Глава 4Северус сидел в подземельях у камина и уже часа два вертел в руках стакан с огневиски, так и не притронувшись к напитку. Когда-то давно – ещё при жизни матери – он обещал себе, что никогда не станет пьяницей. Слишком уж мерзко выглядел выпивоха-отец – он никогда не уподобится ему. И своему слову зельевар следовал. Но тогда – в первые несколько недель после разрыва с Гермионой – он напивался вдрызг почти каждый день…
*******
Можно просто перелистывать страницы…
Мы с тобою окольцованные птицы.
Кто ещё кому доверить может мир свой?
Он был зол на себя, на неё, на Судьбу, на весь мир! Он готов был воскресить Долохова, чтоб потом лично убивать его медленно и мучительно. Северус Снэйп вновь превратился в Ужас Подземелий! Ядом была пропитана каждая его реплика. Ненависть ко всем, кто может спокойно жить без Гермионы, переполняла его. Её отсутствие он ощущал каждой клеточкой… Ежесекундно. Будто его персональное солнце не взошло, не согрело, не развеяло мрак в душе.
Как он мог отпустить её? Вот уж, действительно, с распределением его на коварный и эгоистичный Слизерин Шляпа поторопилась – такое безрассудство и полное пренебрежение к собственным желаниям попахивает ненавистным Гриффиндором… Чертово благородство! Выгнал, чтоб была счастлива. С кем? С каким-нибудь маггловским кретином, который никогда не поймет масштаба личности этой девочки… Его девочки… Только его.
Эти мысли разъедали изнутри. Он усиленно ругал себя, жалел и заливал свое горе. Продолжалось это ровно до 9 января 2005.
Проснувшись с гудящей головой, директор привычно потянулся к антипохмельному зелью, благоразумно оставленному на столе у дивана. После расставания с Гермионой он не мог спать в их спальне – слишком много воспоминаний, поэтому ежедневно отключался в гостиной. Выпив содержимое заветной бутылочки, уже ставил её обратно, как наткнулся рукой на скрученный лист пергамента. Он, конечно, много выпил, но отчетливо помнил, что никакая сова с посланием к нему не прилетала. Тогда от кого этот свиток? Что в нем? И как он тут оказался? Зельевар развернул письмо.
«Северус! Родной мой! С Днём Рождения!
Я от всего сердца хочу, чтоб ты был здоров, счастлив, благополучен. Я очень переживаю за тебя, потому что слухи ходят разные... Нам обоим сейчас нелегко. Поверь, без тебя у меня не осталось поводов жить и радоваться. Но я стану счастливой! Хотя бы ради тебя. Ведь ты пожертвовал собой, чтобы я смогла стать матерью.
И я не хочу, чтоб ты поддавался своим демонам. Ты ведь хороший человек, хотя и усиленно пытаешься казаться сущим исчадием ада. И чтобы напомнить, кто ты есть, я дарю тебе свои воспоминания о том, как и почему полюбила Северуса Снэйпа. Надеюсь, все то тепло и свет, что ты в них увидишь, помогут удержаться и не впустить мрак в твою душу.
Я люблю тебя. Это было, есть и будет. Ты – мой единственный и желанный!
Обнимаю тебя крепко. Очень скучаю. Мысленно всегда с тобой.
Твоя Гермиона.
P.S. Прости, не удержалась и решила передать поздравления лично. Если тебе это неприятно, заблокируй камин, чтоб он не пускал меня, потому что я не уверена, что всегда смогу бороться с соблазном прийти к тебе…
И очень прошу: БЕРЕГИ СЕБЯ! Пожалуйста, не пей! Я не хочу даже представлять тебя в том состоянии бревна, в котором увидела сегодня… Ты же знаешь: алкоголь не поможет решить ни одной проблемы, а руки профессионального зельевара трястись не должны!»
Снэйп трижды перечитал письмо… Жадно вглядываясь в строчки, будто не мог наглядеться на такой знакомый почерк. Постепенно осознавая, что любимая была здесь ночью и видела его невменяемым. Чувства в душе сменялись стремительно: сначала он очень расстроился, что не встретился с ней; потом устыдился, когда оглядел гостиную и ужаснулся обилию пустых бутылок; затем разозлился на самого себя – давал же слово, что не станет алкоголиком, а вот теперь каждый вечер одно и то же: сожаление о своей несчастной доле и тяга к огневиски…
Но, увидев стоящий на столе фиал с воспоминаниями жены, зельевар забыл обо всем остальном. Он долго смотрел на флакон, не решаясь даже взять его в руки. Вдруг резко дернул головой, будто приходя в себя от тяжелых раздумий, и, призвав чашу омута памяти, бережно поставил её на стол. Не колеблясь более, перелил воспоминания в омут и прикоснулся к серебристой поверхности кончиком палочки.
Сколько Северус путешествовал по воспоминаниям Гермионы, он не знал. Он совершенно потерялся в её чувствах и ощущениях. Жена предстала перед ним и маленькой первокурсницей, завороженно слушающей его речь на первом уроке, и девочкой-подростком, размышляющей о том, почему её умный профессор дал задание изучить признаки распознавания оборотней, и героиней войны, узнающей правду о его роли двойного шпиона и решающей спасти Снэйпа во что бы то ни стало.
Он видел, как после победы и возвращения в Хогвартс стал всё чаще занимать мысли гриффиндорской Всезнайки, пытающейся понять, почему директор беспокоится за неё. Каждая их встреча почему-то радовала и поддерживала её. После была их переписка, и каждое послание заставляло Гермиону бросить все дела и скорее читать, перечитывать, невольно улыбаться. А вот она в больнице – у его кровати. Сам Северус был тогда без сознания, а Грэнджер сидела и жалела, что он до сих пор любит и зовет свою Лили… Какое же щемящее чувство охватило её, когда стало ясно, что бредит он именем Гермионы!
И вот она его – девушка, женщина, невеста, жена, будущая мать его ребенка. От безмерного счастья и света, наполнявшего эти воспоминания, становилось даже больно! Суровый Мастер Зелий и подумать раньше не мог, что может вызывать такую гамму чувств: любовь, нежность, восторг, страсть, ощущение полета…
Гермиона не стала передавать ему память о тех тяжелых месяцах, когда они узнали о её проклятии – наверное, не хотела лишний раз делать больно. Лишь их расставание Северус увидел вновь – теперь её глазами. Как и для него, для миссис Снэйп мир рухнул, но даже такая потеря не убила её любовь – это ощущалось в каждой её мысли, в каждом взгляде.
Северус вынырнул из омута памяти еще бледнее обычного. Он не может упиваться своим горем, ведь не является самым несчастным в этой истории. Его девочке гораздо тяжелее: она вырвана из привычной жизни, на какое-то время должна покинуть мир волшебства, вопреки чувствам вынуждена завести отношения с кем-либо. Но, несмотря на это, она не поставила на себе крест, не убивает медленно разум и тело, не изводит окружающих. Его смелая гриффиндорка ищет в себе силы, чтобы жить – хотя бы ради него. Значит, он будет жить назло невзгодам – ради нее.
Именно в тот день Северус Снэйп вылил в раковину содержимое всех бутылок со спиртным, которые нашел в доме, чтобы не было искушения опять впасть в забытье. Он отвлекал себя работой, исследованиями, переделыванием учебных курсов по зельям. Нет, профессор Снэйп не стал более снисходителен к ученикам, но невыносимая жестокость и агрессия к миру, охватившие его после ухода жены, отступили.
Он вновь был скуп на эмоции. Пустой, холодный взгляд, размеренные движения, тихий голос. Директор будто опять оказался скован собственными правилами, не позволяющими чувствовать – только выполнять то, что диктует разум.
Снэйпы, не сговариваясь, не стали доверять своё личное горе широкой общественности. Истинную причину их расставания в Хогвартсе знал лишь портрет Дамблдора, а за пределами замка – только чета Поттеров (Гермиона попросила не сообщать даже Рону).
До Северуса доходили слухи, что жена ушла в маггловский мир. Многие удивлялись, что заставило самую талантливую ведьму целого поколения героев войны так поступить. Однако, помня о реакции директора, у него спрашивать опасались.
Не проходило и дня, чтоб зельевар не вспоминал свою ненаглядную. Он доводил себя до такого состояния, что просто валился с ног от усталости, потому что иначе не мог уснуть – всё время перед глазами была она… Когда было совсем невмоготу, он нырял в омут памяти. Там Гермиона была рядом. Они были счастливы. И жизнь была подарком, а не проклятием.
Особенно тяжело было в праздники и их памятные даты: он готов был приковать себя к стене, чтоб только не броситься искать её. Так хотелось прижать жену к себе и никуда больше не отпускать! Только с ней он впервые за много лет перестал чувствовать себя одним в толпе. Она была его миром. А он – её. Тая в душе призрачную надежду, Северус так и не заблокировал камины, настроенные на пропуск жены, ни в Тупике Прядильщиков, ни в своих и её апартаментах в Хогвартсе. Он по-прежнему носил обручальное кольцо, выбирал ей подарки на все праздники, но отсылать не решался – не хотел лишний раз давать о себе знать и делать больно.
И каждый день напоминал себе, что она просила быть здоровым и благополучным – ради нее. Почти 2 года Северус вообще не употреблял алкоголь. Но потом снова чуть не сорвался…
*******
Этот мир на ноты не записать –
Мир без имени-отчества...
Нам бы жить и никогда не знать
Всё о тебе и мне, и прости меня
За любовь и одиночество!
В тот день он не был способен ни на что, потому что это была злополучная годовщина их разлуки. Да уж, ровно 2 года, как Северус не видел жену. 2 тяжелейших года без неё. А впереди беспросветность. Никаких вестей о новом замужестве Гермионы не было. Это и радовало, и огорчало зельевара.
Он не появлялся сегодня в школе – не было сил притворяться, что всё в порядке. С самого утра он безуспешно пытался чем-либо отвлечься от воспоминаний. Ни книги, ни пергамент с черновиком рецепта экспериментального зелья не помогали. Даже тема для научных исследований была связана с Гермионой – зельевар искал способ помочь тем, кто подвергся заклятию Долоховых. Иногда ему казалось, что лекарство от последствий проклятья решило бы все его проблемы. И он усиленно старался найти ключ к разгадке. Правда, сам толком не знал, на ком будет испытывать свои образцы: подвергать опасности любимую женщину он не мог, а больше с подобной проблемой никого не знал. Но до испытаний было ещё далеко – Снэйп никак не мог найти то сочетание компонентов, которые временно блокировали бы магию плода, не повредив ни матери, ни ребенку.
За окном бушевала декабрьская вьюга. Несмотря на полыхающий камин, в доме в Тупике Прядильщиков было холодно. «Здесь теперь всегда так – без моей девочки тепло ушло из этого жилища», - поежился зельевар.
Поняв, что сегодня не суждено думать о чем-либо, кроме нее, слизеринец призвал омут памяти и окунулся в счастливые воспоминания. Они были его отдушиной. Его единственным способом вырваться из отчаяния. Когда зельевар вернулся в реальность, было уже темно. Камин еле теплился. По-прежнему завывала метель. Гостиная была погружена в приятный полумрак. Но что-то было не так, как обычно. Тонкое обоняние зельевара уловило в воздухе легкий аромат морского бриза. Не веря собственной надежде, Снэйп щелчком пальцев зажег свечи и внимательно посмотрел на фигуру, расположившуюся в кресле напротив:
- Ты мне мерещишься?
- Нет, Северус.
Гермиона встала одновременно с ним. Они обошли стол и оказались в шаге друг от друга.
– Здравствуй, мой родной! – она прикоснулась правой ладонью к его щеке и улыбнулась: - Не брился сегодня.
- Мне больше не для кого, - он чуть повернул голову и стал целовать её пальцы. Затем притянул её к себе и замер, ожидая реакции. Гермиона обвила его шею руками и, тесно прижавшись к мужу, взглянула на него снизу вверх. – Здравствуй, любимая! – с этими словами Северус жадно прильнул к губам жены.
Когда они вынуждены были оторваться друг от друга, чтобы перевести дыхание, он несколько отстранился:
- Ты ведь не просто так пришла?
- Да, - гриффиндорка опустила глаза. – Я выхожу замуж за маггла.
- Надеюсь, ты не хочешь, чтобы я благословил вас? Помнится, я дал тебе полную свободу ещё 2 года назад! – Снэйпа охватила ярость. Он разжал руки и попытался выскользнуть из объятий Гермионы. Но не тут-то было.
- Да, 2 года, за которые я так и не смогла перестать думать о тебе ежесекундно, ощущать на коже твои прикосновения, на губах – вкус твоих поцелуев, слышать в голове твой голос и представлять, что и как бы ты сказал в тот или иной момент! – миссис Снэйп смотрела мужу прямо в глаза и не собиралась дать отвернуться. – Но я обещала тебе, что буду жить, что постараюсь стать матерью, чтобы наша разлука не была напрасной. Я всё для этого сделала: ушла из магического мира, нашла работу среди магглов (кстати, ты оказался прав: финансовая аналитика - успешная для меня сфера деятельности), встретила доброго человека, который полюбил меня… - При этих словах зельевара передернуло, но Гермиона продолжила: - Правда, я ничего не могу поделать: единственным мужчиной моей жизни остаешься ты, Северус! ... Я долго думала и приняла решение. Я всё смогу и преодолею, но сегодня будет наша ночь! Только наша! Я хочу ещё раз ощутить себя в руках любимого человека – только его и ничьей больше…
- Ты не понимаешь, о чем просишь! Нам обоим будет только тяжелее после этого. Я до сих пор не могу простить себе, что однажды отпустил тебя. Не уверен, что буду столь благороден ещё раз!
- Мне всё равно, что будет потом! Я не могу больше без тебя!!! – она начала покрывать легкими поцелуями любимое лицо. – Я – твоя. А ты сегодня – мой!!! И я никому этого не отдам!
Северус пытался держать себя в руках, но тело предавало его. На каждое прикосновение жены оно реагировало именно так, как она ожидала. Зельевар ещё пытался отстраниться, когда она победила его последним аргументом:
- Пусть сегодняшняя ночь будет моим последним желанием. Помнишь? Ведь ты обещал, что у меня оно есть… - Гермиона пристально смотрела на мужа. В глазах застыли слезы.
- Только не плачь… Я люблю тебя.
И мир вокруг закружился. Они не помнили, как очутились в спальне. Да и как долго добирались туда. Казалось, супруги боялись отпустить друг друга и на секунду – они были единым целым… В движении, в дыхании, в крике и стонах. 2 года воздержания закончились фантастической ночью, которой никогда ранее у них не было. И оба понимали, что уже и не будет… И торопились… Спешили получить такую порцию ласки, нежности, страсти, наслаждения, какую только способно выдержать тело. Иногда казалось, что вот сейчас сердце просто разорвется от восторга, от переполнявших ощущений расплавится мозг. После очередного пика из глаз Гермионы катились слезы. Северус сцеловывал их, и, вероятно, пора было успокаиваться и засыпать, но оба вновь заводились, и всё начиналось сначала. Уже начинало светать, когда супруги Снэйп, вымотанные до предела, заснули в объятьях друг друга. На губах каждого играла счастливая улыбка.
Он проснулся далеко за полдень – один в постели. На зеркале в ванной она написала «Люблю тебя, мой родной!». Именно тогда зельевар чуть было вновь не запил. Но усилием воли заставил себя остановиться после двух стаканов, решив, что это – его максимальная норма.
