Глава 4Молли
Без пятнадцати полночь. Сочельник.
Если бы все шло, как обычно, я сейчас была бы в моей собственной маленькой, тесной кухоньке – уставшая, с ноющими ногами и спиной, но довольная, потому что дети спят в своих постелях, а завтрашний день мы проведем все вместе. Я бы готовила овощи на завтра, чтобы не возиться с ними утром, когда будет столько шума и суеты, а Артур сидел бы за столом и резал морковку, помогая мне, и пил какао из кружки. Мы бы почти не разговаривали, потому что устали за день, но нам было бы хорошо.
А в полночь мы бы, как всегда, чокнулись кружками и поздравили друг друга с Рождеством.
Странно, сколько всего может измениться за год. Я сейчас в другой кухне, где так же готовлю овощи, и думаю об Артуре, и думаю о Перси, и удивляюсь, что сегодня так болит голова, хотя вчера я так мало выпила, и наблюдаю за девушкой с ярко-розовыми волосами, которая, нахмурившись, смотрит на золотой торт.
Если бы она только отошла на минутку, я бы нарушила одно из своих нерушимых кулинарных правил и применила магию. Я могла бы попросить ее попробовать коньячное масло, и тогда ей пришлось бы отвернуться.
Но ведь она поймет, что я сделала, правда? Я не уверена, что она не видела, как я добавила в тесто сахару, когда она наклонилась за ложкой, которую я специально уронила. Лучше не вмешиваться. Кроме того, она так густо украшает торт шоколадом, что бугор будет почти не заметен, хотя я-то знаю, что он есть. Не понимаю, как Нимфадоре Тонкс удается заставить обычный бисквит подняться горбом, будто какой-то кривой каравай.
Что она там пишет? Я отошла, чтобы не совать нос, но мне ужасно хочется знать. Она бесконечно долго уменьшала шоколадки до малюсеньких кружочков, а теперь старательно вкладывает ими какую-то длиннющую надпись.
Я знаю, я – сентиментальная старушка, но мне хочется, чтобы она написала что-нибудь вроде: «Ты – мой лучший подарок». Это было бы идеально.
Она поднимает голову и улыбается. На ней бледно-розовый, очень пушистый джемпер с у-образным вырезом, на котором спереди изображен большой белый снеговик. Его глаза вращаются – почти как у Грозного Глаза, и от этого голова у меня начинает болеть еще сильнее. И еще на ней черные джинсы, на которые Джинни за ужином смотрела с откровенной завистью.
Им обязательно быть такими обтягивающими?
– Думаю, лучше уже не будет. Огромное тебе спасибо, Молли. За все.
Когда Тонкс чувствует себя счастливой, ее лицо просто светится. В кухне дома на площади Гриммо всегда мрачно, но в глазах у нее прыгают огоньки, а шагает она пританцовывая, хотя наверняка так же устала, как я.
– Рада была помочь тебе, дорогая, – искренне говорю я. Благодаря ей мне было чем себя занять, и я смогла отвлечься от своих мыслей. Пришлось сосредоточиться: если бы я отвернулась хоть на мгновение, глазурь на торте была бы не золотая, а бледно-желтая, как анемичный лимон.
– Завтра ты увидишься с Артуром. Осталось совсем недолго. – Она смотрит на часы, стоящие перед ней, и улыбается. – На самом деле, почти сегодня. Ремус и Грозный Глаз дежурят, они проводят тебя и детей в больницу.
Я думаю, увижусь ли я с Перси. Он ничего не пишет, но – нет, я не буду об этом думать. У Тонкс сегодня был последний перед выходными рабочий день в министерстве, она поздно вернулась и сказала, что там все завалены работой. А Перси такой ответственный, он наверняка уйдет последним. Ремуса сегодня тоже не было весь день, но Тонкс нашла у себя под дверью записку. Говорит, он просил ее не ложиться спать и подождать его, если сможет, чтобы встретить Рождество вместе.
Совсем как мы с Артуром. Я так рада за нее. Ради этого я даже готова терпеть ее дурацкого снеговика с вращающимися глазами.
Но Ремусу надо поторопиться.
– Что это..? – она поднимает глаза. Я ничего не слышала, но, с другой стороны, Ремус – один из тех немногих, кто умудряется заходить в дом бесшумно.
– Мне кажется… – начинаю я, но она уже вытирает руки моим посудным полотенцем –
а ведь есть специальные полотенца для рук! – и устремляется к двери.
– Пойду проверю, – говорит она. – Готова спорить, я что-то слышала.
Говоря это, она уже взбегает по лестнице, ведущей в гостиную. Я держу за нее кулаки; теперь мне и самой кажется, что я слышу тихие шаги. Я смотрю на часы, стоящие на столе рядом с…
…тортом.
Хватаю его и бегу за ней. Она ведь хотела, чтобы торт был на столе к приходу Ремуса.
– Тонкс!
Слава богу, она одна, когда я, запыхавшись, вбегаю в комнату, косясь на дверь с другой стороны, откуда он должен войти.
– О, Молли! Что бы я без тебя делала? – в ее темных глазах каким-то образом отражается весь свет в комнате, исходящий из гаснущего пламени в камине. Снеговик на джемпере, кажется, кивает мне одобрительно. Она ставит торт на низкий кофейный столик, и я знаю, что мне не следует этого делать, но все-таки тянусь и заглядываю ей через плечо, чтобы увидеть, что же там написано.
Небольшие, но упорные язычки пламени на несколько секунд освещают надпись.
Приз «Лучшая задница на склоне», Рождество 1995 г. – профессор Р.Дж. Люпин
У меня падает челюсть.
– Я знаю, – она опускает голову, чтобы скрыть улыбку, вызванную моей реакцией. – Но я заметила его впервые именно потому, что у него получалось рассмешить меня. И он говорит, что я тоже всегда умела его смешить – даже тогда, когда между нами еще ничего не было.
Внезапно я понимаю, какая это ерунда – мое возмущение современными нравами. Я просто
ворчу. И Артур, дорогой Артур, обязательно напомнил бы мне о том, что, бывало, делали мы с ним – и если бы это услышала Тонкс, она была бы шокирована куда больше, чем я сейчас.
Но я слышу шаги в коридоре. И они направляются сюда.
Я успеваю только сжать ее руку, и она снова шепчет мне одними губами: «Спасибо». Ей-богу, это я должна ее благодарить. За то, что чувствовала себя нужной.
Я оказываюсь у дверей как раз в тот момент, когда шаги подходят к комнате, и уже выхожу, когда мои ноги сами собой останавливаются, а рука замирает на ручке двери. Мне нужно уходить, я знаю, но я стою в тени, в темноте; они ни за что меня не увидят, и задержаться и увидеть хоть что-то – такое искушение.
Я хочу убедиться в том, что у них все хорошо.
Только на минутку.
Я поворачиваю голову. Обе стрелки часов на каминной полке показывают двенадцать.
Тонкс стоит у камина, где горит небольшой огонь; он освещает юное лицо, подчеркивая бледность кожи и делая ярче умные глаза. Она крепко сжимает руки перед собой, и я вижу, как ее грудь поднимается и опускается чаще, чем обычно.
У меня самой стучит сердце – я чувствую то же, что чувствует она.
Ремус делает к ней шаг и останавливается. Под мышкой у него небольшой сверток, который он осторожно опускает на ближайший стул, не сводя с нее глаз. Он расстегивает пальто, покрытое мелкими каплями дождя, и тоже кладет на стул. Я не вижу выражения его лица, но он робко протягивает к ней руку со слегка дрожащими пальцами, и она берет ее и подносит к щеке. Его рука зарывается ей в волосы, он обнимает ее за талию и прижимает к себе. Пару секунд они просто смотрят друг на друга, и он улыбается, и я чувствую, что щеки мои розовеют, как у нее, когда я слышу слова, которые он ей шепчет.
Я вижу, как она улыбается в ответ. Вижу, как она обнимает его за плечи, потом скользит рукой по затылку и погружает пальцы в его волосы. Я слышу, что она ему говорит, слышу, как у него учащается дыхание, вижу, как его тело отвечает дрожью на ее дрожь.
Мне знакомо нетерпение, которое она чувствует.
Желание.
Жажда.
Я так скучаю по Артуру.
Ремус гладит ее лицо и говорит еще что-то – что-то, чего я уже не могу расслышать, и я рада, что не могу, потому что это принадлежит только им, так и должно быть. Он обнимает ее крепче, его длинные пальцы вжимаются в ее джемпер, в ее спину, притягивая ее еще ближе, и она встает на цыпочки и тянется к нему.
Он опускает голову, вновь зарывается рукой в ее волосы, и она касается его губ своими.
Я слышу тихий вздох радости и облегчения, и это мой вздох.
Они прижимаются друг к другу, ищут губы губами, и я чувствую, как они нужны друг другу. Они больше не прячутся, больше ничего не скрывают. Он целует ее, будто говоря, что восхищается ею; она целует его, будто говоря, что эта любовь будет длиться вечно.
Я очень осторожно закрываю за собой дверь и выхожу в холодный коридор, направляясь в свою пустую спальню.
Я вижу то, чего другие не видят.
Иногда это чудесно.
The end
