Глава 51969, Нормандия
Осень
В то утро впервые выпал снег.
Голые ветки дикого сада длиннопалыми лапами лезут в окно, стуча и мешая спать. Белла недовольно натягивает одеяло на плечи, зарываясь носом в подушку. Сейчас ей тепло - мягкий плен льняной перины вселяет чувство надежности и спокойствия. Но Беллатрикс уже знает, что это чувство покинет ее, едва она встанет с постели.
В эти последние недели она просыпается очень поздно, порой пропуская завтрак, и вынуждая Долохова лишний раз недовольно цокнуть языком. Да и день проводит больше в угрюмом молчании, нежели в добром расположении духа. Проклятые голоса терзают ее снова: день за днем они все ярче, все громче что-то шепчут ей, напевают, куда-то зовут. Белла как неприкаянная бродит по дому, не в силах сидеть на месте и пяти минут, потому что тогда голоса становятся настойчивее, и так громко звучат в ее голове, что она даже не слышит обращенных к ней слов Долохова. Сжимая виски – привычка, успевшая стать ее верной спутницей – Беллатрикс Лестранж нехотя идет в сад, рискуя попасть под дождь и вымокнуть до нитки. И сидит там, на кованой скамейке, до самых сумерек, пока суеверный страх не погонит ее обратно под кров такого неродного и негостеприимного дома.
А сегодня утром – снег. Она впервые видит наступление нормандской зимы, но очень надеется, что она не будет такой же шальной и бессовестной, какой была минувшая осень, полная нестерпимой духоты и грозовых разрядов.
Беллатрикс еще с детства имеет привычку самостоятельно укладывать по утрам волосы. Вот и теперь, вооружившись расческой и парой шпилек, она неспешно расчесывает длинные змеящиеся пряди.
Раздавшийся так некстати стук в дверь заставил ее оторваться от этого занятия. Видимо, достопочтенный Долохов обнаглел настолько, что посмел приблизиться к ее спальне. Флегматично продолжая заниматься своим делом, Белла даже не смотрит на дверь.
Но Антонину Долохову во что бы то ни стало нужно ее видеть, потому что стук повторяется, да еще и с завидной настойчивостью.
Почти не глядя, Белла запускает в косяк двери карманным зеркальцем в искусной мельхиоровой оправе. Мать упала бы в обморок – где ваши манеры, мисс? Да, в общем-то, там же, где и все остальное. Ах, мама, я так устала от этих бесполезных условностей наедине с собой. Долохов представляется ей не более, чем очередным призраком старого дома. А призраков стесняться нечего.
Разбитое зеркальце на полу лежит причудливым веером осколков – Белла будто слышит их прощальный мелодичный звон. Вольный жест – разбитое зеркало. На языке их с Антонином скудного общения это означает: «Я не хочу вас видеть, и немедленно убирайтесь вон».
- Да уйду я, уйду... – недовольно бормочет Долохов, весьма довольный тем, что зеркало угодило в закрытую дверь. - Только прежде позвольте вам кое-что сказать...
- И с каких это пор вас потянуло на разговоры? – нарушив негласный кодекс, бросает Белла, чувствуя новый приступ головной боли. На этот раз – молоточком в затылок.
- Упаси меня мерлин вступать с вами в словесные баталии, Маленькая хозяйка Большого дома, но, увы... вынужден напомнить вам как раз о ваших прямых обязанностях.
- Это о каких же? – все еще не открывая дверь, интересуется Белла.
И плевать я хотела на правила этикета и гостеприимства.
- Ну, я ведь всего лишь ваш скромный гость, миледи! А в гостиной ожидает некто, прибывший издалека. Соблаговолите ли вы выйти к нему?
Белла приходит в бешенство, когда Долохов принимается за свои бесконечные издевки.
- Если вы и дальше будете так говорить со мной, я не поленюсь встать и лично разбить пепельницу, или еще что потяжелее, о вашу остроумную голову, дорогой гость.
- «Дорогой» гость ожидает вас внизу!
- Гоните в шею.
Долохов усмехается, привалившись к косяку двери. Ищет глазами, куда бы положить толстую зимнюю мантию и, не найдя ничего более подходящего, аккуратно кладет на стоящий тут же чемодан.
- Вы все-таки очаровательно-невоспитаны, госпожа Лестранж. Один гость приехал к вам в надежде на объятия, другой же вынужден, наконец, покинуть ваш прелестный дом, а вы так неучтивы...
Тяжелая дверь, украшенная резьбой и покрытая в несколько слоев потускневшей бронзовой краской рывком распахивается. Черные волосы Беллы убраны и заколоты, но длинные концы еще на свободе и вольными прядями падают ей на шею и плечи.
- Долохов, что вы такое несете?
- Вы – очаровательная злючка, Беллатрикс.
Антонин берет маленькую ладонь в свою, и медленно подносит к губам, нахально наблюдая за резко меняющимся выражением красивого надменного лица.
- Я вас покидаю, дорогая будущая соратница. Но надеюсь на скорую встречу...
Белла смеется, кажется, впервые с интересом и без злобы глядя на Долохова.
- Сильно сомневаюсь насчет соратников, да и не скажу, что хотела бы нашей скорой встречи, но.... вам определенно удалось меня заинтриговать.
Непостижимо, как этот человек умудряется совмещать в себе иронию и серьезность. Кажется, что он все время так и норовит подколоть или задеть за живое. Насмешничая, он докапывается до главного, вытаскивает на поверхность самую суть, беспощадно обнажая чувства и больно ударяя по ним, точно по клавишам рояля.
- Рад был знакомству.
- Невзаимно, Антонин.
Снова смеется... Эта проклятая улыбка точно будет преследовать меня до скончания дней, и являться в страшных снах. Мало мне эти проклятых голосов, так еще теперь и вы, Долохов – мой персональный ночной кошмар. Но почему, во имя Салазара, я к вам так привязалась?
Белла смотрит, как Антонин, чуть ссутулившись, спускается по лестнице. Почему бы ему не аппарировать прямо с лестничной площадки?
Внезапно вспомнив о неком незнакомце, под предлогом приезда которого Долохов так нагло почти что ввалился к ней в комнату, Беллатрикс свешивается через перила:
- А ожидающий меня гость – плод вашей больной фантазии?
Антонин останавливается, лукаво улыбаясь и глядя на нее снизу вверх.
- Думаю, что он более чем реален, госпожа Лестранж.
* * *
Руди, Руди, Руди...
Если бы только могла я – я бы сбежала по лестнице так быстро, что где-то уже на третьей ступеньке марша осталась бы без туфель, так больно порой врезающихся в ноги. Ненавижу их. Если бы я могла ходить босиком...
Если бы я могла – я упала бы в твои объятия, я бы прокричала тебе, как я ждала, как мучилась, не зная, где ты и что с тобой. Если бы только могла...
Но я – не могу.
Словно незваный гость, явившийся в дом на положении бедного родственника, Рудольфус Лестранж стоит посреди гостиной, деловито стягивая с озябших рук белые кожаные перчатки. Руди... Всегда принц, да?
Ты зачастую снишься мне во сне именно так – в распахнутой рубашке, с длинными волосами, небрежно лежащими на плечах. Принц. Темный принц.
А в реальности картинка распадается, потому что всякий раз Белла обманчиво тонет в цветочном меде глаз – таких безмятежных. А в ее собственных глазах бушует пламя, и Рудольфусу его не унять. Он уже знает, что не унять.
- Я так соскучился...
Протягивая руки, он делает шаг вперед. А дальше – танец без названия. Шаг вперед – два назад.
...Руди потом неоднократно возвращался к этому моменту в своей жизни. В сырой камере Азкабана он не раз вспомнит миг, когда вся его жизнь полетела к черту...
Беллатрикс отступает, крылья тоненького носа возмущенно чуть трепещут.
- А я нет.
Злопамятность – удел всех чистокровных, в каком-то смысле проклятье. Нам дарована хорошая память и неумение прощать.
...Руди усмехается, бросив перчатки на каминную полку. За расслабленной улыбкой, скрытой в уголках губ, он привык прятать все свои разочарования, боль и горести. А сейчас, скользя взглядом по лицу жены, спотыкаясь о непримиримо и резко идущие стрелами вверх брови, он понимает, что упустил время.
Лорд, несомненно, умен.
Не говоря больше ни слова, Руди поднимается наверх. В наступившей тишине Белла слышит тихий щелчок замка двери в спальню.
И так же молча, как и муж, так же без единого звука она рвет на части покрывало из индийского шелка. Покрывало, так красиво лежащее на диванчике в гостиной. Руди, я так хотела, чтобы мы вместе сидели на нем перед камином... Так хотела наблюдать за тонким серебристым шлейфом твоей сигары с пряным запахом ванили...
- Мои письма тебе не приходили?
- Приходили, но я не читал их.
Вот так, в одночасье, рушится хрупкий мирок, едва-едва созданный его стараниями. Осталось только добить его, чтобы уж наверняка. Чтобы не больно. А как все могло бы быть...
Рудольфус молча и методично взмахивает палочкой, раскладывая вещи по местам. Пора бы уже завести парочку эльфов – вялая мысль в неоформленном сознании, оглушенном расколом.
Раскол. Белла-Белла, ты же так любишь рисовать... Нарисуй нас? Ради такого я готов даже достать тебе красные чернила – ты ведь наверняка захочешь нарисовать меня с раскроенной надвое головой. Чистокровная, а замашки маггловские, и даже отрицать не смей.
- Может, мне пересказать тебе их на словах?
- Зачем?
Они лежат на одной кровати – двое бесконечно-далеких друг от друга людей, едва не ставшие самыми близкими на свете. Лорд мой, как же вы умны...
Покончив с вещами, Руди берет с прикроватного столика маску Упивающегося, прикладывая ее к лицу, и смеется хриплым отрывистым смехом.
- Ты своего добилась, девочка. – и хорошо, что под бездушной маской не видно разом набежавших ему на глаза слез.
- Мерзавец.
- Браво, еще один лестный эпитет в мой адрес.
И все же – никуда тебе не деться. Ты – моя, девочка. И видит бог, я-то хотел совсем иначе, я думал, что может получиться.
Беллатрикс рывком срывает с лица мужа маску, отшвыривая ее на пол, дав ему сразу две пощечины. Наотмашь. Так, что голову заносит - взметнувшийся веер карамельных прядей, царапина на щеке...
- Понимаю-понимаю. Белла недовольна. – и снова смех, смех такой, что ей хочется зажать руками уши, зажмуриться и визжать, чтобы он прекратил.
Деловито стерев кровь с рассеченной щеки, Руди берет ее за запястье.
- Что ж, Королева, я слушаю вас.
Королева. Что-то новенькое. И снова, как и в день помолвки, ты слишком сильно сжимаешь мою руку... Собственнический жест.
- У меня будет ребенок.
Вот тебе и расстрел, Рудольфус Лестранж, вот тебе и экзекуция.
...Совершенно не изменившись в лице, Руди смотрит в потолок. Последняя свеча, или вернее то, что от нее осталось, еще тлеет в канделябре. Такой теплый, интимный свет, и такой мороз в душе.
Без слов он кладет руку на ее пока еще плоский живот, слегка сжимает бархат платья. А Белле хочется сбросить его руки, прикрыть живот, прикрыть еще нерожденное дитя. Суеверный страх перед человеком, являющимся ее мужем, заставляет ее думать о том, о чем думать не следует.
«Я боюсь тебя, Руди... Как же я тебя боюсь! Потому что если ты способен нежно убивать всякий раз того, кого любишь, я не хочу даже знать, что ты можешь сделать со своими врагами...»
Беллатрикс, гордая Беллатрикс – звезда, Королева, женщина, в чьих жилах течет самая древняя, самая темная магия – боится. Позор.
«Я – Женщина,
Я - вера, Я - Надежда.
И я ж – Любовь. Кто ищет, тот найдет.
Я в этом мире океан безбрежный,
И этот мир ведь только Женщина спасет...»
- Может, у меня еще получится спасти нас, а, Руди?
Рудольфус приподнимается на локте, вглядывается в аскетичные породистые черты жены. Если бы он только мог склониться сейчас и коснуться этих бледных тонких губ, так сурово сжатых. Но теперь уже – не может.
Меж нами – пропасть, Белла... И даже дитя не спасет нас. Ты сама рушишь все, сама толкаешь меня на это. Боже, как я ненавижу этот гадкий блеск в твоих глазах, ненавижу пляшущего на донышке глаз демона безумия.
Теперь нас объединит лишь то, чего я еще так недавно боялся. Твоя мать никогда не простит меня, я сам никогда себя не прощу. И никогда не прощу тебе того, что ты разбила наш мир.
- Спасти? – улыбка, прикрытые глаза, чуть подрагивающие ресницы, - Нет, любимая, не думаю.
- Как тебе будет угодно.
Зашипев, огарок свечи погас, неожиданно погрузив комнату в стеклянный сумрак. Нелепица... Значит, Судьба. А против нее идти ой, как сложно, и даже надеяться нельзя. Надежда – очень глупое чувство. «Она ходит по рукам, продавая свою честь, и ступает в конце похоронной процессии с сухими глазами». А вот Вера...
- Будем все же верить, что не все еще порушено. Спи.
Обняв себя руками за плечи, Белла утыкается в подушку, плача без слез.
Он не любит тебя. Никогда не любил и никогда не полюбит.
...Голоса-голоса. Как вы правы.
Никакая магия не в силах спасти, потому что это и есть самая грязная, самая омерзительная магия – голос разума.
