Паршивец

Глава 1

1

Помню, как годам к пяти я решил, что сошел с ума. Прямиком после своего дня рождения. Правда, я тогда не знал, что он недавно был, тот день рождения, когда мне исполнилось пять. Но вот момент сумасхождения (или схода с ума? Как это вообще называется-то?) я помню хорошо.

Да, я тогда уже был достаточно взрослым, чтобы именно так и подумать, когда увидел на краю полки в своем чулане какую-то мелкую неведомую хрень с полупрозрачными золотистыми крылышками и ярко начищенным золотым пузцом. То есть пузиком. Вряд ли, конечно, из чистого золота. Наверное, из того же металла, что и тот старинный подсвечник, на который чуть ли не молилась тётушка, время от времени заставляя меня начищать его до зеркального блеска.

Помнится, крылышки меня поразили куда меньше, чем-то обстоятельство, что существу тоже, видимо, жилось несладко, раз приходилось поддерживать свой пуз в сверкающем состоянии. Мне ли не знать, сколько времени уходит на наведение такой красоты!

Читать я тогда еще толком не умел, телевизор посмотреть удавалось нечасто, в школу то ли грозились, то ли обещали отдать осенью, да и вообще я почти не бывал на улице. Свежего воздуха я хлебнул с излишком на заднем дворе дома опекунов, а вот по тротуару, то есть в прямом смысле «по улице», мне ходить доводилось крайне редко. Раз в неделю, по воскресеньям, когда тётушка с дядюшкой посещали церковь.

Я ждал этого события — похода в церковь — так, как ничего потом уже не ждал никогда. По пути можно было увидеть и услышать столько всего интересного! Вот мистер Билз выгоняет свою красную машину, а в следующем дворе миссис Деррис держит на руках крошечную гавкучую лохматую собачку. На большой клумбе возле церкви расцветает крест из сиреневых крошечных цветочков. Девочки мистера и миссис Самвейн тянут друг у друга из рук веревочку с парящим в небесах воздушным змеем. Дадли — мой брат — уже тычет толстым пальцем в блестящий красный велосипед своего дружка Пирса и требует, чтобы и ему тоже купили такой. И купят, обязательно.

Я это знал так же точно, как и то, что мне сильно достанется за то, что сегодня слишком громко пел в церкви. Нельзя громко. А лучше и вообще молчать, только шевелить губами. Поскольку если не шевелить, то все окружающие — вот прям все-все — могут подумать, что миссис Дурсль плохая женщина, раз ее племянник не выучил слова. Но ничто не могло испортить мне настроения: поход в церковь — это праздник!

Меня наряжали в идеально беленькую рубашечку, черные брючки с острыми стрелочками, на шее оказывался галстучек-бабочка, а мои вечно стоявшие дыбором (дыбором-дыбором, именно!) волосы сами собой укладывались в идеальную прическу. Я даже знал почему: волосы тоже очень хотели хоть раз в неделю увидеть и услышать что-то еще, кроме плотных стен стриженого тиса, ограждавших маленький дворик, да вечно раздраженного голоса тётушки: «Паршивец, сюда!», «Паршивец, туда!», «Паршивец, отнеси, принеси, вымой, собери, убери…».

Я одно время даже думал, что меня так и зовут — «Паршивец». Но именно то золотопузое существо доходчиво объяснило мне, что я сильно заблуждался. Хотя вру. Я и до него знал, что имя моё Гарри, а фамилия Поттер. А как же не знать, когда по дороге в церковь дядюшка неизменно куда-то сбегал, а к тётушке обязательно подплывали почтенные миссис и не менее почтенные мистеры, и все, как один, заводили бесконечную песнь: «Ах, какие прелестные у тебя детки, Петунья! А это, наверное, Гарри? Ах, несчастное дитя, ах, какие у него невозможные глаза!»

— Ах, какие вы мужественные люди! — как-то раз шёпотом подсказал я не менее тощей, чем моя тётка, желчного вида миссис, по обычаю принявшейся расписывать добродетели Дурслей, усыновивших оставшегося без родителей племянника.

Под злобным взглядом обеих тёток я понял, что лучше бы не подсказывал. Но право слово! Я ж от чистого сердца. Я ж не имел тогда в виду ничего такого из того, что имею в виду сейчас. То есть стал иметь в виду через пару лет. Черт, я запутался с этими «в видами». Объясню проще: до появления золотой хре… То есть до знакомства с золотым летучим клопом — правда золотым и правда клопом, вот ей-богу не вру! — я как-то не задумывался над тем, что «паршивец» звучит далеко не так ласково, как «Гарри». Зато куда привычнее.

«Гарри» меня в семье опекунов называли только в очень редких случаях — когда в доме находились посторонние, которым я случайно попадался на глаза. Тогда в дело шла кодовая фраза: «Гарри, дорогой, пойди пока поиграй!». Она означала: «Сгинь немедля на задний двор или в чулан, паршивец».

Клопа звали Бус. И он был фЭйри. То есть он сказал, что он «Фэ-эйри», и я решил, что «Фэ» — второе имя, а «Эйри» — фамилия. Но вскоре выяснилось, что я ошибался. Вскоре — примерно через год, когда в школе выяснил, что никаких фэйри не бывает, что все это сказки и враки. Я притащил книжечку, открывшую мне глаза, Бусу и ткнул пальцем в слова «мифические существа», а он посмеялся и сказал, что это просто замечательно, что я, наконец-то, научился читать — пригодится, а маглы пусть так и думают — на то они и маглы.

Но к тому моменту я уже перестал думать, что схожу с ума. И решил, что авторы книжечек знают далеко не все, что с этим делом — верить во все, о чем пишут — нужно быть осторожнее. Тётя Петунья вон, начиталась всякого и свято верит, что и магии не существует. Ага. И наш святой отец Александр тоже верит. И, кажется, верят все люди вокруг. А Бус только смеется. И Вилли. И Ринки. Кто они? Я так и не понял до конца, но они точно НЕ люди.

Они не фэйри — куда крупнее и… да простят меня мои странные друзья — безобразнее. У них нет крылышек и золотых пузиков, но зато есть огромные зеленоватые глаза и не зеленоватые, но тоже не маленькие уши. А еще у них есть довольно длинные узловатые пальцы, способные ловко щелкать.

Щёлк! И пол подметен. Щёлк! И посуда сама собой аккуратненько моется губкой под струей воды в раковине, тут же высыхает и летит в кухонный шкаф строго в том порядке, как любит тётя Петунья. Щёлк! И иногда — в особо опасные для моей несчастной задницы моменты — дядюшка вдруг вспоминает, что ему срочно нужно отогнать машину для замены масла или съездить прикупить пару бутылочек виски, пока не весь новый завоз разгребли в небольшом магазинчике мистера Самвейна.

Жаль только, что этот народец, носящий вместо нормальной одежды наволочки, появляется редко — когда выдается свободная минутка. Да, наволочки! У Вилли белоснежная, больше похожая на платье со странным зеленым гербом на груди, а у Ринки — серая, вечно в подозрительных пятнах и тоже с гербом. Но с разноцветным. Точнее не разглядеть — герб этот тоже покрыт пятнами, но это точно герб. От Ринки часто странно пахнет — то воняет, а то, наоборот, пахнет очень приятно, будто конфетами. Когда в первом случае я морщу нос и чихаю, он щёлкает пальцами и запах становится слабее, а наволочка чище, но до конца избавиться от грязи не удается. А вот Вилли всегда пахнет одинаково. Не знаю чем, но мне всегда представляется, что она служит в каком-то огромном чопорном доме со свечами в огромных подсвечниках, окнами с цветными витражами… В церкви!

Почему «она»? Ну, я всегда так думал. Она меня жалеет, в отличие от Ринки и Буса, которые вечно подстрекают к шалостям и хвалят, если мне удается сделать какую-нибудь гадость Дадлику и его злобным дружкам. Жалеет, гладит по голове и укоризненно смотрит на веселящихся «хулиганов». Она же приносит странные мази в крошечных коробочках и мажет мне спину. А задницу — я сам, а то мне стыдно.

Вообще не проходит и недели, чтобы кто-нибудь из этих странных созданий не забежал… залетел? Забрел? Заявился? Ну, как сказать-то? В мой чулан. Живу я там, в чулане. То есть в теплое время года я обычно живу во дворе, в чулан меня запускают только на ночь. А зимой, куда деваться, бывает, сижу там безвылазно, то есть сидел бы, если бы не «аллохомора».

Что это? Вот уж не знаю, подслушал у Ринки, но помогает здорово! Стоит настойчиво так, убедительно-убедительно сказануть и — бац! — щеколда снаружи на двери сама собою отползает в сторону и путь свободен. А это круто, когда Дурслей нет дома и можно посмотреть телевизор и почитать газеты и журналы, лежащие в гостиной. Жаль, что у опекунов нет книг, а в библиотеку меня записывать не хотят — вдруг порву-измажу-отгрызу кусок, платить придется.

С телевизором я однажды попался. Сам дурак, называется. Дурсли заявились неожиданно, я только-только успел в чулан слинять. Пульт куда-то запропастился, дядюшка ткнул пальцем в кнопочку и обнаружил, что телевизор еще не успел остыть, после того как им кто-то пользовался. Кто? А что, не понятно кто, вот вопрос мне еще… Как посмел? Как сумел выбраться из чулана? Кто отодвинул щеколду?

Ох… Как вспомню, так вздрогну. Влетело мне крепко. Слава богу, хоть удалось убедить дядюшку (не без помощи Ринки, полагаю), что он сам забыл запереть дверь чулана. После того случая Бус вызвался мне помогать изо всех своих фэйрячих силенок: когда я возвращался в чулан, он с трудом, но все же закрывал тяжеленную для него щеколду, а потом садился ко мне на плечо, складывал крылышки и прижимался к моей щеке прохладным жестким, будто и вправду металлическим, тельцем. Он ведь клоп, помните?

Такой вот магический клоп, не сосет кровь, а питается излишками магических сил. Собственно, так он меня и нашел, поскольку в тот день у меня впервые случился выброс стихийной магии.

Я думаю, что у меня и до того случая что-то похожее было и не раз. Но в тот проклятый и счастливый день я был уж очень зол на утопившего в унитазе мой блокнотик и сломавшего единственный карандаш Дадли. Чем и на чём я теперь буду рисовать? Чёртов братец лишил меня единственного развлечения в долгие чуланные часы. Проклятый день — мне тогда знатно влетело за яростно замигавшие, а потом перегоревшие во всем доме лампочки. Счастливый день — рыдая в чулане и прижимая к горящей заднице смоченную холодной водой старую футболку, я узрел Буса. И заподозрил, что сошел с ума.

— Сочувствую, — пропищала золотая бусина с крылышками. И тут же сходу: — Прости, я вижу, что тебе больно, но я рад!

Я, мягко сказать, охренел. То, что я свихнулся, не вызывало сомнений: разве забавным сказочным существам не полагается быть добрыми и участливыми? Рад он. Сволочь. Тогда я еще не знал таких слов, как «охренел» и «сволочь», то есть знал — дядюшка именно так со мной и разговаривал, но я сам никогда не произносил их ни вслух, ни про себя. Ругаться я стал гораздо позже. А тогда я все еще очень хотел быть хорошим и изо всех сил пытался понять, за что меня так жестоко выпороли — я ведь не виноват, что лампочки сами перегорели.

Хорошие дети не швыряют за гадкие слова старыми кедами в головы обидчикам и даже не пытаются прибить странное насекомое сломанной мухобойкой, валявшейся на полке за коробками с чистящим порошком. Не стал этого делать и я. Но зато постепенно прекратил рыдать и с интересом принялся разглядывать того, кто потом оказался верным другом, наставником и — да-да! — защитником и даже кормильцем-поильцем!

Разглядывание и выслушивание показало, что тётушка права: моя мать действительно была ненормальной и помешанной, и вот тому живое доказательство. Сидит себе это доказательство у меня перед носом, болтает толстенькими коротенькими ножками, пока я тут тихо помешиваюсь, то есть схожу с ума, и расписывает, как он рад, что на весь этот «треклятый городок», где «можно и помереть от истощения», нашелся хоть один волшебник. Я, Гарри. Гарри, а не «паршивец», «помешанный» и «тяжелый крест на шее». И как это здорово, что я — ребенок и еще не умею контролировать «стихийку». А это значит, что он, фэйри, теперь может еще долго не спешить с поисками еды.

Я во все глаза смотрел, как все ярче и ярче сияет его золотой пузец, словно это существо начинает светиться в моем темной чулане, пока наконец до меня не дошло, что он действительно светится. А это означало, что сейчас сюда припрется дядюшка и выпорет меня еще раз за то, что я посмел без разрешения включить слабенькую лампочку. Ведь мне было ясно сказано: «Неделю без света, мерзавец!»

— Вы не могли бы перестать светиться? — очень вежливо попросил я. Ну, раз я все равно уже помешался, то хоть не скучно будет отбывать неделю наказания в заточении. — А то… понимаете… — я испуганно закрыл ладошками решетчатое окошечко на двери.

— Да не парься, малец, я же невидимый! — гордо ответил Бус. — И спасибо за еду. Я, конечно, магический паразит, но я не жадный, мне даже крохи хватает надолго, и я не останусь в долгу. Вот увидишь.

Вот так мы и познакомились. И, как пишут в тех сказках, что я потом прочел, у меня началась совсем другая жизнь. И я вам о ней расскажу.