6. Чума-дель-Торт/Таня. “Всё для тебя, ты – это я”. Бороться со своим альтер-эго.
Таня ненавидит такие дни. Смотрит на себя в зеркало – и не узнаёт. Те же глаза, уши, рот, даже родинки, но всё равно – не она.
Будто кто подменил. Таня не дура, всё давно уже поняла, но даже себе пока в этом не признаётся. Слова и мысли слишком часто обретают реальные очертания, чтобы просто так ими кидаться. Сидит перед зеркалом и внимательно себя рассматривает. Пытается уловить почти незаметную грань, за которой — уже не она.
— Таня, всё хорошо? – раздаётся из-за двери обеспокоенный голос Ваньки. Милый, любимый, иногда Тане кажется, что он не только может читать мысли, но и чувствовать её.
— Я скоро выйду, — голос выходит чуть хриплым.
Она не отрывает взгляд от зеркала; так сильно вцепилась в край столика, что костяшки пальцев побелели, кольца сильно впиваются в кожу.
— Всегда слабо переносила боль, — скривив губы, говорит её отражение и отпускает столешницу.
Таня вздрагивает и судорожно вдыхает. Прикрывает на мгновение глаза; когда распахивает, отражение смотрит всё так же насмешливо и снисходительно.
— Дорогая, что ты делала моими руками? Картошку копала? – брезгливо говорит, рассматривая ногти.
— Дрова собирала. И это мои руки.
— Пока, — улыбается Чума её губами и щёлкает в воздухе её пальцами.
— Что бы ты ни сделала, ничего не выйдет, Ванька… он всё поймёт!
Чума широко улыбается, делает вид, будто задумалась.
— Не волнуйся, мальчишку я не трону. Но всё только для тебя, ты – это я, — милостиво говорит Чума.
Таню трясёт от страха. За Ваньку, за себя, за
них.
Про Чуму-дель-Торт она забыла, как забывают детский кошмар: где-то остался тяжёлый, вкуса крови осадок, не более того.
— Проваливай, моё тело ты не получишь.
Чума смеётся не тем смехом, какой она помнила – хриплым, как наждачка, — а звонким, переливчатым. Таня чувствует, как начинает сосать под ложечкой. Крупная капля пота скользит по виску, Таня судорожным движением смахивает её. Двумя руками отталкивается от столика и вскакивает от стула, с силой бьёт в зеркало кулаком. Стекло разбивается с оглушительным звоном.
— Таня?! – кричит Ванька, колотя в дверь ногами. – Таня, открой!
Она испуганно оглядывается, в голове вспыхивают звёзды. Вокруг всё ещё слышится её звонкий смех. В единственном куске зеркала, оставшемся в раме, Таня видит часть своего отражения. Хохот резко обрывается.
— Уже получила.
Таня жмурится и резко подаётся к двери. Почти падает в объятия Ваньки, ворвавшегося внутрь. Всхлипывает, цепляется за рубашку Ваньки, как за спасательный круг, прижимается так крепко, будто если отпустит – случится непоправимое.
Ванька шепчет какие-то глупости вперемешку с вопросами и гладит по волосам. Милый, родной…
Он осторожно выводит её из комнаты, бормоча, что «чай – лучшее лекарство». Таня кивает, но прежде чем переступить порог оборачивается к разбитому зеркалу и ухмыляется, салютируя кому-то невидимому.
7. Жанна/Лена. Пост-канон. "Завтра моя свадьба. - "Завтра наступит завтра".
У Лены сейчас длинные светло-русые волосы, как у русских красавиц. Жанна совершенно случайно наткнулась на книгу русских народных сказок и совершенно не случайно прочитала взахлёб все. Влюбиться в царевича или быть спасённой ей так и не захотелось, но вот в роли всех царевишен почему-то всегда представлялась только Ленка.
Жанна медленно водит щёткой по волосам подруги, то собирая их в хвост, то давая свободно рассыпаться по плечам. Сама Лена, подперев подбородок рукой, читает очередную книгу, что-то связанное с древними обрядами — Жанна не вникала.
Ленка так и не ответила, почему поменяла цвет волос на натуральный. Но Жанна почти уверена: из-за них. Родственников Шурасика; чтобы произвести на тех хорошее впечатление. Забавно, что они подумают, когда узнают, что Ленка — некромаг. Хотя… им вряд ли кто скажет, а Ленка — при всей серьёзности и тёмной сущности — до нелепости сердобольная.
Жанна отвлекается от мыслей, когда Лена перехватывает её свободную руку и прижимает к своей щеке. Оказывается, она уже давно не читает, а внимательно смотрит на неё в зеркало. Во взгляде ничего не прочесть, Жанну это немного коробит.
— Завтра моя свадьба, — будто напоминая самой себе, говорит Лена и всего на мгновение прикрывает глаза. Когда открывает — Жанна всё понимает.
— Завтра наступит завтра. У нас ещё маленькая вечность впереди. Мы даже успеем дважды перекрасить тебе волосы, — она ухмыляется.
Ленка не улыбается, она умеет ценить время и тратить его на окрашивание волос уж точно не станет. Ещё она точно знает, что любая вечность имеет конец, а их — так особенно.
Жанна крепко прижимает к себе подругу и вдыхает лёгкий аромат её кожи. Уже завтра она будет пахнуть по-другому. И жить по-другому. Как ему надо будет. Потому что при всей своей тёмной сущности, у Ленки удивительно-любящее сердце.
8. Гробыня|Таня. Ночь перед свадьбой. "Ты спишь?" AU.
Предсвадебный день — самый суетной. Все куда-то бегают, что-то таскают, переставляют столы, примеривают вечерние костюмы и вспоминают о не отосланном приглашении для троюродной тётушки брата свидетеля жениха. Неразбериха раздражала и пугала Таню, ей казалось, что все ждут от неё чего-то сверхъестественного. Укрыться в комнате она смогла лишь ближе к полуночи, когда еле живая смогла отвязаться от Недолеченной Дамы, настойчиво предлагавшей ей принять мышьяк перед церемонией.
— Что-то бледная, Гроттерша, — по привычке встретила ту Гробыня. — Этот цвет не для тебя, хочешь румяна подкину, у меня как раз для тебя есть, — хихикает.
— Отвянь, — мычит Таня и валится лицом на кровать, мечтая хоть на мгновение забыть о завтрашней свадьбе.
Через несколько минут её кровать прогибается под весом Склеповой.
— Ты спишь? — тихо шепчет она. Таня не отвечает. — Знаешь, даже не представляю, как я тут без тебя буду. Ты ведь наверняка переедешь к нему, да? Столько лет ты мне трепала нервы, Танька, что мне первое время без тебя туго придётся. — Склепова чуть улыбается. — Помнишь, как мы в первый раз увиделись? А как я пыталась Пуппера приворожить? А как рыдала у тебя на коленях, когда меня к лопухоидам отправляли, помнишь? Да у меня такое чувство, что ты вечно была… Рядом со мной. Знаешь, Танька, не сдавайся никогда. Я ведь не зря закаляла твой характер столько лет, даже не вздумай расстроить тётушку Склеп… — Гробыня замолкает и тихонько перебирается на свою кровать.
Утро наступает слишком быстро, Тане кажется, что Атланты разленились и свалили всю тяжесть замка ей на плечи. Все уже снуют по коридорам, то и дело слышатся крики: «Где мои туфли?» или «А когда будем есть?!». Таня поднимается с кровати и мучительно вздыхает. Начинался второй бесконечный день. Склепова тоже уже проснулась, но с постели ещё не вставала, смотрит на Таню своими разными глазами.
— Ну что, Гроттерша, день «икс» настал! Только я тебя умоляю, не наступи на подол платья на церемонии и не упади. А то я тебя знаю. И расчешись. Хоть раз в жизни, я тебя прошу, — она хохочет, прикрывая глаза.
— Склеп, а Склеп, — Таня смотрит на неё в упор. — Я ведь не спала вчера, когда… когда ты мне всё говорила.
— Я знаю, — говорит Гробыня, не открыв глаза. — А теперь иди зубки почисти, чтобы не дышать не пойми чем на жениха.
Таня широко улыбается.
9. Глеб/Таня. "Расстояние в море".
Тане холодно, но она ни за что не признается в этом Глебу. Прижимается к горячему телу некромага плотнее и утыкается носом в сгиб у основания шеи. У них есть ещё несколько часов до рассвета, когда ей надо будет лететь обратно в сердце Тайги.
Она не может вспомнить, когда поняла, что умрёт, если не увидит Глеба. Эта мысль билась в голове, липкой паутиной опутывала всё тело и не давала жить. Ничего не сказав Ваньке, она вскочила на контрабас и умчалась в Москву, где он уже ждал её. Она помнит, что крикнула ему: «Ненавижу!» и сразу же прижалась в поцелуе.
Всё происходящее напоминало ей плохой сон, который повторяется раз в месяц. Будто она — оборотень. Ванька ничего не спросил, когда она вернулся, всё сам знал. И отпускал. Таня корила себя, ненавидела, зарекалась, но двадцать первого числа каждого месяца всегда была в Москве.
— Когда я прилетела, у тебя, кажется, была книга в руках, — шепчет она, чуть касаясь губами шеи Глеба. Ей всегда нравилось, как он пахнет… её желаниями и мечтами.
Таня приподнимается на локте и смотрит в лицо Глебу. Тот, чуть нахмурившись, выводит в воздухе её имя языками пламени из мизинца.
— Да. Хочешь, почитаю? — тихо говорит он и с щелчком у него в руках появляется небольшая книга с непонятным тиснением на корешке.
— А она не утащит меня в Тартар? — фыркает Таня и устаивается поудобнее, стараясь быть как можно ближе.
— Нет, к сожалению. В Тартаре мы были бы вдвоём.
Таня не успевает ничего на это ответить, когда Глеб начинает читать. Его низкий голос уносит её куда-то в другие миры, где правит волшебство. Не та магия, которой обладает она или Глеб, а совсем другого рода. Тоненький язычок пламени пляшет над ними, преобразовываясь то в разъярённого дракона, то в удивительно-красивую девушку, почему-то похожую на саму Таню.
— «…расстояние в море оказалось не способным остановить чувства настоящих влюблённых». Ты уже спишь? — он останавливается и смотрит на Таню. Та отчаянно трясёт головой, хотя сон накатывает горячими волнами.
— Вот бы и ради меня кто-то пересёк море, — еле слышно бормочет она, находясь на грани сна и яви. Перед глазами у неё плывёт огромный корабль с красивым юношей, желающим найти её любой ценой.
— Ради тебя я готов высушить любое море, — шепчет Глеб и целует Таню в уголок губ. — Спи.
В Танином сне море с шипением высыхает, убивая миллионы животных. Ей больше не нравится эта сказка…
