в конце концов говорит он так, будто слова тянут из него клещами.

Я жду еще, но продолжения не следует.

– Мило.

– Да. Опаловые. Они должны менять цвет под настроение владельца.

Я открываю рот, чтобы сказать: мол, надеюсь, они могут становиться розовыми, она так любит этот цвет. На самом деле у меня на языке вертится другое: как бы опал не перегрелся, а то настроение у нее в последнее время меняется очень часто. Но он вдруг добавляет:
– К ним было колье. Но мне оно не по карману. Понимаешь, я рассчитывал на эту работу.

– Тонкс не думает о таких вещах.

– «Главное не подарок, а внимание», да? – усмехается он. – Но, видишь ли, я-то думаю.

– Слушай… – Я набираю в грудь воздуха, точно зная, что будет дальше. Если я не предложу, получится, что мне все равно, а если предложу, поставлю нас обоих в неловкое положение. Тем более, я заранее знаю, что он ответит. Это патовая ситуация, и меня это бесит, но поделать я ничего не могу.

Я снова набираю воздуха в грудь.

– Ты же знаешь, что я…

– Да, знаю, – обрывает меня он.

– Мне это ничего не стоит, и мне будет очень прия…

– Я знаю, – он улыбается, и на этот раз улыбка настоящая. – Спасибо. Но нет.

– Ну ладно, – я тоже улыбаюсь, стараясь превратить все в шутку. – Но если передумаешь, предложение в силе.

Он отпивает еще вина и морщится.

– Вот подожди, проснусь в сочельник с чудовищным похмельем – и стрясу с тебя каждый галлеон. Ты что, влил сюда все, что у тебя было?

– Ну почему, водку оставил для желе, – рассеянно говорю я, вдруг понимая, что сочельник – это уже завтра, и пытаясь осознать все, что Лунатик сказал за последние пять минут. И что не сказал – тоже. – Но дело ведь не в колье, да?

Он поднимает свой бокал, признавая, что я угадал.

– Не хотелось бы тебя шокировать. – Слишком блестящие глаза смотрят лукаво, но где-то там, в глубине, таится нечто другое, и это другое меня беспокоит.

Печаль? Обреченность? Мне в голову приходит много всего, что я хотел бы сделать с сукой Амбридж. Но сейчас мне надо сохранять веселость за нас обоих.

– Отлично. Ты знаешь, как скучна моя жизнь. Шокируй меня.

– Как ты сам сказал, дело не в колье. Я знаю, что Тонкс не думает о таких вещах, – он медленно ведет пальцем по краю бокала. – Но это заставило меня вспомнить, что сейчас мне едва хватает денег на жизнь и в обозримом будущем вряд ли что-то изменится. И если я когда-нибудь задумаюсь о том, чтобы жить на эти деньги не одному… – он останавливается, и по его лицу пробегает ироническое выражение, будто он смеется сам над собой, – в общем, шансов нет. А это подводит меня к неизбежному выводу, что с моей стороны крайне эгоистично предлагать Тонкс отношения. И что если я действительно о ней забочусь, нужно немедленно нажать на тормоза, пока я не сделал нам обоим больно. Если вообще еще не поздно.

Он замолкает, смотрит на меня и, как ни удивительно, улыбается.

– Нужно время, чтобы это переварить, Бродяга? Могу сходить в душ и вернуться.

– Нет! – Я едва удерживаюсь от того, чтобы вытереть пот со лба. Черт подери, он уже думает о… о слове на букву «с»? Когда они еще даже встречаться толком не начали? Это что – снова Джеймс и Лили?

К своему ужасу, я чувствую укол зависти – будто короткую вспышку боли. Не потому, что сам мечтаю о чем-то подобном, – а потому, что опять остаюсь за бортом. Хотя я ведь и так болтаюсь за бортом, проводя день за днем и час за часом в этом склепе.

И вызывая жалость у Гарри.

Ну вот, я начинаю ныть. Это все чертов алкоголь. Я счастлив. Это мое лучшее Рождество.

– Я сказал «если» и «когда-нибудь». – Снова эта кривая усмешка. – В далеком будущем. Но это подводит нас к другому вопросу. У Тонкс еще все впереди. Она может делать все, что хочет. Зачем ей совершать ошибки?

Ко мне возвращается способность говорить, хотя мои слова звучат довольно резко. Он может считать, что речь идет о далеком будущем, может обманывать себя, сколько влезет, – но если он о таком уже задумался, значит, в глубине души он этого хочет.

– Ей двадцать два. Она достаточно взрослая, чтобы решать.

– В двадцать два можно еще решать, кем хочешь быть. А не с кем. Мы снова возвращаемся к тому, с чего начали: к эгоизму.

– Все мужчины – эгоистичные животные, разве нет? – я пытаюсь шутить, одновременно отчаянно соображая, что сказать. Прав ли он? В каком-то смысле – да. Во многих смыслах. Считаю ли я, что у Тонкс все серьезно?

Не знаю. Действительно. Я не знаю. Но ответить ему я могу только одно. Даже если это значит, что я снова остаюсь за бортом.

– Но некоторые более эгоистичны, чем другие, – вздыхает он и откидывается в кресле, делая новый глоток вина.

– Ты уже говорил об этом с Тонкс?

Лунатик смотрит на меня из-под полузакрытых век.

– В общем, нет. Я пытался на днях, в библиотеке, но продвинулись мы недалеко. Мы ненадолго остались одни и решили, что глупо тратить это время на разговоры, – он смотрит на меня смущенно. – Нас, кстати, застал Рон, но, разумеется, ему и в голову не пришло, что Тонкс может обратить внимание на кого-то вроде меня. И слава богу.

Последние слова звучат несколько неубедительно. Я поднимаю бровь, подавляя зевок.

– Ты же сам хотел сохранить все в тайне?

– Хотел. Хочу. Мерлин, – он трет глаза рукой. – Просто… где-то в глубине души я бы также хотел, чтобы хоть в чьих-то глазах это не выглядело невероятным. Нелепым. К вопросу об эгоизме.

У меня сейчас тоже есть отличный шанс побыть эгоистом. Сказать ему, что он прав и для Тонкс будет лучше, если он все прекратит. Ей будет больно, она поплачет, но переживет. Как и он – со временем. И я не потеряю единственного оставшегося друга.

Могу сказать в свою защиту одно: эта мысль приходит мне в голову только на мгновение. Даже на мгновение – гордиться нечем, но… я просто человек, так ведь? Мы с ним оба люди. Эгоистичные до мозга костей, если уж на то пошло.

Может ли женщина требовать большего? Внезапно мне снова смешно и хочется пропеть пару куплетов из «Родился Христос, – сказали кентавры». Но надо сосредоточиться на предмете разговора.

– Что Тонкс подарит тебе на Рождество?

Вопрос заставляет его проснуться. Он почти вздрагивает от удивления.

– Что… При чем тут это?

– Что она тебе подарит?

– Не знаю. Понятия не имею.

– Почему не знаешь? Ты сказал мне, что не можешь от нее оторваться, – и тебе не интересно, что она подарит тебе на Рождество?

Он смотрит на меня примерно так же, как Гермиона, когда я предложил скатить Кричера вниз по горке и посмотреть, большой ли снежный ком из него получится. Кстати, о Кричере – я уже сто лет не видел этого маленького мерзавца.

– Вроде как предполагается, что подарок должен быть сюрпризом, – заявляет он, весь такой сухой и саркастичный.

– А что бы ты хотел, чтобы она тебе подарила?

– Да что уго… – он понимает и останавливается, но уже поздно. Я радостно улыбаюсь. – Ну да. Очень умно. Но я ведь сказал, что дело не в колье, разве нет?

– Сказал, – я согласно киваю и чувствую, что у меня кружится голова. – Ты только не сказал, как сложно ей выбрать тебе подарок. Ничего дорогого дарить нельзя, потому что ты можешь расстроиться или обидеться, но при этом надо как-то показать, что ты ей очень небезразличен. Ты думаешь, тебе сложнее всех, но, на самом деле, для тебя все довольно просто. Какая вообще разница? Можете хоть бумажные колпаки друг другу подарить. Уверен, чего бы она по-настоящему хотела, так это чтобы вы сели рядом, поговорили и признали, что да, у вас куча проблем, но вам плевать. А когда вы это сделаете, можете взять несколько шотов водочного желе, чтобы вам действительно стало на все плевать.

Молчание.

Может, конечно, я и переборщил. К тому же, он самый упрямый осел на свете. Но, с другой стороны, он ведь сам хочет, чтобы его убедили?

– Это ничего не решит, – неуверенно говорит он через некоторое время. – Не решит настоящих проблем.

– У всех есть проблемы, – твердо говорю я. – Но если ты не можешь прямо сейчас назвать причину, по которой вам не стоит быть вместе, – нормальную причину, а не то, что ты не можешь купить колье… знаешь, Джеймс, наверное, в гробу переворачивается от возмущения. У тебя есть женщина, которую не смущают твои проблемы по мохнатой части, а ты думаешь о будущем, которое еще неизвестно, когда будет. Если ты не разберешься с этим и не встретишь Рождество счастливым, как все нормальные люди, я тебя прибью из одной только зависти, ты, старый зануда. Мне бы кто-нибудь положил женщину под елочку! Хоть какую-нибудь каргу, которой даже Волдеморт побрезгует!

Опять молчит. У меня стучит в висках, а его фигура расплывается перед глазами. Но, по-моему, он улыбается.

– Я слышал, Фред и Джордж собирались купить тебе резиновую куклу. Но не буду тебя слишком обнадеживать. И – спасибо. Я не уверен, что ты прав, но… – Он пожимает плечами, и я вижу, что он смеется. – Ты считаешь, что ты прав, а я хочу в это верить.

– Я всегда прав. Всегда, всегда… прав. – Я очень устал. Нам нужно допить эту бутылку вина, и я обещал Молли, что еще раз попробую выпрямить чертовы подносы. Но, кажется, мне сейчас удалось сделать что-то хорошее. Может, так я смогу отблагодарить его за все те случаи, когда он сидел и слушал меня, и ни разу не намекнул, что и жизнь, и он сам ушли на двенадцать лет вперед, пока я болтался за бортом.

Я счастлив. Это отличное Рождество. Может быть, лучшее в моей жизни.

– Конечно, я прав. Я практически точно уверен, что прав. – Внезапно я чувствую, что слова разбегаются от меня и, кажется, сталкиваются друг с другом. Глаза затуманиваются, и я моргаю, чтобы видеть яснее; я не вижу его лица, но кажется, будто он хмурится, а этого я не могу допустить и изо всех сил пытаюсь донести до него, что все нормально.

– Этмой подарок тебе, Лунатик. Нельзя отказываться от подарков. Люди расстраиваются, понимаешь? Хотя на самом деле… – я делаю паузу, чтобы вдохнуть. Надо договорить. Собственно, я пытаюсь сказать, что это просто здравый смысл. Но слова снова сталкиваются друг с другом, и получается что-то вроде: «Постдравмысл».

Ну и ладно. В конце концов, это же Рождество. Самое лучшее.