Глава 5______________________
Читатель, остановись и подумай!
За то время, пока фик был заморожен, автор успел: пару раз насовсем-насовсем покинуть фандом, разуважать канон, напрочь запамятовать, о чём шла речь в предыдущих главах; вконец облениться, а также частично позабыть правила русского языка и алфавит. Оно вам надо?
[5]
По-моему, одно из самых худших из всех возможных пробуждений, это когда Миллисент Булстроуд – первое, что ты видишь по утру. А если она ещё и не умыта и не причёсана, и судя по всему, даже зубы не успела почистить… Что же такое она ела за ужином.
Лоб и нижняя челюсть у неё одинаковых размеров. Челюсть, пожалуй, даже побольше и слегка выдаётся вперёд, как у троллей. А вот нос маленький, вздёрнутый, веснушчатый. И красный – в спальне холодно.
- Слезь с меня, Булстроуд, - сказала я, морщась. – И никогда больше не вторгайся в моё личное пространство, не почистив зубы.
Миллисент мои слова не смутили.
- Я сегодня такой сон видела, Панс! Хоть бы и не просыпаться никогда! – восторженным шёпотом возвестила она.
Она всё ещё в этой мерзкой пижаме. Наверное, следует сказать, что в ней она напоминает свиноматку?
- Мне снился Нотт, - понизила голос Миллисент, - будто мы танцевали с ним на том Святочном балу, и он обнимал меня и трогал везде… - она зарделась, нос из красного стал багровым.
Нет, не скажу, пожалуй. Нормальная пижамка, пусть носит.
- Поздравляю тебя, дорогая, с твоим первым эротическим кошмаром, - я широко улыбнулась. Даже, пожалуй, слишком широко. – А теперь, сделай милость, уйди с моей постели.
- Надо спросить у Дафны, когда снятся вещие сны! – счастливо выдохнула Миллисент.
- Миллисент, тебе так идёт эта пижама! – я улыбнулась ещё шире.
* * *
И снова – история магии. Бинса и весь белый свет мне застили могучие спины Крэбба и Гойла, Миллисент прилежно сопела, переписывая у меня домашнее задание по заклинаниям, через проход наискосок все так же дремал Малфой, а сзади доносился привычный бубнёж дуэта Нотта и Забини. Это было как раз такое утро, про которое в книжках пишут, что оно «ничего не предвещало». Утро-то, может, ничего и не собиралось предвещать, а Нотт возьми и дерни меня легонько за капюшон мантии:
- Панси!
И тут-то всё изменилось: Миллисент выронила перо, Малфой моргнул, проснувшись, и повернулся к нам, Забини тонко и не к месту засмеялся, а где-то в сотнях миль отсюда целительница покачала головой и не приняла деньги.
- Что? – а Малфой пялится, пялится пристально, будто между мной и Ноттом завис малютка-снитч. Еще бы ему не пялиться: Нотт никого не зовет по имени, ровно как и его самого никто не называет Теодором или просто Тео. Мерлин, как приторно звучит – Тео. Подставьте таз, я сейчас изойду липким сиропом.
- Ничего. Ты смешно дергаешься, когда пугаешься, - такая широкая улыбка на бледном ноттовом лице выглядела жутковато.
- Ты больной, – прошипела я, отворачиваясь.
Две минуты блаженного молчания. Ровно столько понадобилось Миллисент для того, чтобы отыскать под партой перо, кое-как вытереть платком испачканные чернилами пальцы и сформулировать вопрос:
- Что такое происходит, Панс? Ты меня обманывала?
- И ты тоже больная, - сказала я тоскливо, уставившись на спины Крэбба и Гойла. Рубашки бы сменить обалдуям, воротники в сале.
- Он ведь тогда нашёл тебя, так? И на кухне ты вчера не одна была, мне домовики рассказали, когда я сегодня за добавкой бегала. Я тебе доверяла, ты же моя подруга! – громогласным шепотом укоряла меня Миллисент. Все это здорово отдавало дешёвым бульварным чтивом для альтернативно одарённых барышень, которое так любит Дафна Гринграсс.
Малфой, прищурившись, переводил взгляд с меня на Нотта, который в свою очередь скучающе складывал пергаментных журавликов – у него одного на курсе получалось их оживлять; смех Забини и вербальная атака Миллисент становились совсем уже невыносимыми. Я подняла руку:
- Позвольте выйти, мистер Бинс, мне нездоровится!
Привидение посмотрело куда-то сквозь меня.
- Конечно, мисс Питерсон.
* * *
В последнее время мне все чаще казалось, что я латентая истеричка. И что однажды я, вся такая непрошибаемо-саркастичная, чуть презирающая несдержанных особ, возьму и устану. И зальюсь слезами, и буду непрерывно ржать полтора часа, и швырять вещи в тех, кто подвернется, тоже буду. Что там еще делают истерички, чтобы показать всему миру, насколько им плохо?
Я бегаю от Лавгуд. Или это она преследует меня?
Я затылком чувствую её взгляд во время завтрака, обеда и ужина. Она садится за соседний стол в читальном зале библиотеки. Она выплывает из-за угла во время моих обходов, и у меня язык не поворачивается сказать что-нибудь типа: «Двадцать баллов с Равенклоу, Лавгуд!», я позорно делаю вид, будто не заметила эту малахольную, и сворачиваю в первый попавшийся коридор.
Однако сейчас спрятаться не получится: Лунатичка Лавгуд догнала меня у дверей медпункта и положила тонкую, почти невесомую руку мне на плечо:
- Тебе письмо, Панси Паркинсон, - улыбнулась она, будто я стащила у неё не обломок палочки её матери, а пару летучих шипучек.
- С каких это пор ты у нас сова, Лавгуд? – поинтересовалась я, забирая у неё конверт.
- Тебя не было за завтраком, - пожала она плечами, будто это что-то объясняло. – Извини, мне пора на трансфигурацию. Сегодня мы превращаем летучих мышей в канделябры.
- Да, мне очень важно было это знать, - пробормотала я ей вслед. Она подпрыгивала на ходу, и из-под мантии виднелись гольфы разного цвета.
Конверт я распечатала тут же, едва она скрылась за поворотом. Писала Касси. Целительница не взяла денег, попросила её подождать в приёмном покое, и связалась по каминной сети с нашими родителями.
Аборт ей сделали, лишь когда в лечебницу трансгрессировал пепельно-серый от злости и изумления отец.
Теперь Касси под домашним арестом, и за ней присматривает старая чванливая карга, лицом сильно напоминающая Филча, а маму отец отправил в закрытую клинику, где либо вылечиваются, либо… ну, вы поняли.
Всё было зря, господа зрители. Совсем зря.
Я толкнула тяжёлые двери медпункта.
- Мадам Помфри, дайте мне какое-нибудь успокоительное?
На лекцию я решила не возвращаться.
* * *
- Будешь мои вафли, Миллисент? – спросила я за ужином. Как бы я ни любила вафли и ни лелеяла свою гордость, но Булстроуд демонстративно не обращала на меня внимание весь день, и на неё это не очень-то похоже.
Не то, чтобы мне от этого как-то не по себе. Уверяю вас, мне не горячо и не холодно от того, что Миллисент Булстроуд наконец-таки перестала преданно заглядывать мне в рот и без конца наступать на мои несчастные пятки. Я в этом вижу только положительные моменты.
Но что-то как непривычно.
- Так ты хочешь вафли? Твои любимые, Булстроуд. Я к ним и не притронулась, ты не думай, ничего такого, больше никаких мочегонных порошков,- я легонько толкнула её локтём в бок, на что та лишь гневно засопела и отодвинулась от меня настолько далеко, насколько позволяла длина скамьи.
Прекрасно.
Поднявшись, я изо всех сил шваркнула тарелкой по столу прямо у неё перед носом и вышла из Большого Зала.
Ставлю папину охотничью шляпу на то, она доест эти чёртовы вафли.
* * *
- Что там у вас произошло с Булстроуд? Устроили концерт на потеху всей Школе, - усмехнулся Малфой.
- Мы патрулируем коридоры или обсуждаем то, что тебя не касается никаким боком? – поинтересовалась я, постаравшись, чтобы голос звучал как можно более равнодушным.
- Меня это касается, Панси. Помнишь наш уговор?
- Не смеши, а? Может, мы ещё и контракт заключили, по условиям которого мы должны лизаться на виду у всей школы, ходить под ручку и рассказывать друг другу о всех своих переживаниях, делиться проблемами и конфетами? – фыркнула я.
- Пункты про конфеты и про «лизаться» мне понравились, - Малфой вдруг остановился и многозначительно приподнял левую бровь. Ну, вы это представляете – такой малфоевский фамильный жест, наверняка репетировал перед зеркалом. «Вы так уверены, сэ-эр?... Нет, не так, чуть выше и изящней…»
Я бы рассмеялась, если бы в следующую секунду Малфой не прижал меня к себе, одновременно тычась влажными губами мне куда-то в район носогубной складки, а руками забираясь под мантию.
Ладони у него были ледяные, я чувствовала это даже через рубашку, говнюк чуть ли не до боли сжал мою правую грудь (пощадите, они и так небольшие, что же после этого останется?), а над губой у него, судя по ощущениям, были незаметные светлые, но от этого не становившиеся менее мерзкими усики.
Сейчас меня вывернет. Точно вывернет.
- Отвали, Малфой, - я изо всех сил оттолкнула его, но он лишь сделал шаг назад и облизнл покрасневшие губы. Выглядело это даже забавно, они у него вечно синюшно-бледные, а тут будто Гринграсс одолжила ему свою помаду. – Больше никогда не смей так делать, - прошипела я и зашагала прочь.
- Неужели не понравилось, Паркинсон? – донеслось мне вслед.
Тупой ублюдок.
* * *
Разреветься я себе позволила только в пустой в это время суток совятне.
Я знаю, что эстетичней размазывать сопли по лицу, сидя на каком-нибудь подоконнике – ведь всем известно, что подоконники для того и существуют, чтобы на них реветь, - а не в вонючей загаженной совятне, сидя на куче засохшего помёта, которую Филч почему-то так и не потрудился убрать.
- И это тоже пройдёт, Паркинсон, слышала такую фразу? Соломон был умный мужик и преотличнейший волшебник.
- Ты за мной что, следишь? - огрызнулась я, даже и не думая подняться на ноги или хотя бы вытереть с лица слёзы и сопли.
- Вообще-то, да, - ответил Нотт.
- Тогда какого обвислого Мерлина ты его не остановил, шпион хренов? – всхлипнула я.
- Мне была интересна твоя реакция, - усмехнулся Нотт. Он достал из кармана носовой платок, Мерлин, даже у меня нет с собой носового платка, а у этого говнюка – есть; наклонился и вытер мне лицо, словно я была младенцем, перемазавшимся в тыквенном пюре. Довольно унизительно, знаете ли.
- Ничего не пройдёт. Всё хреново, Нотт, - сказала я, хватаясь за протянутую мне руку. – Всё очень хреново.
- Как скажешь, Панс. У тебя вся мантия в дерьме, знаешь?
- Ага.
- Всё будет хорошо.
- Ага.
fin
