Глава 3. ПОРЦИЯ. ПО ВЕЛЕНИЮ СЕРДЦА.- О, Порция, привет! Ты уже решила, с кем будешь работать?
- Пока нет, ты же знаешь, я не люблю смотреть Жатву. Мне нужно увидеть их самой.
- Вон, посмотри, какой красавчик Второй в этом году. Похоже, у Энобарии будет-таки победитель. Какой рост, фигура, а взгляд… рядом с таким парнем и о работе забудешь, а, Порция?… Да ну тебя, ты даже не смотришь… неужели не нравится?
- Подожди-ка, а вон тот, светленький – кто это? Да нет, вон тот, невысокий… у него еще синяк… Двенадцатый? Я выбираю его!
***
Маленькая, веселая, заводная Порция работала на Играх уже не первый десяток лет. Ее хорошо знали и распорядители, и победители, и менторы – последние наперебой старались заполучить для своих подопечных такого замечательного стилиста. Ее ценили, несмотря на странности и маленькие прихоти – например, она предпочитала мальчишек, а решающим в выборе подопечного всегда оставляла первое личное впечатление. Порция практически не смотрела телевизор, даже обязательную к просмотру Жатву она умудрялась пропускать. Ей нужно было самой взглянуть на трибутов, и если уж она кого-то выбирала, решение это было окончательным и бесповоротным. Изменить его не могли даже деньги, причем деньги немалые, которые частенько предлагали ей менторы, пытаясь привлечь талантливого стилиста на свою сторону: уже с первых лет работы Порции на Играх было очевидно, что ее креативные идеи и золотые руки делают неотразимыми даже самых невзрачных на первый взгляд мальчишек – она умела разглядеть изюминку в каждом из них и так преподнести своих подопечных, что они, будто магнит, притягивали внимание зрителей и спонсоров. При таком раскладе затраты менторов окупились бы с лихвой, но очаровательная Порция умела быть упрямой и непреклонной.
Только личный выбор.
Ее давний друг Цинна не раз с укором спрашивал, зачем она так старательно наряжает и разукрашивает этих идущих на смерть детей. Порция предпочитала отмалчиваться, но каждый год снова и снова возвращалась на Игры, чтобы выбрать очередного подопечного, которого потом ей приходилось либо оплакивать, либо встречать с победой – и вовсе не потому, что она была жестокой и равнодушной. При всей своей взбалмошности она четко понимала, что не сможет изменить систему – но вопреки этому снова и снова, из года в год, делала все возможное, чтобы помочь выкарабкаться очередному обреченному несчастному мальчишке. Все, что от нее зависело. Чаще всего они погибали… но тех, кто возвращался, она встречала со счастливой улыбкой, радуясь, что старания ее были не напрасны – она любила своих победителей, и они отвечали взаимностью этой маленькой искренней женщине.
В этом году ее выбором стал Двенадцатый. Она вряд ли смогла бы внятно объяснить, почему этот голубоглазый паренек с синяком на скуле привлек ее внимание. Она доверяла своему первому впечатлению о человеке, и интуиция еще никогда не подводила ее.
Каждый раз, перед первой встречей с трибутом, Порция собирала все свое позитивное настроение, чтобы вытащить своего нового подопечного из того мрачного и подавленного состояния, в котором находилось большинство ребят после приезда в Капитолий. Еще не отошедшие от ужаса Жатвы, эти дети попадали в совершенно другой мир, где все, начиная с Центра преображения, подавляло и шокировало их. Не каждому парню понравится то, что делала с ним команда подготовки – для ребят из дистриктов все эти процедуры были как минимум дикостью, а многие вообще воспринимали их как личное оскорбление. Даже девушки не всегда понимали, зачем нужен, к примеру, педикюр, что уж говорить о парнях и депиляции! Именно поэтому Порции частенько приходилось прилагать максимум усилий, чтобы к параду трибутов очередной ее мальчишка был в нормальном расположении духа – без внутреннего настроя все внешние ухищрения она считала бессмысленными.
Тем более ее удивила реакция Пита Мелларка. В ответ на приветствие стилиста его лицо осветилось очаровательной улыбкой, а голубые глаза наполнились теплым, мягким светом. Было видно, что он смущается своей наготы, но это смущение проявлялось лишь в озорных золотистых искорках в уголках глаз. Создавалось впечатление, что это он пытается поддержать Порцию, которой досталось такая сомнительная работенка – разглядывать сейчас своего подопечного в чем мать родила.
Порция осталась довольна увиденным – это, конечно, не Второй, но парень отлично сложен. Уже скомандовав одеваться, она подошла поближе.
- Погоди-ка, Пит… что это у тебя? – она осторожно взяла его за запястье, поворачивая руку ладонью вверх… не для того, чтобы внимательнее разглядеть многочисленные старые отметины от ожогов – просто ей вдруг захотелось прикоснуться к нему. Рука была теплая, сильная, ладонь сухая и пальцы не дрожали, как это часто случалось у трибутов – словно парень совсем не волновался, и это не ему предстояло вскоре выходить на Арену.
- Я с самого детства помогал отцу у печи, - мягко улыбнулся он. – К тому времени, как испечешь хоть что-то приличное, получишь немало таких отметин.
Точно. Он же сын пекаря. Она видела личное дело.
- Отлично, значит, ты не испугаешься, когда мы тебя подожжем!
- Вы серьезно? – если он и был напуган, то не подал и виду. – А Китнисс?
- И ее тоже. Вы же у нас угольки…
- Ну… если только вместе с Китнисс…
Ох уж эта Китнисс… Ершистая и колючая, она не очень понравилась общительной и милой капитолийке. Только ради Цинны Порция уже не раз сдерживалась, чтобы не осадить ее... хотя, положа руку на сердце, она признавалась себе, что зря придиралась к девочке. Все потому, что видела, как ее подопечный не сводил с напарницы зачарованных глаз, бросаясь на помощь и прикрывая ее раньше, чем она успевала сообразить, что вообще происходит. Вот только Китнисс в упор не замечала того золотистого сияния, которым наполнялся взгляд Пита, когда он обращался к ней, смотрел на нее, говорил с ней – она либо холодно молчала, а если уж открывала рот, то рявкала на него и шарахалась, как от прокаженного.
Вот и сейчас эта несносная девчонка вылетела из столовой, яростно хлопнув дверью. И это после того, как парень битый час расписывал ментору ее непревзойденную меткость и прочие достоинства лучницы. Причем о собственных способностях он отозвался настолько пренебрежительно, словно заранее сбросил себя со счетов… а когда рассказал, как мать провожала его на Арену – Порции показалось, или никто не обратил внимания на его слова, от которых у нее навернулись слезы? Хотя нет, кажется, даже эта невозможная Китнисс буквально оторопела от его рассказа… что, впрочем, не помешало ей, как обычно, вспылить на напарника.
Двенадцатые давно уже ушли на тренировки, а Порция по-прежнему мерила шагами общую гостиную и все еще не могла прийти в себя. Какой же бесчувственной должна быть женщина, если у нее повернулся язык сказать своему сыну подобное! «Наконец-то в нашем дистрикте будет победительница!» Сказать такое, отправляя на Арену своего собственного ребенка!!! Да на ее месте сама Порция бы…
Стоп…
на ее месте?
Как ты можешь так думать, трусливая дрянь, осадила она себя. На ее месте… Как ты можешь рассуждать так, когда на своем месте ты не смогла защитить своего сына… который был бы сейчас ровесником Питу Мелларку. И так же был бы на голову выше тебя. И смотрел бы на тебя из-под прищуренных пушистых ресниц задорными голубыми глазами, в уголках которых плясали лукавые золотистые искорки. И улыбался бы совершенно неподражаемой, ласковой и смущенной улыбкой, от которой на щеках появлялись милые ямочки. И ты, не стесняясь, могла бы подняться на цыпочки и взъерошить его густые непослушные волосы. И не придумывать себе оправданий, будто тебе нужно посмотреть состояние кожи, чтобы просто взять его за руку. Если бы ты была на ее месте… Ты была – и ты испугалась.
Просто струсила.
А теперь посмотри на этого мальчика – вот он,
почти что твой сын… и ты своими руками отправляешь его на Арену, чтобы потом смотреть, как его убивают.
Эти невеселые мысли преследовали ее весь вчерашний день. Куда же подевался ее извечный оптимизм? Она чувствовала себя как никогда потерянной и разбитой, снова и снова ругая собственную слабость… но сегодня, рано утром, открыла глаза и твердо решила – ну уж нет! Не в этот раз. Пусть она струсила тогда, когда, молодая и глупая, побоялась остаться на улице без денег, без связей, без работы, с ребенком на руках – но сейчас ее так просто не испугаешь. Убивают? Это мы еще посмотрим. Если вся их компания глаз не сводит с колючки Китнисс, значит, ей самой придется заняться Питом Мелларком. У мальчика нет шансов? Ерунда! Главное – внутренний настрой. Нет веры в себя? Ее веры хватит на двоих!
Порция решительно поднялась из кресла. Вытерла предательски намокшие глаза, тряхнула головой, сбрасывая невеселые мысли, улыбнулась самой себе и твердым шагом двинулась в столовую апартаментов на двенадцатом этаже, где вместе со всеми уже обедал ее подопечный – все так же заворожено глядя на Китнисс, с улыбкой отчитываясь Хеймитчу о тренировках и иронично подшучивая над своей неловкостью.
Он еще не знал, что появился человек, который готов был на него поставить.
Она еще не знала, что появился человек, ради которого она готова была изменить мир.
***
Все последующие дни Порция наблюдала за парнем – и то, что она видела, ей совсем не нравилось. Тот самый внутренний настрой. Она прошла в качестве стилиста немало Игр, повидала немало трибутов и знала, что перед Ареной нервничают даже профи, просчитывая в уме свои шансы, продумывая, что предпринять, чтобы выжить.
Так вели себя все и всегда, так вела себя сейчас Китнисс.
Но ничего подобного умудренная опытом общения с трибутами Порция не замечала за Питом. Говоря о тренировках, он давал взвешенные и трезвые оценки всем своим будущим соперникам, кратко, но емко характеризовал их сильные и слабые стороны, подбадривал и поддерживал напарницу, с некоторым даже преувеличением рассказывая о ее достижениях – но сам при этом предпочитал оставаться в тени. Причем это выходило у него настолько естественно, что никто, кроме нее, ничего не замечал...
да и кому нужно было замечать Пита Мелларка? Послушать его, так он вообще ни на что не способен, кроме как булочки испечь! Хеймитч в кои-то веки вышел из многолетнего запоя и всерьез взялся за Китнисс. Похоже, увидев ее баллы на индивидуальном показе, он определился, кого из них будет вытаскивать с Арены. Цинна вообще впервые работал на Играх и, опять же, глаз не сводил со своей музы. Гений, что с него возьмешь! Может быть, посоветоваться с Эффи? Что-то подсказывало Порции, что, несмотря на свою внешнюю капитолийскую глупость и манерность, она была умной и проницательной женщиной. Нет, Эффи отпадает – она постоянно занята этой бумажной волокитой, расписаниями, звонками, интервью, встречами, съемками, документами, тянет воз официальщины за себя и вечно пьяного Двенадцатого и проводит с детьми не так много времени.
Придется Порции во всем разбираться самой.
Но чем больше она пыталась разобраться, тем больше приходила в недоумение. Весь ее предыдущий опыт на Играх подсказывал ей –
да что там, ее опыт просто кричал! – что Пит Мелларк не боялся своих соперников. Что он уже трезво оценил возможности каждого и расставил их словно фигуры на шахматной доске. Более того – он уже разыграл эту партию.
И знал, что победителем будет не он.
Его поведение не на шутку пугало ее. Оно совсем не походило на ту безысходность и отчаяние, с которыми большинство трибутов опускали руки и умирали у Рога изобилия в первый же час Игр. Она боялась озвучить свои выводы даже самой себе, потому что такого просто не могло быть… это противоречило доводам разума и самой человеческой природе! Голодные Игры проводились уже в семьдесят четвертый раз, но она не помнила случая, чтобы один трибут так расчетливо и хладнокровно шел умирать за другого. Все так восхищались Китнисс, когда она вызвалась на Жатве, заменив собой сестру. Возможно, в тот момент девочка и осознавала, что идет на верную смерть, и даже смирилась с этим – но сейчас она хотела выжить.
И ради этого готова была биться до последнего. Это было очевидно.
И так же очевидно было другое: Пит Мелларк хотел, чтобы в Играх победила Огненная Китнисс. Любой ценой. Даже ценой его жизни. Неужели его совсем не волновала победа? Или он уже решил, что возвращения домой не будет? А может, этот парень задумал сыграть Голодные Игры по своим собственным правилам?
Эти ее выводы казались настолько неутешительными и настолько похожими на бред сумасшедшего, что она никак не могла собраться с духом и заговорить с ним. Никак не могла найти повода.
Случай представился во время подготовки к интервью. И Хеймитч, и Эффи потратили уйму времени, натаскивая Китнисс, в то время как подготовка Пита заняла не больше часа. У обоих. Порцию неприятно задело, что все уже махнули на парня рукой. Да, она понимала, что победитель мог быть только один – так же, как понимала, что команда Двенадцатых сделала свою ставку на Китнисс. Каждый из них вынужден был выбирать. Так было всегда.
Вот только на этот раз она не собиралась мириться с их выбором.
Мало кто знал, но в характере мягкой и снисходительной Порции была замечательная черта – в особенно важные моменты она умела блокировать свое упадническое настроение, каким бы ужасным оно ни казалось. Когда идешь к трибуту - важен настрой. Огонек в глазах. Оптимизм и вера. Это заразительно. Порция вообще умела заражать своими чувствами.
Вот и сейчас она влетела – маленькая, веселая и шумная – и буквально обрушилась на команду подготовки: раздавала указания, хвалила, критиковала, топала ногами, сверкала улыбкой… и все это одновременно. Ее помощники послушно молчали, хлопая наращенными разноцветными ресницами и пряча под ними довольные взгляды. Они не первый год знали своего босса: если она шумела – значит, они сработали на высшем уровне. Но их работа была завершена, и потому, вытолкав команду взашей, молодая женщина велела Питу примерить его наряд для сегодняшнего выхода. Профессиональным жестом поправив лацкан пиджака, она спрятала легкую усмешку –
конечно же, и здесь огненная тематика!
Впрочем, Порция и не собиралась скрывать, что ей нравился этот костюм. Она вообще любила мужскую одежду. Женское платье, эти перья, шелка, камни – это все не то: слишком легко, слишком заметно, слишком бросается в глаза. Мужской костюм – вот она, вершина портновского мастерства, своего рода оправа, которая выгодно подчеркивала достоинства обладателя и потому должна была быть совершенной. Она-то знала, сколько неимоверного труда и таланта нужно было вложить, чтобы мужчина в костюме стал бриллиантом в этой самой оправе. Настоящим произведением искусства. Порция признавала, что порой бывала излишне придирчива к своим творениям, но костюм Пита был исключением – этим черным, расшитым языками пламени шедевром она гордилась и не скрывала этого! Эта гордость так и светилась в ее глазах и улыбке, когда она увидела своего мальчика, невозможно взрослого, потрясающе красивого в этой драгоценной оправе для интервью. Обычно ее подопечные, раскрыв в изумлении рот, глазели на свое преображенное отражение, но Пит, едва глянув в зеркало, с сияющими глазами обернулся к ней.
- Порция, это просто чудо! Так передать пламя… я не думал, что такое возможно! Ведь это нереально сложно, там столько оттенков, как ты вообще этого добилась? Оно живое. Его страшно задеть рукой – обожжет!
И это говорил парень из забытого богом дистрикта? Такого Порция совсем не ожидала и потому едва нашлась, что ответить.
- Пит… ты, что же, рисуешь? Ты рассуждаешь, как художник!
- Ну, рисуешь – это сильно сказано. Так, помогал отцу расписывать торты в пекарне. Рисовать в нашем дистрикте – непозволительная роскошь, - и снова, уже в который раз, ее зацепили эти нотки в его голосе – пренебрежение к самому себе. Она с трудом удержалась, чтобы не вспылить… но вместо этого выдохнула и поинтересовалась:
- И ты рисуешь на тортах огонь?
- Нет, - Пит мягко улыбнулся, и в глазах его появилось какое-то новое, незнакомое ей прежде выражение, – нет, конечно. Только цветы. У Делли в саду море цветов, их я и рисую.
Рисовал.
Эта его оговорка больно резанула Порцию, но она лишь спросила:
- А как же пламя?
- Я просто часто смотрел в огонь. Это работа. Но я всегда хотел его нарисовать. Я его вижу везде. В закатах, в цветах. Тигровые лилии – они растут в Капитолии?
- Да, но думаю, модифицированные, как и все здесь.
- Когда они цветут, сад словно охвачен пламенем. Перед нашим отъездом они как раз набирали цвет, - в голубых глазах Пита появились мечтательные отблески, словно в эту минуту в своих воспоминаниях он любовался разливающимся по клумбам огнем. Сердце Порции сжалось в маленький трепещущий комок, но, помня про важность внутреннего настроя, она отозвалась нарочито беззаботным, уверенным тоном:
- Когда ты вернешься, Пит, они уже расцветут. Я с удовольствием научу тебя рисовать огонь. У победителей достаточно средств, чтобы позволить себе рисование.
- Нет, Порция. Я не вернусь. Мы оба знаем, что это поездка в один конец.
От его спокойного, уверенного тона, в котором не прозвучало ни страха, ни паники, а только констатация факта, у Порции даже перехватило дыхание.
-Ты не можешь так говорить, Пит! - она почувствовала, что заводится, и даже слегка притопнула каблучком. – С таким настроем нельзя идти на Арену! Я уже много лет работаю с трибутами и могу тебе сказать – у тебя есть все шансы на победу!
На одну короткую секунду в его глазах мелькнула боль.
- Нет у меня никаких шансов.
Порция подняла на него подавленный взгляд и тихо спросила:
- Это из-за того, что сказала тогда твоя мать?
- Нет, - Пит слегка поморщился и по-прежнему спокойно добавил: - Это она не со зла – просто хотела разбудить во мне волю к победе.
Он улыбнулся, но улыбка вышла совсем невеселая. Порция сдавленно выдохнула. Что же она наделала! Так он совсем раскиснет. Впрочем, до интервью еще было полно времени – Китнисс все еще беседовала с Хеймитчем, ее даже не начинали одевать.
- Странный способ. И все же не стоит ставить на себе крест.
- Да нет же, Порция, ты не понимаешь…
- Я не маленькая девочка, которая не видит дальше собственного носа. Я даже думать боюсь, что ты там решил для себя, - осторожно подбирая слова, начала Порция, внимательно заглядывая ему в глаза – и то, что она увидела, подтвердило самые страшные ее подозрения. – Но по возрасту я гожусь тебе в матери, и когда ты только появился на свет, я уже работала на Играх. За эти годы я многое повидала и хочу кое-что сказать тебе: даже если ты сам не веришь в себя –
я в тебя верю… и что бы там не говорили дома, я надеюсь, что ты сможешь вернуться, чтобы я научила тебя рисовать огонь... А теперь присядь, пора уложить тебе волосы – или ты собираешься показаться всему Панему с вороньим гнездом на голове? – она затолкала подальше свои опасения и страхи, снова становясь милой и заводной Порцией. – Ты ведь понимаешь, этим разукрашенным куклам нельзя доверить такой сложный образ!
И вот уже почти час она делает ему прическу. На самом деле ничего сложного – просто она тянет время. Который раз тщательно укладывает, а потом снова треплет его волосы, тайком пропуская между тонкими пальцами тяжелые золотистые пряди и наигранно-сурово ворча на собственную неумелость. Ей хочется сказать сейчас что-нибудь смешное, чтобы он забыл и интервью, и предстоящую Арену, и просто засмеялся звонким юношеским смехом... Почему он должен идти туда? Кому и зачем нужны эти Игры? И что за крамольные мысли лезут ей в голову?
Ты не сможешь изменить систему, Порция – но ты можешь верить в этого парня, тем самым помогая ему вернуться, твердит она себе как заклинание.
Вот только впервые за последние шестнадцать лет эти слова не кажутся ей достаточно убедительными.
А потом интервью ставит все на свои места. Его признание, восторг Капитолия, ярость Китнисс. Ее собственная, взлелеянная в самой глубине души надежда разбивается на мелкие осколки – как жалкие остатки несчастной хрустальной вазы, что она бережно вытаскивает из разбитых, окровавленных рук своего подопечного.
- Зачем… ну зачем ты это сделал, Пит? - шепчет она, наклонившись над его ладонями так, чтобы он не увидел ее слез.
- Потому что это правда. Я должен был сказать ей это перед тем, как… ну, в общем, перед началом.
- Ты давно ее любишь?
- Всегда. Теперь ты понимаешь, что я не вернусь. Жаль, конечно, что ты не научишь меня рисовать. Пламя было великолепным.
Пламя. Огонь. Огненная Китнисс – ну конечно, он любил ее всегда. Этот мальчик с детства заворожен огнем. Он всегда будет любить ее, что бы ни случилось. Даже если она будет вот так походя калечить его.
И только теперь Порция начинает понимать –
он не вернется. Или должно случиться чудо, или он должен перестать быть собой, став таким же, как все те трибуты, которые в эту ночь не будут спать, прокручивая в голове, в сердце одну единственную мысль – любой ценой остаться в живых. Вот только чудес не бывает. И как ни больно ей это признавать, но пусть лучше этот светлый мальчик разыграет свою партию и умрет, чем вернется, потеряв себя.
Словно заразившись от своего странного подопечного его безумными идеями, Порция, несмотря на поздний час, едет в банк, а затем напрямую в Центр особых технологий. Она, конечно, не гений, как Цинна, но ее линия мужской одежды пользуется успехом, и она может позволить себе любую прихоть. Да, она обеспечена и независима. Да, ее бизнес процветает. Но даже для нее сумма, которую она отдает сейчас за маленькую баночку лекарства – целое состояние.
Плевать. Зато завтра, на Арене, у ее мальчика будут здоровые руки.
И впервые за долгие годы она добровольно включит ненавистный телевизор и будет днем и ночью следить за ним. Верить ему, даже когда все будут считать его подлецом, и верить в него, даже когда остальные отчаются. А потом случится чудо, просто невозможное, небывалое – изменение правил, и у нее появится надежда, что ее мальчик все же вернется к ней…
вернется собой. И она простит Китнисс и ее колючки, и ее несносный характер, хотя ни минуту не поверит в ее внезапно вспыхнувшую страсть, потому что эта ершистая девчонка, забыв свой эгоизм, будет, рискуя жизнью, вытаскивать этого удивительного парня, который как-то незаметно проник в сердце Порции... А потом она будет встречать его в Капитолии, обливаясь слезами счастья, и, наконец, не стесняясь своей радости, растреплет ему волосы и отвесит шутливый подзатыльник со словами –
вот видишь, Пит, никогда не надо спорить со старшими!
А он будет только светло и растеряно улыбаться в ответ и молча обнимет ее своими теплыми, сильными руками…
***
Несколько недель после победы стилисты не отходили от своих подопечных: все эти чествования победителей, непрестанные празднества, официальные мероприятия, толпы репортеров… обычное завершение Игр. В этом году интерес телезрителей подогревала еще и история любви юных трибутов. Капитолийцы просто млели, когда видели их на экранах – молодых, красивых, не сводящих друг с друга сияющих глаз, не разнимающих сцепленных рук. С того самого момента, как Пит и Китнисс встретились после Арены на сцене Круглой площади, молодые люди вели себя так, что даже скептически настроенная Порция почти поверила в их любовь. Вот только короткая остановка экспресса по дороге в Двенадцатый заставила ее задуматься. После небольшой прогулки обычно спокойный Пит пулей влетел в свое купе и захлопнул дверь. Он целый день не выходил, отказывался общаться с кем бы то ни было, и отпер дверь только, когда пришло время готовить его к выходу. Порция видела, что парень не в себе, что между ним и Китнисс что-то произошло, но не стала ничего выяснять и лезть к нему с расспросами – просто списала его срыв на «синдром победителя».
Победа требовала от этих детей нечеловеческого нервного напряжения. Побеждал тот, кто умел в минуты опасности собрать волю в кулак, выключить эмоции и действовать четко и спокойно, кто раньше других усваивал главное правило Арены: если только раскис и позволил себе слабину – считай, что погиб! Настоящие срывы зачастую случались уже после Игр, когда видимая опасность миновала, зато давала знать о себе другая, невидимая ее сторона… Победа – слишком тяжелое, недетское бремя. Кто-то из выживших сходил с ума. Кто-то спивался. Садился на морфлинг. Вчерашние несчастные трибуты и сегодняшние успешные победители, они беспричинно рвали всякие отношения с друзьями, не могли ни найти себе места в новом для них мире, ни вписаться в ту жизнь, которую покинули всего какой-то месяц назад – теперь, после Игр, они навсегда становились в ней чужими.
Никто до конца не понимал их боли и их страхов.
Именно поэтому для победителей менторы, а иногда и стилисты, становились ближе родителей, семьи и друзей, вместе взятых. Люди, которые в дни Игр были рядом, которые знали, что такое Арена, и понимали, как она мстит тем, кто сумел вернуться живым. Порция своими глазами видела, как злобная стерва Энобария опекала своих звероподобных громил-подопечных, словно родная мать. Что уж говорить о более чувствительных личностях… Ее мальчики, даже те, что уже выросли, до сих пор делились с Порцией своими секретами и проблемами. И Порция отлично понимала, когда нужно было подойти со словами утешения, а когда – просто оставить в покое наедине со своими чувствами.
Все прошло, пройдет и это, часто повторяла она себе. Время – лучший лекарь… а сейчас ее мальчика нужно было просто отвлечь. Замечательно придумано, что у победителя должен быть
талант. Часто именно это, порой придуманное менторами, а в другой раз высосанное из пальца ради развлечения телезрителей занятие становилось той тонкой спасительной ниточкой, которая не давала обезумевшему от ужасов Арены ребенку потерять себя. Возвращала его к реальной жизни.
Неизвестно, как с этим обстояли дела у Китнисс, но у ее мальчика талант определенно был. Причем настоящий, а не разыгранный специально для шоу.
По приезду в Двенадцатый она подарила Питу шикарные краски и в перерывах между съемками и мероприятиями учила его рисовать. С его способностями оказалось довольно просто объяснить технику, хотя он никогда не писал красками на холсте, а только глазурью на тортах. За их уроками он забывал обо всем – о том, что на людях они с Китнисс ворковали и целовались, но стоило камерам отвернуться, разговаривали сквозь зубы и смотрели в разные стороны. О скандалах с матерью, после которых он стал жить совершенно один в огромном доме в Деревне Победителей. О том, что ему, парню, которого весь Двенадцатый дистрикт знал как веселого и общительного заводилу, теперь не о чем было говорить даже с самыми близкими друзьями.
Теплые отношения сохранились разве что с Делли – в первый же день после переезда в новый дом она притащила Питу огромную охапку его любимых тигровых лилий, которые заполнили гостиную теплыми огненными бликами. Порция тогда вытянула из вазы цветок, и, полюбовавшись, сказала:
- Ты был прав, у нас они другие. При модификации цветок получает совершенную форму и пленительный аромат, но уходит некая искорка жизни. Нарисуй ее для меня.
Вот так и получилось, что первую свою настоящую картину он подарил ей. Когда она вернулась в Капитолий, то повесила ее у себя в мастерской, в которую никогда не пускала посторонних и в которой любила работать одна.
Теперь она была с ним вдвоем.
Она часто звонила ему, и они подолгу разговаривали о рисовании, красках, холстах, погоде и еще о каких-то незначащих пустяках… ничего личного, никаких напоминаний об Играх… она слушала его спокойный, слегка надломленный голос – и долго потом убеждала себя, что ему уже лучше, что он снова возвращается к жизни. Но с каждым звонком отчаяние в его голосе становилось все более отчетливым, и Порция так же отчетливо понимала, что лжет самой себе.
Никогда не обманывать себя – это было еще одним ее золотым правилом.
Когда она приехала в Двенадцатый перед Туром Победителей, то не узнала Пита. Нет, он улыбался ей, шутил, но во всем, в улыбках, в шутках, в глазах стояла невысказанная боль. Обида. Усталость. Помня про внутренний настрой, она, как обычно, была шумной, заводной и веселой, и Пит отлично подыгрывал ей – но, будучи человеком искренним, Порция без труда почувствовала в его игре фальшивую нотку.
- Ну-ка, Пит, мне не терпится увидеть, как поработал мой ученик! Как твой талант? - пристала она к нему, едва успев поздороваться.
- Я рисовал целыми днями, - он заметил недоверие в ее глазах и клятвенно положил руку на сердце, - честное слово, Порция!
- Скорей, скорей покажи мне все, я просто умираю от любопытства!
Она надеялась увидеть огонек в его глазах, ожидание оценки, заинтересованность… но увидела всю ту же усталость.
- Пойдем, - он повел ее наверх, в свою мастерскую, где так привычно пахло красками и растворителем, где болтались по углам кисти и тряпки, а вдоль стен стояли холсты. Порция, стуча каблучками, взбежала по лестнице, порывисто распахнула дверь… и замерла, словно наткнулась на стеклянную стену.
Вокруг была Арена. Похоже, у Пита был действительно редкий талант – весь ужас, кровь, боль и страх самого раскрученного шоу Капитолия мощным потоком выплескивался с его картин на зрителя.
И везде она. Китнисс.
- Ну, что скажешь? - в голосе Пита не было любопытства – лишь невеселая усмешка.
- Пит, это потрясающе… но почему такая тематика?
- Миссис Эвердин посоветовала. Ты знаешь, родись она в Капитолии, из нее вышел бы отличный врач – это она сказала, что если я не хочу со временем уподобиться Хеймитчу, то должен научиться изгонять свои страхи.
Бедный мальчик - при взгляде на оскал переродка с картины у Порции сжалось сердце. Как он до сих пор не сошел с ума среди этих кошмаров?
- А как же цветы, Пит? Ты больше не рисуешь лилии?
- Рисовал пару раз. Для Делли. Знаешь, они с Прим все лето просто заваливали меня букетами, - при упоминании о девочках лицо его посветлело.
- Прим? Сестренка Китнисс? - услышанное несколько удивило Порцию, и она сочла нужным уточнить. Такого поворота событий она никак не предполагала.
-Ну да. Это все Эффи – она прислала Эвердинам кучу всяческих пособий для развития «таланта победителя», вот Прим и увлеклась. Они с Делли как-то сдружились во время Игр – проводили много времени в саду. Прим чудесно составляет букеты. Она вообще способный ребенок…
Ну вот. Значит, они общаются.
Время – лучший лекарь, напомнила себе Порция.
- А как Китнисс?
Пит отвел разом похолодевший взгляд.
- Не знаю. Мы редко видимся, - его голос обдал ее холодом почище морозного ветра на улице.
И, тем не менее, на всех картинах она. Огненная Китнисс.
***
В дом с шумным гамом врывается команда подготовки, и Порция приступает к работе – как всегда шумит, улыбается, контролирует и в досаде притопывает каблучком, если кто-то слишком медленно выполняет ее указания. Потом телевидение, и камеры, и наигранный смех, и поцелуи в снежном сугробе… и сборы, и упаковка картин, и церемония прощания… и снова камеры… выдохнуть и расслабиться удается только за ужином в поезде. Порция водит вилкой по тарелке и, игнорируя остальных, тайком наблюдает за обоими Двенадцатыми.
Ничего утешительного…
Значит, ее мальчику все-таки не избежать серьезного разговора.
После ужина капитолийка уверенно входит в купе своего подопечного. Пожалуй, она ошиблась, выбрав тактику выжидания – но теперь собирается исправиться и хорошенько встряхнуть его.
- Тебе не кажется, Пит, что нам пора кое-что прояснить? – в ее звонком голосе больше нет снисхождения.
Пит напускает на себя удивленный вид:
- Не понимаю, о чем ты.
- С каких это пор Пит Мелларк стал таким непонятливым? – улыбается Порция. – Ты отлично играешь, мальчик мой, но меня тебе не провести. Все эти поцелуи в сугробе перед камерами... самому-то не противно?
Он молчит. Смотрит в пол.
- Вы ведь не общались все это время, я права? Может, объяснишь мне причину?
Молчит. Но уже менее уверенно.
- Хорошо, - нет смысла тянуть, - тогда я начну сама. Когда ты догадался, что ее любовь была только игрой? Тогда, в поезде, по дороге домой?
На его щеках загораются красные пятна, и он поднимает глаза. Упрямые рассерженные глаза. Порция тайком скрещивает за спиной пальцы:
если не скажет ей – не скажет никому…
- Вот только я не поняла, за что ты рассердился на девочку, - он по-прежнему молчит, но она не собирается отступать.
- Она врала мне все это время, - наконец, сдержанно роняет он, и молодая женщина незаметно облегченно выдыхает. – Все, все было только ради Игр. Все что она делала.
Вот оно что… Похоже, за все эти месяцы его обида нисколько не уменьшилась – время только умножило боль. Что ж, случается, что человеку необходимо посмотреть на ситуацию с другой стороны. Пусть увидит все это глазами Китнисс.
- Что-то я не поняла, Пит, а что она сделала не так? Ты все так хорошо просчитал, ты заставил Китнисс играть по своим правилам, а теперь обвиняешь, что она слишком хорошо воплотила твои идеи и спасла вам обоим жизнь?
-
Я заставил ее? - похоже, теперь он искренне озадачен.
- Конечно, ты, - в голосе Порции появляются непривычные стальные нотки. – Кто, как не ты, запустил в эфир историю о несчастных влюбленных? Может, ты с ней посоветовался, спросил ее мнения? Нет? Согласна, идея оказалась удачной, но поставь себя на ее место… вспомни – после интервью Китнисс не знала, как реагировать на твое признание, потому что никогда ни о чем таком даже не задумывалась. Да, я знаю, что ты сейчас скажешь – спасая ее, ты выкладывал свою козырную карту, потому что сам не собирался возвращаться. Но ты же вернулся, вы оба вернулись... и теперь ей постоянно приходится играть придуманную тобой роль.
- Для меня это не игра, Порция… я все делал искренне. Но она на меня плевать хотела…
Похоже, не одна Китнисс Эвердин не видит дальше собственного носа… да эта парочка может соревноваться в слепоте и упрямстве!
- Если бы она на тебя плевать хотела, она не стала бы даже искать тебя. Или, в крайнем случае, добила бы, чтобы не мучился – но уж точно не стала бы лечить, спасать и рисковать своей жизнью!
- Она не любит меня.
- Нет. Не любит. Но ты дорог ей, Пит. Вспомни хотя бы Пир: Китнисс отлично знала, что рискует, что, попадись она профи – и ее мучительную смерть покажут в прямом эфире на весь Панем… и это увидят ее мать и Прим. Она понимала, что может и не вернуться – но все равно пошла туда. Потому что не хотела тебя потерять. Ты навязал ей игру во влюбленных, и она играла, чтобы спасти тебя, а ведь дома ее мог ждать парень, - судя по тому, как Пит отвел глаза и сжал губы, Порция чувствует, что попала в точку, - и ему вряд ли понравились ваши поцелуи, - добавляет она. - Представь себе, каково было девочке целовать тебя, зная, что он смотрит Игры… и что потом ей придется все это как-то ему объяснять. Чего же ты хотел от нее? Чтобы она вот так, в одно мгновение, бросилась тебе на шею? До Игр у нее была своя жизнь, родственники, друзья… может быть, ее близким вообще не понравилась эта твоя затея с любовью и поцелуями в эфире. Мы же ничего этого не знаем…
- Я теперь уже и сам не знаю. Я как-то не думал об этом с такой точки зрения…, - Пит явно сбит с толку.
- Вот. Не думал. А теперь посмотри: ты, такой умный и рассудительный – а рассорился с матерью и живешь один только из-за того, что сморозил в эфире глупость… я имею в виду ту историю, что твой отец любил маму Китнисс, а она сбежала с шахтером. Посуди сам – ты выставил свою мать посмешищем перед людьми и подставил отца, который сказал тебе это. Какой женщине будет приятно услышать, что твой муж на тебе женился только потому, что его большая любовь куда-то с кем-то сбежала? Она тебе этого до сих пор не простила. И отца теперь загрызет. Всего одно неосторожное слово сделало несчастными столько близких тебе людей – и все это потому, что ты просто
не подумал. А теперь представь себя на месте Китнисс. Она знала, что, возможно, разрушит свою жизнь и жизнь своего друга – и все равно играла в эту любовь… а теперь ты за это на нее обижаешься? За это наказываешь ее?
- Я не наказываю, я просто не хочу ее видеть.
- Не ври себе, Пит, - Порция ободрительно положила руку ему на плечо. – Я знаю, что ты умеешь мастерски врать – но никогда не ври себе. Я видела твои картины. Ты хочешь ее видеть. Ты любишь ее, мальчик мой. Думаешь, ей не одиноко сейчас? Думаешь, ее не мучают кошмары? Почему же ты бросаешь ее одну, без поддержки, без защиты? Разве Китнисс это заслужила? А у вас впереди Тур Победителей, и вся эта история о несчастных влюбленных будет продолжаться… ты подумал, как вы будете с этим жить?
Он смотрит в пол и растрепывает руками волосы.
- И что мне делать?
- Не знаю. Может быть, стоит сделать шаг назад? Может быть, имеет смысл наладить сначала нормальные дружеские отношения?
- Она не захочет.
- Если ты не попробуешь, то так никогда и не узнаешь ответа.
Поезд резко тормозит, и Порция, не удержавшись на высоких каблуках, валится прямо на Пита. Он успевает подхватить ее, ставит на ноги и, держа ее ладони в своих, поднимает на нее внезапно повеселевшие глаза и говорит:
- Спасибо тебе…
А на следующий день она рада видеть их, шагающих рядом, рука в руке, улыбающихся и болтающих о какой-то ерунде. И глядя на то, с каким облегчением эта независимая гордая девушка сжимает руку Пита, Порция понимает, что попала в точку – Китнисс действительно очень боится потерять этого парня, так незаметно проникшего и в ее сердце тоже…
Хотя, возможно, девочка еще даже не осознает,
как сильно она нуждается в нем.
***
А после Тура Победителей стилиста Пита Мелларка вызвал на аудиенцию сам Плутарх Хавенсби – новый Главный Распорядитель Игр. И то, что Порция услышала от него, повергло ее в смятение. Перед Квартальной бойней она вытащила Пита на крышу и рассказала ему и о своих подозрениях, и о своем недоверии. Пит поднял на нее серьезный и совсем не детский взгляд и внезапно совершенно спокойно ответил:
- Да, я в курсе. Я согласился.
Порция заворожено смотрела на него и не понимала - куда подевался тот растерянный мальчишка, которого она распекала в купе капитолийского экспресса всего пару месяцев назад? Перед лицом смертельной опасности его обидчивость, нерешительность и упрямство слетели, словно шелуха, и сейчас она видела перед собой совершенно другого человека.
Победителя.
- Я не слишком доверяю Плутарху, но вполне возможно, что это единственный шанс что-то изменить. Это очень опасно, и я пойму, если ты решишь отказаться… Плутарх просто подберет мне другого стилиста.
Нет уж дудки… Молодая женщина едва удержалась, чтобы не вспылить. Отказаться от него, сейчас? Да ни за что! Этот парень так прочно занял место в ее сердце, что вместе с ним она готова была идти до конца…
Но она и представить себе не могла, каким окажется этот конец.
Когда голос диктора в стартовом комплексе уже отсчитывал последние секунды перед подъемом на Арену, он улыбнулся, обнял ее и прошептал:
- Не бойся, держись. Если все пойдет по плану, я вернусь. Возможно, нам все же удастся изменить этот мир.
А она привычным ласковым жестом растрепала его волосы и неожиданно для самой себя крепко поцеловала на прощанье. Это был последний их разговор. Стеклянный цилиндр накрыл Пита. Он отправился на Квартальную Бойню. Следом за Китнисс – он всегда и всюду шел за ней. В огонь. В воду. В пропитанный розовым светом душный тропический ад. На Арену-часы – и на этот раз шансов остаться в живых не было ни у одного из них.
Она даже не надеялась, что ее мальчик вернется – но он вернулся. Вернулся в застенки Сноу, рядом с которыми самая кошмарная Арена казалась невинным детским аттракционом.
А потом ей приходилось день за днем видеть это. Готовить мальчика к эфиру в студии, куда его приводили прямо из камеры пыток…
и терпеть вместе с ним . Каждый раз замечать в нем все новые и новые страшные перемены: как беспокойно дрожат его руки, как не могут сосредоточиться его глаза, ставшие мутными от непрекращающейся боли – и чувствовать тонкими пальцами, как мучительно для него любое, даже самое легкое ее прикосновение. Ее сердце разрывалось от боли еще и потому, что другой близкий ей человек прошел через такие же мучения. Цинна. С тех пор, как он вошел с Китнисс в стартовый комплекс перед ее высадкой на Арену Квартальной Бойни, гениального стилиста больше никто не видел. Шептались, что его уже нет в живых. После того, как он собственными руками создал образ мятежной Сойки, наивно было надеяться, что Сноу подарит ему быструю и безболезненную смерть. Но одно дело предполагать и даже знать и совсем другое – видеть, чувствовать, на что добровольно пошли эти такие разные люди… Утонченный образованный капитолиец – и странный мальчишка из дальнего полудикого дистрикта. Что объединяло их, что давало сил переносить пытки, точно зная, что никто не придет на помощь, а конец будет долгим и мучительным? Неужели только вера… вера в то, что возможна другая жизнь? Старательно скрывая профессиональным гримом следы истязаний, Порция боялась даже взглянуть на Пита… но в те редкие мгновения, когда их взгляды все же встречались, она замечала в его глазах это странное выражение –
держись, Порция, возможно, нам еще удастся изменить этот мир!
Даже в эти ужасные минуты он пытался подбодрить ее.
Последней каплей стал тот самый эфир, когда из последних сил он бросил в камеру: «Вы в Тринадцатом не доживете даже до утра!» - и после этого пропал. Болтали разное, но надежный источник сообщил ей – по особому распоряжению самого президента Сноу Пита Мелларка перевели в медчасть категории F. Страшное место, откуда никто не возвращался прежним. Она не верила, не хотела верить, что этого странного парня возможно сломать. Удивительно, но когда дело касалось Пита Мелларка, Порция гораздо меньше боялась его смерти, чем того, что он потеряет себя. Она ведь уже думала об этом, тогда, год назад, отправляя его на Арену в первый раз.
А еще тогда она думала, что чудес не бывает.
В тот раз чудо случилось…. но то, что происходило сейчас, было гораздо серьезнее и страшнее, и ей казалось, что в сгустившемся мраке не было просвета, не было ни единого шанса, ни малейшей надежды на спасение.
Спецоперация Тринадцатого по освобождению из Капитолия оставшихся в живых участников Третьей Квартальной бойни рассекла эту тьму, словно молния. Стремительная. Неожиданная.
После невероятной выходки мятежников в столице было объявлено чрезвычайное положение. Начались аресты. Допросы. Казни. Сейчас требовалась особая бдительность – но Порция словно забыла об этом. Мысль о том, что Пит выбрался из этого ада, что он спасен, что у него все получилось, переполняла ее какой-то сумасшедшей радостью. Она ходила, пьяная от счастья, ведь для ее мальчика этот кошмар закончился так хорошо! От мысли, что ему теперь ничто не угрожает, она ликовала, она буквально летала на крыльях. Она забыла об опасности, об осторожности, она не видела ничего вокруг. Она понимала, что расплата неминуема, и что ей всерьез стоит опасаться за свою жизнь… но она не чувствовала страха. И когда в ее квартиру тихо и уверенно постучали, она даже не глянула в глазок – просто бесстрашно открыла дверь и подняла на тех, кто пришел за ней, сияющие и невозможно счастливые глаза.
А дальше только боль… ужасная, выматывающая, не оставляющая в голове никаких мыслей. Рвущаяся наружу криками. Непрекращающаяся. Всего одно слово, скажи его, и они добьют тебя. И этот кошмар прекратится. Всего одно имя… когда оно рвалось с языка, она кусала губы в кровь и давилась своей же кровью, потому что ее светлый мальчик вытерпел все это и не выдал ее. Однажды она уже предала, и теперь просто платит по счетам.
Этого мальчика она не предаст.
В те короткие передышки, когда она теряла сознание, в липкой теплой темноте билась одна мысль – она-то думала, что узнала о боли все, когда рожала своего сына…
наивная! Она даже не представляла себе тогда, какой могла быть
настоящая боль. Она захлебывалась криком, а ей казалось, что она смеется. Она уже не помнила своего имени, не помнила, кто она… она знала лишь, что ей нельзя ничего говорить, потому что лучше уж эта боль, чем снова предать и жить с этим. Или, того хуже –
с этим умереть. Только об одном она мечтала сейчас – просто умереть.
А смерть все не приходила. Только боль.
И в какой-то момент, когда она уже почти отчаялась, почти потеряла веру, ее сердце вдруг трепыхнулось, и среди кромешного мрака она увидела над собой голубое весеннее небо, озаренное нежным золотистым солнечным светом. Глаза Пита Мелларка. Ей казалось, что она громко-громко закричала: «Пи-и-ит!», из последних сил рванулась к нему, к своему светлому мальчику, вынырнула из океана боли, разорвала привязывающие ее к пыточному столу ремни… и полетела, все выше и дальше, чтобы навсегда раствориться в этих ставших ей такими родными глазах…
***
Женщина на столе еле слышно прошептала, словно выдохнула: «Пит», вздрогнула и затихла. Стоявший рядом громила смачно ударил ее по щеке тяжелой окровавленной ладонью, потом поднял веко и глянул на зрачки.
- Говорил вам, введите ей энергетик… нельзя было рисковать, это же максимальный уровень, а она такая хлипкая! Да Октавиан завтра нас самих на этот стол положит!
- Ну, профукали, чего уже орать-то? Пошли, еще отчет писать…
- Что писать, она же так ничего не сказала? Чертова баба... дался же ей этот мальчишка! И что в нем такого, чтоб за него помирать?
- Да еще такой смертью. Просто дура.
