мор

4

Лес наливается светом, светлеют густые еловые ветки, и Лили, вдохнув побольше воздуха, внимательно смотрит вокруг. Она знает, чувствует, верит, что совсем скоро увидит его вновь, оттого внутри нее разливается чувство сладостной тоски — Лили ждет Скорпиуса так, как никого не ждала, и кажется ей, что дело далеко не в заклятие, что навеки сцепило их.
Она не может дать точный ответ на вопрос: «Почему ты сбежала тогда, ведьма?», — не может признаться себе, что испугалась тогда и злого рока, висящего над ними, и своих чувств. Лили возвращается в свою избушку взъерошенной и слишком взвинченной; она хочет найти лишь одно — спасение для своего героя, без которого ей жизнь уже кажется совсем не мила.
И она ищет: перерывает фолиант за фолиантом, обращается к уже давно умершим духам и даже однажды проникает в Хогвартс тайком. В Запретной секции по-прежнему пыльно и грязно, и Лили, чихая тихо в ладонь, просматривает толстые кожаные обложки и понимает — выхода нет.
Лес бесится вместе с Лили, когда, вернувшись, она топает ногой, хмурясь, кривясь в собственной злобе, и безотрадно смотрит вдаль. Ей до последнего хочется верить, что они все просто ошибаются, и в какой-то момент Лили думает даже о том, что, право, зачем Скорпиусу спать весь этот мир ценой собственной жизни? Зачем ему это все?
«Потому что он — герой, — слышит она в порыве ветра, и сердце у Лили обрывается в бездну: «Такова его участь».
Только ей не хочется в это верить. Лили не верит ни в судьбу, ни в удачу, но чувство неизбежности так давит на нее, что однажды она решает заключить сделку с самой Морганой. Высокая худая женщина с длинными черными локонами усмехается игриво, ее пустые черные глаза как бездна, и Лили смотрит без страха в них. В конце концов она слишком хорошо знает ее, слишком долго Лили изучает ее темную магию, чтобы просто склонить голову и забиться в припадочном страхе.
— Я помогу тебе, — шепчет ведение. Эфемерная, ее лицо печально и злобно, и Лили порой кажется, что ее просто нет. — Но взамен него умрешь тогда ты.
Лили не боится смерти. Она смотрела ей столько раз в глаза, что теперь лишь праздно склоняет голову набок. Лили терять нечего, у нее-то и остается только глупое сердце да одинокая избушка на опушке леса… а герой. Что ж, у него невеста и мировое признание — зачем ему умирать?
Ножницы впиваются в волосы, они, словно пыль, опадают на пол, и кажется, что длинными прядями опадает вся ее жизнь. Длинные рыжие волосы, Лили смотрит в зеркало и ей хочется взреветь, потому что теперь пряди едва достигают плеч.
Волосы жгутся туго в котле, черная вязь едва поглощает их яркий цвет, и Лили, плача тихо, мешает ступой сильней. Это зелье поможет ей забрать участь Скорпиус, и все, что остается ей — найти прядь его волос. «Пустое дело», — со страхом шепчет ведьма, боясь, что стоит увидеть его, как можно тысячу раз передумать. Ведь Лили не нужен мир, ей плевать на мор и на всех этих волшебников. Все, чего ей хочется, чтобы он был жив, и было бы слишком глупо умереть самой.
Но?
Лили приходит на площадь и сразу замечает его белые, платиновые волосы. Люди трепещут, разразившись смехом, они смотрят на Малфоя, как на дар с небес, и Лили хочется проклясть прямо здесь их всех. Она видит его бледное лицо, изуродованное мелкой вязью шрамов, и ей хочется взвыть от несправедливости мира.
Она медлит. Можно было надеть мантию-невидимку и аккуратно состричь пару его локонов волос. Но она боится. Лишь смотрит сквозь толпу и чувствует, как что-то тоскливое наполняет ее. Лили не хочет умирать. Да, ей терять нечего, у нее ничего не осталось, но даже так ей бы хотелось просто дожить свой век в избушке и знать, что где-то есть и ее герой. Который счастлив. Который жив.
Вдох. Когда она ловит его взгляд, Лили отступает испуганно назад в толпу, наступая кому-то на носки туфель. Она не слышит ничего — лишь смотрит в задумчивые серые глаза, что взирают на нее, словно мечтая прожечь, и Лили убегает. Расталкивает людей подле себя и бежит сквозь пустые, заброшенные дома. Изумрудный дым слабой струйкой обдает ее ноги, но Лили не чувствует горечи из-за едкого дыма — она-то знает секрет. Мора нет. И стоит ей только прикрыть глаза, как и нет больше Лондона.
Зелье варится с трудом. Лили внимательно смотрит на него, пытаясь придумать, как бы незаметно ей украсть волосы Скорпиуса, и вместе с этими мыслями к ней приходит тоска. Никогда еще ее не раздражает так лес своим завыванием; никогда еще в ночной тьме она не чувствует себя настолько одинокой.
Когда реальность плавно перетекает в воспаленную фантазию, она видит его. Скорпиус стоит у порога и оглядывается кругом, и поначалу ей кажется, что он — мираж.
— Я вспомнил тебя, — вдруг говорит он, присаживаясь на корточки подле нее, и Лили, склонившись ниже над зельем жалеет больше всего, что теперь от ее волос остались недлинные пряди. — В Хогвартсе. Ты вечно ругалась с окружающими и пряталась в пустых, заброшенных классах.
Лили кривится. У нее на лице злоба проступает с каждой секундой все быстрей, но она молчит, намеренно пронзая его взглядом.
— Зачем ты отстригла волосы? — хмурится он, невольно протянув руку, но, словно опомнившись, резко убирает ее, смотря Лили прямо в глаза.
Между ними молчание. Тяжелое, значимое, такое, что передает больше слов, и Лили видит в этих глазах привычное смирение перед смертью, обрамленное корочкой болью. И эта боль так осязаема, что она кривится сильнее, мечтая всю ее забрать себе, лишь бы облегчить его страданья.
— А зачем ты пришел? — цедит Лили, резко поднявшись на ноги, смотря на него сверху-вниз. — Разве не ты просил оставить себя в покое?
Вдох. Воздух в легких тяжелеет настолько, что ей почти физически больно дышать.
— Я ничего не требовала от тебя взамен, когда спасла тебе жизнь. Ты хоть понимаешь, какой ты везунчик?
Голос срывается, сливается с шквалом ветра. Лес волнуется, он полон черной магии и ее душевных сил, и Лили думается даже, что ветхий потолок избушки приложит их вместе к земле. И ей плевать. Она лишь смотрит в бездонные серые глаза напротив, в которых — видит Мерлин — ни единого желания жить, и Лили хочется вскричать, вцепиться в его плечи и хорошенько встряхнуть.
— Ложь, — с едва сдавливаемой яростью отвечает он, поднявшись следом. Его безмятежность маской летит к чертям, и Лили видит целое буйство чувств. — Лили, Лили, Лили. Везде только твое имя. Я просыпаюсь с ним, и с ним засыпаю. Ты ушла, ничего не потребовав взамен. Да? Нет. Ты забрала кое-что у меня.
— Что? — с яростью цедит она, гордо вскинув голову. — Что, черт возьми, я у тебя забрала?
Лили дергается нервно, когда он, схватив ее за локоть, смотрит ей прямо в глаза, и в них столько боли, что ей хочется взвыть в голос, дабы ветер унес вместе с собой всю ее тоску. Длинные шрамы красными, синими линями играются на бледной коже, и Лили, не сдержавшись, едва касается их рукой, поглаживая аккуратно, мечтая навсегда их свести.
— Я не хочу умирать, — говорит он так безотрадно, что Лили, не выдерживая, обвивает его шею руками и чувствует, как слезы комом подходят к глазам. — И я совсем не герой. Но всю свою жизнь я жил, словно ожидая чего-то. Словно с самого начала я и был рожден только для того, чтобы их всех спасти.
У Скорпиуса тяжело вздымается грудь, и дыхание его обрывается. В этой тесной комнатке, наполненной дымом от зелья, Лили больше не видит ничего — слезы застилают ей зрение. Все утопает в мраке расплывчатых образов, все так стремительно катится в бездну.
— Они совсем не понимают, — шепчет, словно безумный, зарываясь руками в ее короткие, тусклые волосы. — Все жаждут от меня подвига и победы… Но это все — не мое. Я только сейчас понял, как сильно мне не хочется умирать, и все из-за тебя. Зачем ты тогда спасла меня, ну?
Между ними сотня не озвученных слов и время, неутолимо убегающее сквозь пальцы. Лили силится, чтобы не захлебнуться в собственной нежности, и, обнимая его сильней, аккуратно касается шрамов на его лице. Шрамами покрыто все его тело, и Лили, выцеловывая каждый, мечтает стереть их всех.
Ночь подкрадывается быстро, окутывая в черный туман всю избушку, лунный свет едва пробивается в окошко, освещая его бледное, спящее лицо. Платиновые волосы разметались на лбу, и Лили, аккуратно касаясь металлическими ножницами, едва слышно остригает прядь.
— Что же я забрала у тебя, Скорпиус? — шепчет Лили во тьму, аккуратно вмешивая его волосы в зелье, замирая на секунду, чтобы бросить на него пустой взгляд. Скорпиус спит, завтра придет конец всему, и Лили, не выдерживая, оставляет котел, подходит ближе и ложится рядом, на край кровати.
— Не занимайся большей черной магией, — говорит он, прежде чем провалиться в сон, и Лили, усмехаясь криво, внимательно смотрит на него, обрамленного лунным светом.
Скоро она перестанет быть чернокнижницей. Скоро ее не будет совсем. И Лили почти готова, да. Лишь смотря в его бледное, изможденное шрамами лицо, что-то внутри нее так и хочет воспротивиться. Лили всего девятнадцать. Ей, будучи одинокой ведьмой, все-таки хочется жить. Ей до отчаянья, до безумия хочется быть любимой и принятой им. И вот, когда счастье так возможно и так близко, что-то неумолимое стоит между ними. Что-то навеки разделяет их.
«Ты будешь жить», — думает она, проваливаясь в сон, сжимая в ладонях его холодную, как у мертвеца, кисть, мечтая эту ночь растянуть в вечность.
Лили просыпается из-за щекочущего солнечного луча, и, дернувшись резко, видит, что она совсем одна в этой мрачной ветхой избушке. Обида накрывает ее быстрее, чем она понимает: Скорпиус ушел к дому Беллатрисы Лестрейндж. Скорпиус ушел на свою верную смерть.
Сорвавшись с места, Лили выбегает из дома, смотрит на овеянный солнечными лучами лес и пытается успокоиться. Котла нигде нет, зелья — тоже, и она понимает — Малфой догадался обо всем. Он понял, что это и зачем, а потому уничтожил. Злость пронзает Лили, когда полный отчаянья крик срывается с губ; Лили бесится. Бесится потому, что небывалых размеров боль умертвляет ее, превращает в ходячий труп.
«Что я забрала у тебя, черт возьми?», — слышит она свой голос в ветре, и, замерев, внимательно вслушивается в шум ветвей.
«Ведьма ушла, не попросив ничего взамен, — чудится ей сквозь ветер его хриплый голос, и сердце у Лили падает вниз. — Но ведьма — сорвала. Она ушла, забрав мое сердце».
Люди толпятся. Стоят, провожая его спину, и Лили, дрогнув, останавливается, смотря ему вслед. Скорпиус идет, не видя ничто и никого, идет прямо к мэнору, из которого дым валит сплошняком. Его спина ровна. Лицо безмятежно, и лишь она видит в красивых его чертах немое отчаянье.
Лили стоит. Смотрит в лица столпившихся, в лица авроров, что огородили проход к особняку, и видит сквозь множества тел лица своих братьев. Они давно — по разные стороны. У Лили никого, и она смотрит им в глаза, зная, что время не повернуть больше вспять. Они никогда не будут той самой семьей, как с далеких картинок; как с фотографий у могильных камней родителей.
Вдох. Лили бежит, сквозь людей, расталкивая их локтями, а потом, апариров прямо перед носом у авроров, перемещается в околдованный круг. Люди кричат, они, ошарашенные, смотрят, а ей плевать. Лили бежит, сбросив туфли с ног, с разметавшимися волосами по лицу — она бежит к нему, резко обвивает его шею и в легком полукруге становится к нему лицом.
Изумрудный дым полнится. Он, обволакивая их тела, проникает в самую кожу, и Скорпиус, вздрогнув, с ужасом смотрит ей прямо в глаза.
— Ты что творишь, глупая? — цедит он с отчаяньем, дернув ее, пытаясь оборвать ее руки.
Дым — полон. Мор — не победим. Он, пролезая под кожу, сжигает легкие в прах, и Лили, смотрящая в лицо смерти бесстрашно, чувствует, как с каждой секундой ей больней дышать; как древнее проклятие уничтожает ее, добираясь до Скорпиуса.
— Забыл? — ласково шепчет Лили, едва касаясь пальцами его лица. Оно изуродовано шрамами, но Лили кажется, что в мире не найти ничего красивее.
— Забыл! — смеется она сквозь кашель, сжимая его шею из последних сил. Скорпиус харкает, сгибается, с яростью смотря ей прямо в глаза, и Лили улыбается криво.
Изумрудный дым проникает в легкие. После него лишь конец, и Лили знает, после их смерти северное сияние заполнит просторные проспекты магического Лондона.
После их смерти — не будет ничего.
Лили силится, падая на землю, держа его в своих объятия, видя, как кровь тонкой полоской стекает по его губам. Она прижимается ближе, касается своим лбом его и шепчет в бреду, предчувствуя пик агонии:
— Ты вернешься ко мне, Скорпиус. Даже с того света вернешься.
Ведь отныне
Я — твоя.
А ты — мой.
Слышишь?