Глава 3Те предрождественские дни выдались странными. И хоть я к тому моменту уже немного свыкся с небывальщиной, творившейся вокруг меня, и уже успел сообразить, что молчание не просто золото, а весьма важная для выживания вещь, но всё равно оказался не готов к такому повороту событий. Прежде всего, меня нужно было сжечь на костре.
Ох… да… Так сказал отец Александр на проповеди еще до Рождества. Ну, не конкретно меня на костер, но вообще. Всех колдунов, оказывается, сжигали! Сажали на кол! Топили в реке! И так вот и убили всех-всех волшебников… а я остался.
Тётка, обычно благоговейно внимавшая каждому слову пастыря, во время проповеди ёрзала и всё время искоса поглядывала на меня. Неужели она что-то подозревает? Бус вроде невидимый, иначе у него не получалось бы так ловко воровать еду из кухни, его бы давно заметили.
Я еле досидел до конца, хотя обычно слушал с удовольствием. Я восхищался нашим святым отцом: он добрый, красивый, у него всегда находится минутка, чтобы сказать каждому очень нужные одобрительные слова. Когда я подхожу к нему для благословения, он всегда хвалит меня за то, что я знаю все-все молитвы, и добавляет: «Я не сомневаюсь, Гарри, что ты послушный, хороший мальчик и почитаешь людей, давших тебе кров и пищу». И все прихожане от него просто в восторге. У нас — самый лучший констебль, самый лучший святой отец и самый лучший город на свете!
Но в то ужасное воскресенье я забыл об этом. О том, что у нас все самое лучшее. Я еще в церкви принялся страстно надеяться, что всё это сказки, что я никакой не волшебник, что бы там ни говорил Бус. И вообще, фэйри — это просто выдумка, никаких фэйри не бывает! И он тоже всё выдумал: и про «слепого волшебника», и про драконов, и про гиппогрифа. Получается, что он и себя выдумал… Тут я совсем запутался.
Я сказал тёте, что очень-очень хочу в туалет, и она, хоть и недовольная, но пошла быстрее, вместо того, чтобы останавливаться побеседовать со многочисленными миссис. Наконец добрались. Я в нетерпении сдирал с себя рубашечку и галстучек, и брючки, поглядывая на чулан: сейчас я переоденусь в свою любимую старенькую рубашку и штаны, заскочу в чулан и… И там нет никого! И меня перестанет грызть страшная вина за то, что я не такой, как все. И Бог снова будет меня любить!
Но он был там. Бус. Сидел себе на полке, отбивал ладошками ритм по пузцу, как по маленькому барабанчику, и что-то напевал. А я был волшебником. И меня нужно было бы сжечь. И я понял, почему меня не любят опекуны: наверное то, что я «не такой», как-то проявлялось и мешало им жить.
А еще я сообразил, что не знаю, как дядя, но тётка точно что-то подозревала. Недаром она заставляла меня учить наизусть все эти молитвы, псалмы и гимны. И даже поговаривала о том, чтобы записать меня в церковный хор, когда придет нужный возраст. Наверное, думала, что из меня постепенно изгонятся такие же бесы и демоны, как и те, что сидели в несчастных, сожженных заживо ведьмах, если мой рот будет постоянно занят Божьим словом.
Я вспомнил, как отец Александр с незнакомым суровым выражением на всегда добром улыбающемся лице рассказывал, что сожгли даже маленьких девочек, когда выяснилось, что их юные души были одержимы демонами. И я принялся плакать. И не мог остановиться.
Бус испуганно летал вокруг меня, спрашивая, что случилось, а я видеть его не мог. То есть мог, конечно, но не хотел. Как будто это он был виноват, что я — ужасный, помешанный, ненормальный и одержимый. И меня не будет любить отец Александр, и тётя никогда не полюбит, и даже Бог не будет. Мне придется обманывать, чтобы меня любили. А обманывать нельзя — лгуны попадут в ад, в яму, полную огня, и будут вечно гореть там. И волшебники попадут тоже. И получается, что я все равно попаду в огонь: хоть за то, что я волшебник, хоть за то, что я лгун. Нет мне спасения. Меня не за что любить.
И вот я всё рыдал и рыдал, а Бус всё таскал и таскал мне из кухни кусочки сахара, пирога, бекона и всего, что только мог отщипнуть своими крошечными ручонками. И складывал эти кусочки возле меня и умолял поесть. Он решил, что я голодный, что меня опять за что-то наказали. А я ничего не мог ему сказать, только мотал головой и отмахивался. Наконец, Бус взял и упал, как мёртвый. И тогда я так перепугался, что заорал не своим голосом. И над моей головой разорвалась лампочка. И я понял, что это конец, что мне незачем жить, если даже Бус умер — мой единственный друг.
Когда дядя выволок меня за ногу из чулана и принялся за шиворот таскать по дому, тыкая пальцем в лопнувшие лампочки и осколки, устилавшие ковер, кресла и диваны, я подумал, что ад уже начался. Ворот рубахи впился в горло так, что я почти не мог дышать. А дядя всё орал, пинал меня и требовал, чтобы я прекратил. И я, наконец, понял, что лампочки разорвались из-за тех демонов, что сидят внутри меня, и стал быстро-быстро читать молитву в те моменты, когда мог схватить хоть немного воздуха. Божье слово должно остановить демонов, чтобы они больше не били лампочки!
Но молитва получалась все хуже — у меня начало звенеть в голове, я еле касался ногами пола, дядя трепал меня, как тетин бульдог старого плюшевого мишку Дадли. И я окончательно понял, что Бог отвернулся от меня, когда дядя зажал мою голову между колен и принялся пороть меня своим огромным тяжёлым «главным» ремнём, а я, заходясь от рыданий, вдруг увидел Их. Не людей.
Они появились. Сперва Она, всплеснула руками и тут же исчезла. А я зарыдал ещё громче, хотя уже, казалось, от горя иссякли все силы: я действительно проклят. Ну, я ведь своими ушами только что слышал и своими глазами видел: в углу возле телевизора что-то хлопнуло, и там только что был настоящий демон с горящими глазами, огромными ушами и зубами, тоже огромными!
Правда, постепенно выяснилось, что у горя глаза, как у не-людей, велики. Потому что зубы есть, конечно, но мелкие и остренькие. Просто когда Вилли и Ринки злятся, они ощериваются так, что любой бы испугался.
Потом всё завертелось так быстро, что мой ужас и горе отступили, растворились, истаяли, переплавились во что-то без названия. Я и не заметил.
Опять хлопок, и появился второй демон. И тоже выпучил глаза и оскалил зубы. Он поднял руку, точь в точь как отец Александр, и я забился, задрыгался, чуть не сломав себе шею в тисках дядиных колен: демон явно собирался наслать своё, бесовское, анти-божье благословение. Дядя заорал: «Ах, ты так, паршивец!» — и отшвырнул меня куда-то вбок, а демон просто взял и щёлкнул пальцами. И всё. На этом почти всё самое ужасное и закончилось.
Дядя вдруг покачнулся и осел в кресло, прямо на сидевшую со стиснутыми руками бледную тётю Петунью. Надо честно сказать, она не одобряла, когда дядюшка «слишком строго» меня «воспитывал» и даже вскрикивала дрожащими губами: «Ах, Вернон! Дорогой, хватит! Ну, пожалуйста, он же ещё совсем маленький!». Но когда это дядюшка её слушался?
Я забился между креслом и шкафом и затаился, икая и еле дыша. Если бы мог, так и вообще под то кресло залез бы или под шкаф. А дядя с тётей посидели-посидели, и вдруг дядя встаёт с помятой тёти, пересаживается на диван и говорит таким спокойным-спокойным, словно сонным голосом:
— Петунья, дорогая, посмотри почту.
И тётушка и правда поднимается и, пошатываясь, даже не поправив платье, в одном тапочке идет в коридор, а дядя остается сидеть, с удивлением разглядывая тот самый ремень, которым только что меня порол, словно недоумевая, откуда он вообще взялся.
Второй не-человек-демон прекратил скалиться, потушил зелёный пожар в глазах и повернулся ко мне:
— А ты и есть Гарри?
Ох, как я удирал от него! На четвереньках вылетел из гостиной, захлопнув дверь чулана, изо всех сил вцепился ручку и уперся ногами в стену. Я шептал молитву, пока сзади не раздались два хлопка и продолжать висеть на ручке стало глупо. Как я сразу не догадался, что демоны умеют проходить сквозь стены?
Я понял, что мне не убежать, не скрыться, не спастись. Как и говорил отец Александр. И сейчас меня будут «одерживать», точнее, мою «юную душу». Правда, той несчастной девочке было уже восемь лет, а мне пока, наверное, меньше. Я точно не знал. Может, моя душа ещё слишком маленькая, чтобы вместить даже одного демона, а не то что сразу двоих? Вон они какие крупненькие… Нет, не должны влезть. Но могут попытаться. Я захлопнул рот и зажал его руками: всё равно молитвы на демонов не действовали.
Первый демон, в наволочке-платьице, который позвал на помощь второго демона, поднял лежавшего среди осколков стекла Буса, и я кинулся к нему:
— Не тронь его! Я его похороню во дворе.
Демоны вновь выпучили глаза, но в этот раз не злобно, а изумленно:
— Это еще зачем? — спросил тот, что заколдовал дядю и тётю.
— Он… он же умер! — горестно всхлипнул я, позабыв о том, что нужно держать рот закрытым.
И тут силы наконец-то оставили меня: в глазах потемнело окончательно. В чулане и так было сумрачно, слабо светились тельце Буса и глаза демонов. Я опустился прямо на выпоротую попку, потом завалился на бок и, кажется, заснул.
***
Буду рад, если вам понравится моя работа:
http://hogwartsnet.ru/mfanf/ffshowfic.php?l=0&fid=87844
