ВоспоминанияСеверус Снейп почти бегом, не слишком заботясь, что могут подумать, направлялся к директорскому кабинету. Он согласился терпеть Ремуса Люпина и Сириуса Блека, он согласился обучать этого безмозглого идиота окклюменции, но всему же есть разумный предел! Даже его готовности выносить наглые выходки Поттера и его неуемное любопытство.
Дамблдор, как всегда, сидел, разбираясь с целой кипой пергаментов, явно присланных совиной почтой из Министерства. Похоже, министр окончательно решился выжить неугодного директора. Зельевар на секунду почувствовал смущение, оттого, что снова подводит Альбуса из-за совершенно эгоистических мотивов. Правда, одно только воспоминание о произошедшем стерло начисто любые благие порывы.
- Моему терпению конец.
- Добрый вечер, Северус, – директор поднял глаза, и под его пронзительным, усталым взглядом Снейп почувствовал себя неуютно. – Что случилось?
- Ваш обожаемый Поттер ухитрился залезть в Думосбор. Туда, куда ему соваться совсем не следовало.
- Я надеюсь, вы…
- Альбус, - зельевар наклонился вперед, опираясь руками о край директорского письменного стола. – я не сделал с вашим бесценным воспитанником ничего, из того, что мог бы. Но на этом бессмысленная афера с окклюменцией закончена.
- То есть, вы отказываетесь его учить?
- Да.
Он ожидал, что Дамблдор как минимум попытается переубедить его, и заготовил не меньше десятка возражений на традиционные аргументы о долге и необходимости. Даже ради мира во всем мире он не позволит кому попало шляться по его воспоминаниям.
- Ты хорошо подумал, Северус?
- Да, – Снейп справился с нарастающим раздражением, заставляя себя говорить спокойно.
- Тогда, раз уж вы не можете заниматься с Гарри, может, возьметесь за мисс О'Танни? Она, похоже, вам доверяет.
- Вас это настолько удивляет, господин директор? – выдохнул зельевар, пытаясь скрыть удивление от столь резкой смены темы. В эту секунду он, пожалуй, готов был яростно отстаивать странный выбор Найеты. Не так уж много было людей, решившихся добровольно доверить ему свою жизнь, или что-нибудь в этом роде. Если на это не было причин. Хороших, веских причин…
- Нет, Северус. Не удивляет, – Дамблдор вздохнул. – но именно вам она решилась сообщить о крестражах.
«Византийская принцесса…», снова и так некстати вспомнил Снейп. Не та, романтичная и глупая девочка из сказки, которую требуется спасать, и которая будет преданно любить и ждать своего рыцаря. Порфирородная византийка, дочь тысячелетней, давно погибшей державы, приторно сладкая, как отравленное вино… В эту секунду последний кусочек головоломки со звонким щелчком встал на свое место и Северус чуть не рассмеялся, осознав всю красоту интриги. Рассказ о крестражах не был признаком доверия. Мисс О'Танни на десять ходов вперед просчитала партию. Еще тогда, когда подарила ему защищающий от Ленты Амулет. И эта тайна привязывала его к Найете крепче любого нерушимого обета.
- Дело не в доверии, – он скривил губы. – она просто хочет отомстить Темному Лорду.
- Мне нужно чуть больше информации, Северус, – голос Дамблдора прорвался сквозь его мрачноватые размышления. – Похоже, она знает, где находится как минимум часть крестражей. Если…
- Может быть и нет.
- Ты думаешь, что-то меньшее могло заставить Воландеморта отступить?
- Не знаю.
Директор промолчал, только чуть наклонил голову, сверкнув стеклами очков.
- Я постараюсь получить нужную информацию, – Снейп чопорно кивнул и поднялся.
Беседа закончена, новое задание получено.
- Хорошо, – догнал его уже у двери спокойный голос. – может, еще подумаешь о продолжении занятий с Поттером?
- Нет.
Зельевар развернулся на каблуках, позволяя себе мгновенную вспышку ярости, впрочем, разбившуюся о безмятежность дамблдоровской улыбки. Так что оставалось только выйти, на прощание совершенно по-детски посильнее хлопнуть дверью. Первый раунд остался за ним. Но кому как не Снейпу было знать, насколько упорен бывает Дамлдор, если считает что-то принципиально важным.
А встреча с Найетой, может, и не будет столь уж неприятной. В конце концов, она же не будет лезть в его воспоминания.
Так выпьем же еще,
Мой молодой король,
Лихая доля нам отведена
Не счастье, не любовь,
Не жалость и не боль
Одна луна, метель одна,
И вьется впереди Дорога Сна.
Мельница, «Дорога сна».
В одной из давно заброшенных комнат, закрытой от посетителей таким количеством запирающих и отводящих взгляд заклинаний, что даже титану пришлось постараться, взламывая их так, чтобы не насторожить своими действиями весь остальной замок, Феникс сумел обустроить свою берлогу. Ему до боли не хотелось возвращаться в подвальные помещения, где в свое время оборудовала лабораторию Иссет, и где все еще так живо напоминало ему о Змее – ее химическая лаборатория, ее любимые ковры и его воспоминания.
Единственное, что он забрал с собой – это жаровня и внушительный запас ароматических масел и трав. Вообще-то, жаровню он собирался передать Изабелле. Когда-нибудь. Когда он сможет видеть в ней просто девушку, когда из ее улыбки окончательно уйдет горьковато-пряный привкус усмешки титаниды. Когда он сумеет смириться с тем, что Иссетирес уже нет.
Сейчас над углями вился белесоватый дымок, а в воздухе пахло можжевеловой смолой и полынью. Но, наверное, он все же ошибся в соотношении компонентов: плывший по комнате аромат не походил на привычную, утонченно-пряную горечь, любимую Иссет. Неожиданно тяжелый и душный, он дурманил не хуже наркотика, заставляя погрузиться в вязкую полудрему, помогая поверить, что Змея всего лишь перенеслась на одну из дальних Граней, и ему просто потребуется чуть больше времени, чтобы найти ее. Распознать в пестрой толпе по небрежной улыбке, ироничному взгляду, танцующей походке.
Он мог создать иллюзию почти не отличимую от оригинала, научить ее двигаться и говорить. Даже чувствовать, если на то пошло. Утешиться с марионеткой, как часто делали воины его клана. Но это ему все равно бы не помогло. Сейчас он мог только вспоминать.
Их знакомство - она тогда была совсем молодой, только прошедшей посвящение аристократкой правящего семейства. Тонкой, хрупкой. Черные волосы, не сдерживаемые ни заколками, ни лентами. Зеленые глаза – внимательные, полные любопытства. Она тогда была совершенно не похожа на остальных женщин своего семейства, надменных, холодных, наполненных клокочущей ненавистью.
Он помнил ее слабость – когда она без сознания лежала в его замке. Седые пряди на шафраново-желтой ткани простыней, мутные, невидящие глаза. Черные провалы зрачков, холодных и пустых. Он знал, видел несколько раз, что всем остальным средствам восстановления Змеи предпочитают холодный дождь. Совершенно невозможный в сердце пустыни. Феникс все равно устроил бы его, плевать на затраты энергии, если бы она в конце концов не очнулась. Он уже почти назначил крайний срок, когда перестанет подпитывать ее своей энергией и наконец рискнет устроить у себя ливень, с головой выдавая свое убежище и свою тайную гостью.
И ее силу – неявную, неяркую, но такую настоящую и живую, в каждом взгляде и каждом жесте.
Помнил он и день, когда она открыла глаза и попросила воды. Ее шепот был едва слышен, но не от слабости, а как будто она боялась, что ей откажут, и готовилась сделать вид, что никакой просьбы и не было.
И как она впервые вышла во внутренний дворик замка – закутанная в светлый бурнус, тогда он еще не знал, какой из цветов – ее любимый, тонкая, бледная, полупрозрачная. Клок тумана, неизвестно как оказавшийся в пустыне, судьба которого - в считанные мгновенья погибнуть там, где выживает лишь горячее марево миражей. А еще у нее был совершенно безжизненный взгляд. Пустой и холодный. Ни страха, ни боли, ни ненависти, ни малейшей эмоции. Даже любопытства. Ничего. Он успел подумать, что такой взгляд, наверное, и должен быть у настоящей аристократки правящего семейства клана Змеи. Темные провалы зрачков, глубокие, как Бездна, и такие же безжизненно-холодные. И – это он знал из собственного опыта – люди, так смотрящие на мир, обычно долго не живут. Бледное лицо, седые волосы, неуверенно резкие, угловатые движения, в которых не было ничего от той невероятной грации, с которой она танцевала когда-то. Сломанная марионетка, клеить которую взялся человек, до этого никогда не державший в руках кукол.
Была и ее улыбка, первая, кажется, из обращенных к нему, а он глупо и смешно радовался жизни, расплываясь от нежности. Их безумные скачки по пустыне. И ее признание в том, что она ненавидит холод…
Не будь он столь погружен в свои воспоминания, он, конечно, почувствовал бы, как дрожат Линии вокруг мечущейся в кошмарах Изабеллы, к которой приходили воспоминания титаниды, и как она беззвучно плачет во сне. И как глухо кричит кружащийся над замком белый кречет, почувствовавший властный зов своей госпожи, но не способный найти ее.
