Глава 5Два месяца прошли мирно и спокойно, как овцы.
Осенью нам с братцем предстояло разлучиться. Он отправлялся в хорошую частную школу, «Вонингс» - в ней когда-то учился сам дядя Вернон. По слухам, там даже из отстающего, тупого ученика сделают профессора. Ну, а меня определили в «Хай Камеронс»...
Могло быть хуже, решил я, жажда экономии порой заводила опекунов в неведомые дали. Умный человек везде выживет, приспособится и найдет способ повысить свою образованность. И в жаркой пустыне, и в ледяной Арктике, и в Тибете, на бесплодной скале.
Я неожиданно вспомнил Прометея. Вот что бывает, когда человек не просто умен, а благороден и честен. Вывод: благородство – природный фактор, сокращающий поголовье людей.
-Поттер!
-Да?
-Забери почту. И побыстрее, а то ты вечно копаешься, как жук в навозе.
Отчитывая меня, тетка не отрывалась от окна: на соседней улице праздновала замужество Эмма Литтлбрук, а я бы и сам не хотел пропустить это зрелище. Дом Литтлбрук хорошо просматривался из кухни: за забором стояло с десяток разнокалиберных мотоциклов, две машины, одна из которых была украшена сверху донизу бантиками, лентами и декоративными кольцами. Уже сейчас до нас доносились пьяные поздравления, а фата невесты развевалась на крыше, словно флаг. За что, интересно, они ее зацепили? У них же не было флюгера.
Получив почту, я проводил почтальона до ограды, полюбовался на солнышко и вернулся разбирать письма. Вот это – дяде Вернону… для дяди Вернона… дяде Вернону… Тот конверт без подписи и опознавательных знаков – тоже ему…
Полюбопытствуем, чем же он таким секретным занят?
Я поерзал на жестком крыльце и решительно вскрыл послание, написанное на свернутом листе в клеточку. Почерк был крупный, разборчивый.
«Вернон, у меня больше нет сил молчать. Я люблю тебя! Люблю … »
Дальше я читать не стал. Понятно, от кого писулька: от новой секретарши дяди Вернона. У тети давно-о появились подозрения на этот счет. Листок я порвал на кусочки, удобрив ими кусты, а конверт сунул за пазуху.
Оставалось только одно письмо.
«Мистеру Г. Поттеру, графство Суррей, город Литтл Уингинг, улица Тисовая, дом четыре, чулан под лестницей».
Сказать, что я остолбенел – не сказать ничего. Я невидяще смотрел на письмо, стараясь понять, кто проболтался насчет чулана. И, главное, зачем кому-то понадобилось писать мне?
Надо размышлять спокойно. В худшем случае письмо прислала служба по социальной защите, в лучшем – мисс Девил. И то и другое маловероятно, значит, нужно внимательно рассмотреть послание, в крайнем случае – прочесть.
Так…Адрес написан изумрудно-зелеными чернилами, марка отсутствует, да и бумага какая-то странная на ощупь – больше похожа на кожаный ремень дяди Вернона, с которым я был слишком хорошо знаком. Конверт запечатан красной восковой печатью, украшенной непонятным гербом: орел, лев, барсук и змея, а посередине – большая буква «Х».
Я почувствовал, что стою на пороге чего-то странного, таинственного, может, даже преступного. Когда тебе присылают непонятные письма, главное - быть настороже. Мне не вовремя вспомнился рассказ «Пять зернышек апельсина».
Я оглянулся направо, налево и только собирался вскрыть послание, как раздался скрип двери: про тетю-то я и забыл. Молниеносно сунув конверт за пазуху, я обернулся к ней с самым невинным видом. К несчастью, тетку это не провело.
-Что там у тебя?
-Да так, ерунда. Конверт письма от секретарши – вы были правы, уже настолько все далеко зашло…
-Куда ты дел письмо?
-Порвал и выбросил под сирень. А что?
-Ничего, - мирно ответила тетя, делая шаг в сторону. Внезапно, ловко запустив мокрую холодную руку мне за ворот, она нащупала письмо и выдернула его из-под рубашки.
Глаза ее расширились. Тетя провела пальцем по строчкам, а потом вдруг спихнула меня с крыльца.
-Можешь сходить к Литтлбрук, если хочешь. Чтоб до ужина я тебя не видела!
Подхватившись, я пулей промчался по садовой дорожке, опасаясь, что тетя передумает. Потом опомнился, нарвал с клумбы цветов (высаженных собственными руками, политых слезами и потом) и заявился в гости как положено. Правда, возникли сложности с жутким обросшим байкером, возившимся у мотоциклов. Он чуть не прибил меня, уронив какую-то железяку, и долго не хотел пускать в дом.
История нашего с Эммой знакомства слишком длинна, чтобы ее рассказывать. Разбитную девицу можно было бы назвать моим другом, если б не разница в возрасте и общественном положении. Литтлбрук – типичная представительница «незолотой молодежи», в доме у нее вечно обретаются хиппи, панки, байкеры-самоубийцы… в общем, ушибленные на голову. Как Эмма уживается с ними, притом, что большинство бросается друг на друга – загадка эволюции, ее приспособительных механизмов. Но я отвлекся.
Кто видел молодежную пьянку, тот поймет: остановить желающих приложиться к бутылочке нет ни сил, ни аргументов. Поэтому я, не размениваясь на проповеди, вручил букет счастливой невесте, поздоровался со спящим беспробудным сном женихом, и понеслось…
Возвращался я под мерцание звезд и пение воробьев. Ноги слегка заплетались, в голове царила блаженная пустота, настроение было приподнятым, вспоминалось что-то романтическое, вроде:
Предшествует слава и почесть беде,
Ведь мира законы – круги на воде.
Во времени блеск и величье умрут,
Сравняются, сгладятся башня и пруд.
Хоть ныне богатство и роскошь у нас –
Недолог всегда безмятежности час.
Не век опьяняет нас чаша вина,
Звенит и смолкает на лютне струна.
Я царскою дочерью прежде была,
А ныне в орду кочевую зашла.
Скиталась без крова и ночью одной,
Восторг и отчаянье были со мной.
Превратность царит на земле искони,
Примеры ты встретишь, куда ни взгляни,
И песня, что пелась в былые года,
Изгнанника сердце тревожит всегда.
Эх, почему муза поэзии приходит только в минуты хмеля!
Балансируя с пакетами съестного в руках и бутылкой шампанского под мышкой, я встал на крыльце. Проникновение в дом требовало осторожности и хитрости: поставив пакеты на землю, а бутылку схоронив в траве, я нашарил на шее ключи, открыл дверь и тихонько втек в образовавшуюся щель, едва не запнувшись о порог. Меня встретила тишина, прерываемая голосами, долетавшими с кухни.
-Вернон, я говорю тебе, это началось. Моей сестре тоже приходило письмо.
-Дорогая, может, если отдать его в то проклятое место, нас оставят в покое?
-И не надейся! Он будет приезжать на каникулы… - тут голос тетки дрогнул, в нем послышались самые настоящие слезы… - а мы ничего не сможем сделать! Понимаешь? Ничего, Вернон!
-Мы не сдадимся, - с замогильной интонацией откликнулся дядя. – Пусть попробуют отобрать его у нас.
По непритворной печали в теткином голосе я определил, что речь идет обо мне. Заинтересовавшись, я подался поближе… и стукнулся лбом о дверь. Звук вышел негромкий, но явственный, в тишине кухни подобный грому пистолетного выстрела.
Тетка вскрикнула, что-то упало с металлическим лязгом, и на пороге возник разгневанный дядя Вернон.
-Ты… подслушивать… в чулан!! – попутно объяснил он, неся меня, как кутенка, под лестницу. И не успел я рта раскрыть, как оказался в полной темноте, запертый на восемь замков. Из-за двери слышалось удовлетворенное урчание дяди, поворачивающего ключ в последнем, девятом замке.
-Вот… - я опустился на матрац, глубоко ошарашенный поведением родственников. Стоило так волноваться из-за какого-то письма? Ах, да, тетка вспоминала мою маму… я думал, ее не заставишь сделать это и под пыткой.
Трудно соображать. Похоже, у меня аллергия на шампанское, да еще в таких неумеренных количествах. Все, больше не пью, и не нюхаю. Спиртное, в смысле.
Что за опекуны мне достались – ребенок пришел пьяный в свиную рульку, а они даже не заметили!
