Глава 3***
Используй тех, кто может использовать тебя.
После той ночи наш Директор стал проявлять ко мне особый интерес.
Я просидел, как мне потом сказали по освобождению, три дня, прикованный к прохудившейся сточной трубе. Казалось, я провел целую вечность в одиночестве и темноте. Сточные трубы в то время монтировали неумело, а потому даже если по меркам магглов они находились в прекрасном состоянии, то вот-вот грозили прорваться и всё затопить.
Приют вообще был в плачевном состоянии. Возможно, меня действительно приковали к канализационной трубе. Каждый раз, когда кто-то справлял свою нужду, труба неизменно протекала на стыке швов и её содержимое раз за разом выплескивалось на меня.
Иногда мне приносили воду. До меня доносились царапанья ключа в ржавом замке двери, что преграждала дорогу к моей тюрьме. Со скрипом дверь распахнулась, и мне в глаза ударил слепящий свет, который, казалось, проникал в самый мозг. Только когда закрыли дверь, я смог искоса взглянуть на своего посетителя, который спускался по шаткой деревянной лестнице, держа в одной руке свечу, а в другой - ведро с черпаком.
Мне сунули под нос полный черпак воды, опрокидывая его на меня быстрее, чем я мог глотать. Большая часть живительной влаги стекала вниз по моему подбородку - и дальше, на одежду, которая и так была мокрой, а я в это время кашлял и отплевывался. Я не пытался заговорить с ним, давно усвоив, что в таких ситуациях лучше помалкивать.
Я лишь неотрывно смотрел на него, и улыбка играла на моих губах.
Когда меня, наконец, освободили, я был настолько шокирован, что даже забыл улыбаться. Прошло столько времени без еды, что голод, казалось, навеки поселился в моих внутренностях, словно скорпионы вокруг кактуса. Я был уверен, что они хотели заморить меня до смерти - самая медленная смерть из всех возможных.
Но я был доволен. Ибо я познал величайшее знание: я обладал властью над другими людьми. Меня посадили на цепь не из-за проступка, а из страха передо мной. Они боялись даже посмотреть мне в глаза.
Когда цепи с грохотом отцепили от труб, высвободив мои запястья, я не смог найти в себе силы встать на ноги. Мой тюремщик приподнял меня и не то повел, не то потащил за собой вверх по лестнице. Свет исходил от фонарей, а значит прошло совсем немного времени с захода солнца. Приют никогда не расходовал масло на освещение, если солнце давало достаточно света.
Меня отвели в банную комнату, и раздели догола. Забрав одежду, меня бесцеремонно окунули в ванну с теплой водой. Швырнув вслед жесткую щетку и кусок мыла, мне велели отмыться.
Когда я закончил, пришла женщина, чтобы высушить меня полотенцем. Наверно, это была та же женщина, что обрабатывала мои раны, но я не уверен. Все лица в моей памяти слились воедино в какую-то застывшую массу. Еще одна женщина принесла мне одежду.
Добротная одежда, как мне показалось, хотя теперь я точно знал, что это обычный набор вещей, который жертвуют в пользу подобных заведений. И всё же ничего лучшего я не носил. Помню, как прикасался к ткани, удивляясь, отчего вдруг меня одарили такой одеждой. Даже в столь юном возрасте я чувствовал, что здесь какой-то подвох.
Меня привели в часть приюта, в которой я никогда не бывал, если это не день пиршеств, а я - не в качестве обслуги на нем. Меня усадили за стол, ломившийся от еды, которую я знал только по объедкам. Но это не был пир - всего лишь обычный ужин. Но для человека, который никогда в жизни не баловался обычным ужином, сие разнообразие блюд показалось роскошней, чем на Рождественском банкете в Министерстве Магии.
За другим концом стола восседал Директор.
До этого лишь раз встретившись с ним, я не знал, чего ожидать от него. Непохоже было, чтобы он был хоть в какой-то степени удовлетворен той взбучкой, что он мне устроил.
Он наказывал меня не в гневе или злобе, лишь приказал мне вслух считать удары, что он наносил мне по спине широким, кожаным ремнем.
Я пришел к выводу, что он не был жестоким человеком или глупцом. Он был внимателен, холоден, расчетлив - приют для него лишь бизнес. Чем больше ртов он содержал, тем внушительней суммы поступали от правительства и тем многочисленней были организации, субсидирующие его приют.
Он давал нам крышу над головой, пропитание, чтобы не умереть с голоду, и одежду, чтобы выглядеть худо-бедно прилично. Чуть сильнее подчеркивая наш бедный, истощенный и немного болезненный вид, он играл на человеческой слабости к детям, тем самым, зарабатывая всё больше денег. Он делал это не из какой-то злобной ненависти к нам, как я поначалу думал. Это был расчетливый план, который приносил приюту доход, и оставлял для нежеланных и отверженных детей шанс обрести настоящую семью.
Были ли его намерения чисты в таком свете? Почему-то я сомневался, что его дом представлял собой однокомнатную лачугу, что его дети одеты в какую-нибудь мешковину, а пропитания достаточно лишь для того, чтобы не умереть с голоду. И всё же я понимал, что он действительно верит, будто бы помогает нам, и потому я смог если уж и не простить его, то хотя бы понять. Прощение нужно заслужить. В моем случае это практически невозможно. Я редко прощаю. И никогда не забываю.
Я никогда не забуду наш тогда первый разговор за столом.
Но прежде мы поужинали. Невзирая насколько я был голоден, он предостерег меня не есть слишком быстро, иначе, какой бы вкусной ни была пища, мне станет плохо. Я мысленно согласился. Я ел медленно, надкусывая и смакуя каждый восхитительный кусочек.
Рядом с его тарелкой лежала кожаная папка. Положив руку на папку, он внимательно смотрел, как я тщательно пережевывал каждый кусочек пищи. Я пока остерегался смотреть на него с тем презрением, с каким обычно смотрел на своих надзирателей. Не выяснив пока с кем имею дело, я не рискнул упустить возможность вкусно поесть.
- Том Марволо Риддл,- произнес он, пока я ел. Неожиданная пауза вынудила меня оторваться от тарелки и взглянуть на него. - Интересное имя, Марволо,- безразлично протянул он. - Никогда не слышал о таком. Сицилийское? - но неопределенным взмахом руки он не дал мне ответить. - Хотя неважно. Вряд ли ты вообще знаешь, где находится Сицилия.
- Однако может и знаешь,- он указал на папку. - Твои учителя очень высокого мнения о тебе. Говорят, что ты очень умен, осваиваешь учебную программу быстрее любого, кто когда-либо учился в этих стенах. "Невероятно быстро", согласно их словам.
- И ведь действительно, Том, тебя часто характеризуют, как "необычный". Кстати, человек, который до недавних пор был ответственен за помещение мальчиков, тоже носил имя Том.
Помню, мне тогда стало так плохо от мысли, что у нас оказались одинаковые имена с тем монстром, что я отложил вилку и с трудом успокоил свой желудок, опасаясь, как бы меня ненароком не стошнило на свою тарелку.
- А он отозвался о тебе, как о "ненормальном, злом, маленьком щенке"...Он утверждал, что ты сносил все наказания так, словно наслаждался болью и что у тебя "злой взгляд". Прежде чем положить на мой стол заявление об уходе, он сообщил мне, что и раньше подумывал о том, чтобы уйти на пенсию. Муж его сестры владеет фермой, которой не помешают рабочие руки.
Я промолчал, потому как не понимал к чему он клонит, и потому вновь принялся за еду.
- Воспитатели сообщили мне, что у тебя появилось влияние на остальных детей,- продолжил он, прервав затянувшуюся паузу, в течение которой он оценивающе рассматривал меня.
- Я не виню тебя, Том, за тот неприятный инцидент во дворе. Ты всего лишь защищался. Мальчишка был много старше тебя. Выше, сильнее. Уверен, что именно он и затеял драку. Это вполне естественное свойство человеческой натуры: задирать тех, кто слабее. Он не умер, хотя и был близок к этому. Однако членораздельно разговаривать ему больше не придется.
Помню, как я едва не ляпнул, что у него и раньше были проблемы с дикцией, но вовремя прикусил язык.
- Жаль. Его увезли в заведение для глухонемых, где он сможет научиться изъясняться жестами. Льщу себя надеждой, что однажды он заживет нормальной жизнью, и не будет сожалеть о прошлом.
Заведение для немых. В самый раз для него.
- Однако с его отъездом я обратил внимание на то, что дети стали по-особому к тебе относиться. Следуют тебе во всём. Стало меньше потасовок, травм, улучшилось общее поведение. Это замечательно, Том. Просто замечательно. Примерное поведение детей делает нашу жизнь легче, и наполняет наши сердца радостью.
Я всё ел. Не улавливая суть его речей, я всё еще ожидал какого-то подвоха. Я решил подождать, что он приберег для меня. Утолив голод, я всё равно заставлял себя есть, чтобы у меня был предлог не смотреть на него. Мне было не по себе от его взгляда. Я не понимал, чего он хотел от меня.
Но я не мог есть вечно. Я тоскливо обвел взглядом изобилие блюд, сомневаясь, что когда-нибудь мне выпадет еще один шанс столь вкусно поесть. То ничтожное количество пищи, что я съел, едва ли хоть как-то отразилось на общем разнообразии блюд. Я захотел всё это съесть, немедленно, понимая, что не будет больше никакой другой возможности. Меня это разозлило. От злости я стал нетерпелив.
- Что вам от меня нужно? – спросил я его, наконец, после почти минутного молчания.
Тогда я впервые увидел, как он улыбнулся. Искренне. Не пристало такому лицу улыбаться, но всё же улыбка засияла на его лице неестественно ярко. Взгляд же оставался жестким, хотя на какое-то мгновение показалось, что в глазах промелькнул блеск.
- Вопрос не в том, чего хочу я, а в том, чего хочешь ты, Том. В конце концов, наше заведение существует для того, чтобы помогать тебе и всем остальным братьям и сестрам приюта.
- Я хочу выбраться отсюда,- без колебаний ответил я. У меня даже в мыслях не было произносить эти слова вслух, но они вырвались помимо моей воли. Его улыбка погасла, выражение лица потеряло всякую эмоциональность. Я вспыхнул, но не вина была тому причиной, а злость. За то, что проявил слабость.
- Боюсь, это не обсуждается, Том. Пойми, закон обязывает, чтобы у тебя был опекун до тех пор, пока ты не сможешь сам о себе позаботиться. И не просто позаботиться, но и стать достойным членом нашего общества. Не сомневаюсь, что, отпусти я тебя, - и в силу твоей природной находчивости тебе удастся выжить на улицах. Однако я не могу допустить этого не только из-за обязательств, но и из-за опасений за твою безопасность. Мир за этими стенами суров и жесток, и факт в том, что там ты никому не нужен, Том.
Больно от таких слов. Хотя и не должно быть уже. Я потерял всякую надежду, когда осознал тот факт, что ни одна семья меня так и не забрала к себе. Когда они приходили, то лишь мельком смотрели в мою сторону. По началу я пытался улыбаться и выглядеть восторженным, как и остальные дети. А потом мне стало наплевать. Эти люди для меня - пустое место. Так зачем я должен был делать вид, будто нуждаюсь в них?
Он продолжил.
- Как ты уже и так знаешь, твоя мать умерла после родов. Но твой отец всё еще жив.
Боюсь, мне не удалось скрыть своё изумление. Я воображал, будто он тоже давно умер, будто я круглый сирота.
- Сразу же после того, как госпиталь передал тебя под нашу опеку, мы принялись за поиски твоих родственников, которые могли бы тебя приютить. В этом и состоит наша цель. Ты даже не представляешь, сколько детей, которых ты никогда не видел, прошло через приют. Некоторые задерживались здесь всего на несколько дней, иногда даже часов - если родня живет в пределах города. Сначала мы предоставляем им отдельную комнату, и если им в конце концов некуда податься, то переводим их на постоянное проживание в общую комнату. Где ты и живешь.
- Мы выяснили, что твой отец – Том Риддл старший, в честь которого и назвала тебя мать, – живет в особняке на окраине небольшой деревни Литтл Хэнглтон. Сделав запрос по обычным каналам, нам стало известно, что власти выдали брачный сертификат за год до твоего рождения именно там.
- Поэтому я очень удивился, когда мой человек сообщил мне, что встретился с твоим дедушкой. Тот заявил, что его сын никогда не состоял в браке, что твоя мать была шлюхой, которая пыталась вымогать деньги. Она утверждала, что якобы замужем за его сыном и даже ждала от него ребенка.
У меня потемнело в глазах от гнева. От вкусной пищи, что я только что съел, лишь затошнило. Я не только не знал своих родителей, но и никогда не позволял себе даже предаваться мечтам о них. Дети, которые цеплялись за бессмысленные иллюзии, вскоре сходили с ума, либо становились жертвами тех детей, что легко чувствовали подобную слабость. Если я и думал о родителях, то только как о добрых, любящих людях, которые случайно погибли в какой-нибудь трагической аварии.
- Вы лжете! – крикнул я, вскочив на ноги, и весь дрожа от ярости. Не понимаю, куда делось моё самообладание. Я никогда открыто не выказывал злости, равно как радости или печали. Любой поступок в гневе бессмысленный по определению.
Еще сильней нахмурившись, он склонил голову, всем своим видом выражая грусть. Взгляд же по-прежнему оставался цепким.
- Боюсь, что нет, Том. Я бы мог пощадить твои чувства, рассказав всё в розовом свете, но я убежден, что ты достаточно взрослый, чтобы знать правду. Ты бы возненавидел меня, скажи я тебе ложь. Будет лучше, если ты возненавидишь меня за правду. Твой отец официально отрекся от тебя, когда подписал необходимые бумаги, тем самым окончательно передав тебя под нашу опеку. Я не вправе передать ему тебя, даже если бы он захотел тебя забрать. Приют теперь твой официальный опекун, Том. Разумеется, до тех пор, пока тебя кто-нибудь не усыновит.
