Глава 4Тело едва не звенело от напряжения. Соблюдение приличий, мораль и нравственность – все летело чертям под хвост. Впрочем, Петуния умела быть беспринципной. Еще как умела.
Она сидела, дотрагивалась кончиками пальцев до обжигающей чашки, источавшей восхитительный запах кофе. Интересно, как можно сварить такой кофе в номере? Впрочем, до кофе ли сейчас. Петуния рассматривала свои ногти – безупречные, недлинные, с изящным маникюром. Маникюр она вот уже больше пяти лет у одного и того мастера. А вот изменяет Вернону – наяву, а не во сне – впервые.
В том, что продолжение будет, она не сомневалась. Кожей чувствовала взгляд молодого человека… Северуса, кажется. Странное имя. Необычное. Не самая привлекательная внешность, но сейчас, с той самой минуты, как он спросил ее имя – в нем будто переменилось что-то. Будто зажгли свечу.
- Петуния… Эванс, располагайтесь, - произнес он не слишком галантно, не так, как это произносят герои мелодрам. Немного неловко – видимо, он тоже кожей чувствовал, что произойдет, и боялся этого. «Он не боится моего мужа», - подумала Петуния. Молодой человек явно опасался чего-то другого. Быть может – ее отказа?
- Я так скучал по тебе, - произнес он, усаживая на пол у ее колен. Петуния едва не охнула, но парень лишь уткнулся головой ей в ноги, принялся рассеянно поглаживать ее кожу, такую чувствительную сейчас. Он пробормотал тихо: - Я скучал.
- Мы знакомы? – выговорила, наконец, Петуния.
- Конечно, знакомы… милая моя. Твои черты лица сняться мне каждую ночь. Ты же знаешь, я не сказал бы этого вслух раньше, но ты здесь, рядом, и никто не сможет помешать…
Внезапная волна нежности поднялась в душе у Петунии. Она прижала ладони к лицу, стремясь скрыть будто горящие щеки – ей давно не двадцать, и неровные алые пятна не украсят ее. Обычно рациональная, она не задумалась о смысле слов молодого человека, сидящего у ее ног. Он видел ее во сне, он ждал ее. «Боже мой, как давно у меня этого не было», - подумала Петуния, все еще не отнимая ладоней. Как давно не было такого порыва, напряжения, желания. Как давно никто не сидел у ее ног, будто превознося ее. Будто молился, восходил к высшим силам через нее. Через женщину. Она - Женщина, а не домохозяйку, экономку, полотерку, посудомойку…
Как давно этого не было? С тех пор, как отказалась от звезды, сияющей неровным, ненадежным светом. Чувствуя, как тонкие пальцы поглаживают кожу, как Северус касается ее – то неразборчиво прижимается лицом, бормоча что-то, теплым дыханием волнуя всю душу до дна. То будто щекочет чувствительные места, то прикасается губами, будто осеняет священным знаком.
- Ты такая… Твой аромат… - проговаривает он, неуловимо быстро поднимается с колен, хватает за шею: неловко, не слишком умело, но невыносимо приятно. Впивается поцелуем в губы, продолжая стискивать светлые пряди волос. Освобождает ее от одежды, трогает, ласкает, изучает. Будто действительно искал ее всю жизнь, не мог получить, но всегда мечтал – и теперь мечта сбывается.
- Милая, - говорит он, и видно, что Северус не привык произносить такое слова. Его тонкие узкие губы сейчас расплываются в какой-то странной улыбке. Не его это слово, и не его действие. Однако: - Милая, милая, ми-илая…
Петуния смотрит на него снизу вверх. Мир вокруг – один Северус, и все закрыто прядями темных волос. Войди сейчас кто угодно – она не увидит, и не узнает. Будет все равно. Петуния чуть приподнимается, ложится поудобнее, притягивая его к себе, но молодой человек упорно смотрит в ее лицо, будто ища там нечто. Нечто, что заставляет произносить эти ласковые, но непривычные слова. И он находит, потому что темные глаза сияют.
- Я хочу тебя, - произносит, наконец, Петуния, не найдя ничего лучше этих убогих слов. Но нельзя ведь говорить про любовь. Это не любовь. Неизвестно, что за чувство, но оно зреет в ней, набухает нестерпимым комом где-то между пятым и шестым ребром. Там, где, как говорят, находится душа. Петуния протягивает руки, касаясь лица Северуса, убирает волосы, но они вновь возвращаются на свое место. Она поглаживает его затылок, шею, подбородок. Проводит ладонью по тонким губам, и Северус благодарно целует их. И – жестко обнимает за плечи. Быстро – стягивает одежду. Коротко целует, губы чуть прохладнее, словно кровь отливает от них. Петунии это нравится. Северус двигается быстро, резко, рваными, короткими движениями. Он закрывает глаза, погружается в ее волосы, вдыхает ее запах и, кажется, тихо стонет.
Петуния целует его в висок, сжимает пальцы на его руках. Она перестает сравнивать, здраво мыслить, проводить ассоциации. Ничего не остается, кроме влажного набухшего комка между ребрами, короткие всхлипы все же прорываются наружу.
Северус любит ее долго, но все равно – слишком быстро. Несправедливо быстро. Очень быстро. Он лежит, уткнувшись головой ей в плечо. У него нет сил сжимать ее так крепко, как секунды назад. И Северус лишь слабо проводит пальцами по ее груди. Дадли оставить себе. Поттера – в приют. Или пусть Вернон его воспитывает. Ей надоело. Она – Женщина, ей сейчас только что доказали. А с Поттером пусть кто угодно возится, старый дурак тогда здорово напугал ее, но теперь миссис Дурсль так легко не проведешь. Пусть, хватит с нее. А в этом номере такой славный цвет потолка… хорошо бы иметь такую спальню. Когда они будут жить с Северусом.
Петуния выныривает из грез, но Северус лежит рядом, вот он, счастливо дышит ей в плечо. Может, не разводиться? А приезжать изредка в такую же гостиницу куда-нибудь в Лондон. Впрочем, изредка ее не устроит.
- Милая, - говорит Северус. – Я тебя люблю.
Помада давно исчезла с губ миссис Дурсль, оставив о себе неровный чуть заметный след. Помада чуть химичит, и остатки ее на губах смотрятся не очень опрятно. Но Петуния не думает об этом, и не ищет зеркальца. Ее тонкие бледные губы, отхимиченные помадой, кривятся. Она не знает, что сказать на это «люблю». Петуния думает, думает, и хочет сказать, но…
- Лили. Ты будешь моей, - говорит Северус, прижимаясь щекой к ее груди. – Наконец-то.
Почему-то мгновенно исчезает вся слюна во рту. Наверное, это произошло давно, но Петуния замечает только сейчас. Только сейчас она понимает, что в горло будто засунули шерстяной носок. Ярко-зеленый, как те, который ознаменовали начало ее семейной жизни. Лили. Не она, Лили. Так вот почему – странное имя. Так вот почему – кофе в номере, где нет даже кипятильника. Так вот почему это было.
«Меня зовут Петуния», - думает миссис Дурсль, и тот комок, что был меж ребрами, хочется поскорее выплюнуть наружу. Только слюны нет, и горло пересохло. Не сказать ни слова.
- Я знал, что ты будешь моей… я верил в это. – Говорит Северус. – Ты изменилась, но я люблю тебя. Твой запах, Лили, я узнал тебя по запаху.
«Какая чушь!» - хочется воскликнуть Петунии. Девочки всегда пользовались разными духами. Ей хочется встать и уйти. Хорошо бы сейчас был вечер, а лучше – ночь. Луна, огромные звезды, висящие над самым морем. Войти в море и уплыть за звездами. Но только сейчас, увы, полдень. И увы, на пляже дрыхнет Вернон. И Дадли, а за ним и Гарри обязательно увяжутся за ней купаться. Петуния лежит, не двигаясь.
- Я так долго ждал, - говорит Северус. Говорит какие-то жуткие банальности, но ощущение сухого носка во рту начинает проходить. Можно встать и уйти. Можно сказать, что она всегда неприязненно относилась к Лили. Можно сказать много чего – накопилось за последние годы.
- Милая, - говорит Северус. – Хорошая.
Петуния закрывает глаза и входит в тугое теплое море. По левую руку – Северус, мирно лежащий рядом. Петуния впутывает пальцы в его волосы, слегка тянет. С закрытыми глазами можно думать, что впереди – море. И бездна. Что лучше – темная звездная бездна или ощущение дна под ногами? Петуния не знает. Она сильно сжимает темные прядки, но Северус лишь говорит:
- Теперь все будет хорошо.
