Глава 4Глава 4.
Однажды ты узнаешь, что такое настоящая любовь, она и горькая и сладкая; я думаю, горечь для того, чтобы лучше оценить сладость. ©
БИЛЛ.
Перед глазами все кружилось. Еще больше я убедился в этом, когда рискнул приподнять голову и осмотреть место, в котором я так неудачно заснул. Все слилось в единое пятно – поэтому я снова упал на что-то мягкое, закрывая глаза и боясь пошевелиться.
Виски нещадно ломило; я смутно помнил, что делал вчера, но, кажется, я пил. Пил довольно много, если быть точным. Кажется, это был старый ирландский коньяк, подаренный отцом на нашу свадьбу с Флёр…
Стоп. Флёр?!
Я предпринял новую попытку разлепить веки и принять сидячее положение, превозмогая боль в голове. Мысль о жене сразу же привела меня в чувство – неужели я смог на какое-то время забыть о ней? Ни смотря на алкоголь, я должен был ждать её и никуда не уходить из гостиной, даже если бы сон сморил меня окончательно. К тому же, если бы так и случилось, Гермиона точно бы разбудила меня…
Я заново осмотрелся. В окна лился слабый серо-голубой свет, извещавший о приходе рассвета; маленькие языки пламени, лизавшие почти сгоревшие дрова в камине, не давали никакого тепла. Гермионы поблизости не было – неужели она ушла? А может, за это время что-то случилось? Но… разве такое могло произойти? Кажется, мой сон длился всего-то несколько часов…
Вдруг по левую сторону от меня раздался тихий вздох. Сначала мою голову посетила мысль, что все это могло мне просто померещиться. Но когда взгляд упал на то, что издало этот звук, в голову прорвались разноцветные образы, которые до этого никак не желали проясняться.
Камин. Признание и слёзы. Поцелуй, объятья... а следом...
Да, я хотел сделать Гермиону счастливой. И, похоже, я выполнил это желание слишком буквально…
Помимо моей воли, меня охватил страх. Я совершенно не представлял себе, как я мог так поступить с этой юной девушкой, учитывая то, что я еще и женат. Я был противен себе. Я ненавидел себя за вчерашнее.
Что я скажу ей, когда она проснется? Как объясню все случившееся Флёр? Я не мог не признать, что то, что произошло, ничто иное как предательство. Предательство чувств к моей жене, предательство клятвы, произнесенной перед алтарем. Да что там говорить, я предал наш брак. И сделал это так легко, что от осознания этого выворачивало наизнанку.
Я подмял под себя диванные подушки и попытался выявить хоть какую-то логику в сложившейся ситуации. Стыдно признаться, но я её не видел. Как не видел и того, что произойдет после – когда проснется девушка с каштановыми волосами и вернется Флёр. Если вообще вернется…
Попытавшись выкинуть эту жуткую мысль из головы, я нащупал почти пустую бутылку, на донышке которой плескалось еще несколько сантиметров коньяка. Я тут же возненавидел этот карамельный цвет, этот пряный запах, дурманящий и окрыляющий одновременно. Но, чтобы хоть как-то уйти от реальности, я влил в себя горько-сладкие остатки жидкости, не переставая чувствовать всепоглощающую вину за содеянное.
Лучше бы вчерашнего вечера вообще не было…
Приведя себя в божеский вид – а именно забрав волосы в низкий хвост и застегнув пуговицы на черной рубашке, я принялся устранять улики вчерашнего действа. Бутылки были тщательно спрятаны в старую коробку, которую я все равно собирался выбрасывать, подушки разложены на диване и креслах, а в камине горел новый огонь, освещая серо-черную комнату мягким оранжевым светом. К Гермионе же я вообще боялся подходить, считая, что та может запросто проснуться и, потупив взгляд, извинится за то, что произошло. Нет, я не винил её… она ни в чем не виновата. Это юность, гормоны, это война, без возможности нормально жить и существовать. Во всем виноват именно я. Именно я и тот хреновый коньяк, полностью затопивший мои мозги.
Из моего горла вырвался слабый смешок. Надо же, неужели я еще могу улыбаться?
Гермиона заворочалась во сне, что-то тихо шепча. Я неосознанно подался вперед, рассматривая её узкие плечи, худые, с выступающими ключицами. На правом плече родинка, а внизу россыпь микроскопических золотистых веснушек. Мои губы сложились в некое подобие ухмылки, а перед глазами встала Флёр. Идеальная, утонченная, холодно-мраморная, с бесподобной белой кожей и серебристыми волосами. У неё почти не было родинок – разве что на руке и на шее – а про веснушки она даже не ведала. Помнится, она так смешно дотрагивалась до моей небритой щеки и улыбалась, словно маленькая: «Билль, что это у тебья?», а я отвечал: «Веснушки, Флёр». Моя жена тогда так удивилась, однако сказала, что эти «весьнюшки» ей очень нравятся. Ведь у неё никогда не было таких, у подруг из Шармбатона тоже. Эти француженки были словно фарфоровые куколки – без единого изъяна. А Флёр была самой-самой.
- Гарри, я не хочу… уходить… не хочу…
Я напряг слух и снова перевел взгляд на девушку, лежащую передо мной. Её губы шевелились роботизировано, словно на автомате. В уголке глаза наметилась прозрачная слеза, неспешно катящаяся по смуглой щеке. У меня появилось безумное желание убрать её, однако она могла проснуться. А я этого не хотел. Боялся.
Но оставлять Гермиону здесь было равносильно самоубийству. Скоро будет шесть часов утра, Рон в это время всегда просыпается и идет на кухню пить молоко. Как боец в армии, честное слово! Но он-то и является главной проблемой – что, если его путь будет вести не на кухню, а в комнату, сюда? И что я ему скажу, когда он увидит свою подругу, мягко говоря, в не совсем пристойном виде?
Я задержал дыхание, прислушиваясь к окружающим звукам. С крана в кухне капала вода, на улице шумел ветер, кричала чайка. Но больше ничего не было слышно – кроме отрывистого шепота и бесшумных всхлипов в подушку, издаваемых Гермионой. Тогда я поднялся на ноги, одной рукой приподнял голову спящей девушки, а второй обвил согнутые колени. Поднялся и, тихо и осторожно, чтобы не разбудить свою ношу, направился к лестнице, ведущей наверх.
Гермиона была очень легкая, почти невесомая. Волосы львиной гривой разметались по груди и моим рукам, переливаясь медно-рыжим в отблесках камина и горящих на ночь ламп. Я спокойно поднялся наверх, не забыв остановиться и прислушаться, а потом двинулся к комнате Луны, которую разделяла и Гермиона.
Первое время я колебался, боясь, что та странная девочка может услышать дверной скрип и проснуться. А проснувшись, увидеть весьма интересную картину – Билл, держащий спящую гриффиндорку в одной тонкой футболке. Но я послал эти мысли прочь, поудобнее обхватив Гермиону и медленно потянув на себя ручку. Дверь, к слову, почти не скрипнула. Видимо, сегодня она была благосклонно настроена ко мне.
Но лучше бы, честно говоря, она скрипнула. Тогда я, может, не испытывал бы такие угрызения совести, увеличившиеся в миллионы раз из-за давящей тишины.
Шаг, еще один, мелкий, медленный. Перешагиваю валяющийся на полу котелок, мягкую игрушку в виде белого медведя. Дохожу до устланной кровати и кладу Гермиона туда, не забыв прикрыть пушистым алым пледом с изображением рычащего льва. Она перестала плакать и бормотать, лишь вцепилась тонкими пальчиками в края подушки, словно в спасательный круг. Я несколько секунд наблюдал за ней, после чего вышел в коридор, не забыв прикрыть дверь и просканировать «ауру» дома, удостоверившись в том, что защитные заклинания на месте и никого из посторонних не наблюдается. Когда я это сделал, то тут же спустился вниз, намереваясь сварить себе кофе и сесть у окна, дожидаясь жену.
Но мне не было суждено этого сделать – потому что входная дверь с громким стуком отворилась, впуская в прихожую ледяной ветер с каплями мороси. В предрассветной дымке, мелькнувшей в проеме, нарисовался стройный темный силуэт, а затем он ринулся ко мне, обвив шею и всхлипывая.
Я вдохнул запах неожиданного гостя и почувствовал, как глаза тоже странно щиплет, будто бы в них попала кислота. Меня окружили розы, маргаритки и гортензии, исходящие только от неё одной.
Я сморгнул что-то мокрое, а в следующую секунду прижал крохотную фигурку к себе, зарываясь в серебристо-белые волосы.
Флёр. Живая. Любимая…
ГЕРМИОНА.
Когда Билл ушел, аккуратно прикрыв за собой дверь и спустившись вниз, я открыла глаза, до боли закусывая губу.
Мне хотелось плакать. Хотелось, чтобы вся та боль и отчаянье, затопившие меня, испарились, вылились через эти соленые струйки. Хотелось, чтобы меня перестало рвать на части, чтобы голос, ехидно шептавший: «Получила свое, детка? Тебе, наверное, хорошо, да? Ты разрушила молодую семью, испортила все. Испортила, испортила, испортила…» перестал звучать у меня в голове, каждым словом раня в самое сердце. Хотелось исчезнуть из этого дома, пахнущего морской водой. И хотелось просто вычеркнуть вчерашние часы из памяти, лишь бы не искушать себя снова и снова.
Да, я не скрывала, что желала того, чтобы Билл стал моим. Я убеждала себя в том, что мы похожи, что мы непременно нашли бы общий язык. Что если бы я была старше, я смогла бы понравиться ему. Но я никогда не хотела рушить его жизнь, рушить его любовь к Флёр. Ведь они созданы друг для друга… это я поняла только сейчас, наблюдая за ним из-под опущенных ресниц.
Наверное, Билл думал, что он сохраняет бесстрастное выражение лица, тщательно прячет тревогу во взгляде. Однако я все видела – видела все эмоции, какие вызывают в нем мысли о жене. Он переживал, он боялся её потерять. А я… я поступила ужасно. Думала, что если я признаюсь ему, мне станет легче.
Но мне не стало легче. А совсем наоборот…
Я приподнялась на локтях, слезла с кровати и дошла до подоконника, чуть не споткнувшись о забытый мною же котел. Села на холодную мраморную поверхность и прижала ноги к груди, вглядываясь в окружающую местность. Небо было безжизненно-серым, огромные тучи плыли куда-то вдаль, унося с собой паутинки молний недавней грозы, произошедшей не так далеко от "Ракушки". В прозрачные круглые стекла бесшумно били маленькие капельки – похоже, снаружи моросит. А дорога, ведущая в поле, была черной-черной, словно выжженной костром.
Вдруг мне показалось, что по этой черной дороге кто-то бежит – тоже черный, и очень маленький. Ветер колышет светлые волосы, еле заметные в таких окружающих тонах, а в белой руке, выглядывающей из-под широкого рукава, кажется, заметно что-то длинное. Может, волшебная палочка? Похоже на то… с кончика срываются серебристые искры, вспыхивая подобно светлячкам.
Странный гость пробежал еще немного, споткнулся и упал лицом в грязь. Я неожиданно вскочила, поддавшись обоснованному порыву – пойти и помочь. Но путник уже успел подняться, продолжив свой путь.
Тут-то я и поняла, что он бежит к "Ракушке".
Меня охватил лютый страх – а вдруг это удравший Пожиратель? Вдруг он нашел этот коттедж и теперь желает убить всех нас? Я знала, что на этот дом наложено заклятье Доверия, но мало ли… предателей на свете много. Я встала на колени, вглядываясь в окно, и приготовилась было кричать, будя всех – но тут человек откинул капюшон, и я увидела длинные волосы, почти белые отсюда. Палочка – а это точно была она – описала занятную фигуру, после чего вспыхнула розовыми искрами и потухла. А гость, подняв полы плаща, ринулся к двери.
Я охнула и плюхнулась обратно на подоконник, часто-часто моргая.
Флёр вернулась.
Точно в подтверждение моих слов, снизу раздался хлопок двери, завывание ветра. А потом судорожный всхлип, внезапно потонувший в тишине. Наверное, её встретил Билл… наверное, он обнимает её, чтобы убедиться, что она жива…
Я слабо улыбнулась, помолившись о том, чтобы с Флёр все было в порядке. А потом спрыгнула с подоконника и на цыпочках вышла в коридор, намереваясь увидеть её. Лишь бы увидеть, понять, что она с Биллом, что у неё все получилось. Лишь бы пожелать им счастья…
Когда-то Джинни спросила меня, что я буду делать, если моя любовь останется безответной. Тогда я только посмеялась над ней, сказав, что мне ничего не нужно. Я думала, что в жизни самое важное – знания и хорошая работа, позволявшая бы содержать свою семью. Но после встречи с Биллом я изменила свои взгляды на жизнь.
Жаль только, что Джинни оказалась права… и жаль, что я не знала ответа на её глупый вопрос.
Перепрыгнув через две ступени сразу – благо, тряпичные балетки это позволяли, я подкралась к прихожей и притаилась за углом, прислушиваясь к тишине. Может, они уже ушли? Но ведь я достигла этого места достаточно быстро…
И тут я услышала шорох плаща. А потом Билл громко охнул, сделав шаг назад.
- Флёр, что с тобой?
Внутри все сжалось. Неужели все-таки что-то случилось? Может, она ранена? Или ей плохо? Пожалуйста, не молчите, продолжайте…
- Все хо’гошо, Билль. Это п’гойдет, не об’гащай внимания.
Голос Флёр был тихим и вздрагивающим – она плакала. Плакала от радости, плакала потому, что вернулась. Я тоже с трудом проглотила угловатый комок, вставший в горле, и втянула носом спертый воздух.
Дышать, дышать, не выходить…
- Как ты можешь говорить об этом так спокойно? – взревел Билл, снова подходя к жене – я слышала быстрые шаги. – Они… эти ублюдки… я убью их! Убью, во что бы то ни стало!
- Нет, Билль, не надо, - захныкала Флёр. Снова шорох и почти звериное рычание, вырвавшееся у старшего Уизли. – Главное, что я в по’гядке. У нас с ‘Гемусом все получилось, слышишь? Двое убежали на восток, однако там тоже были наши люди. Их поймали, Билль! Шестеро Пожи’гателей отп’гавились в Азкабан! Это стоит того, да? Билль, не молчи, п’гошу…
- Да, стоит… - выдохнул Билл, прижимая жену к себе. Я расслышала негромкий хриплый всхлип – неужели плачет? – Я так волновался, Флёр… Я просто не мог представить, что было бы, если бы я потерял тебя. Ты… ты для меня все, понимаешь? Все, Флёр…
- И ты для меня все, ma chere… - прошептала француженка, целуя соленые на вкус губы. – Все на свете…
Они еще немного стояли в прихожей, после чего отправились через кухонный проем к столу. Я выглянула из-за своего укрытия, желая засечь хоть кого-то из них. По щекам катились слезы, грудь разъедала горечь. Было больно, но эта боль была правильной. Я должна была чувствовать боль. Потому что заслужила это.
Вокруг стало еще светлее, поэтому мне удалось четко разглядеть их лица. Билл вытирал глаза рукой, а Флёр обнимала его и улыбалась. Она повернулась в профиль, нежно целуя его в щеку.
И тут моя голова закружилась. Левую сторону личика вейлы пересекала глубокая рана, тянущаяся от уголка глаза до основания губы.*
_______________________
Как вы видите, я внесла некоторые изменения в каноне.
Но не спешите высказываться - с Флёр все будет в порядке.
