Глава 5. Зеленый.Зеленовато-синее море сверкает солнечными бликами, на песчаный берег тихо накатывают волны. Я стою у кромки прибоя и с улыбкой наблюдаю за уверенными движениями плывущей девушки – лучи полуденного солнца делают ее похожей на прекрасное существо из волшебного мира. Она машет рукой, зовет меня по имени, поет мне песню, и ее голос перебирает струны моей души, заставляя думать и мечтать лишь о ней одной. Следуя ее зову, я вхожу в теплую морскую воду, шаг за шагом, глубже и глубже, пока очередная волна не подхватывает меня, неся навстречу палящему солнцу, за ускользающей вдаль неземной певуньей. Спасительный берег растворяется, словно зыбкий туман, вокруг меня лишь бескрайние просторы прохладной воды – но я все еще слишком далеко от нее. Я не могу заглянуть в ее глаза, дотронуться до влажных волос... Так далеко.
Она зовет меня. Она поет наши имена, связывая их в причудливую мелодию. Пит и Китнисс. Китнисс и Пит.
Течение снова подхватывает меня, я стремлюсь вперед, однако что-то спутывает ноги, мешая двигаться быстрее. Сквозь толщу воды вижу длинные плотные водоросли, тянущиеся ко мне из морских глубин. Я вырываюсь, руками сдираю с себя опасные узы – но чем сильнее борюсь, тем беспомощнее, беззащитнее чувствую себя. Отчаяние пронзает сердце. Я больше не увижу ту, которая звала меня, не услышу ее пения! Жуткое осознание, что я был обманом завлечен в смертельную ловушку, электрическим разрядом проходит по телу. Меня тянут ко дну длинные цепкие щупальца уродливого изумрудного осьминога…
Воздух миллионами пузырьков покидает легкие. Я задыхаюсь.
- Пит! - гулко, через толщу воды, слышу голос, который отчаянно кричит мое имя. - Пит… Пит, проснись! Посмотри на меня! - уже отчетливей доносятся до меня мольбы. - Пожалуйста!
Я распахиваю глаза, резко сажусь на кровати, шумно вдыхая воздух. Пытаюсь вытереть с лица капли соленой воды. Слез… Не моих слез. Возвращаюсь в реальность, понимаю - Китнисс проснулась и судорожно сжимает мое плечо. Ее тело содрогается от сдавленных рыданий, во взгляде бьется неконтролируемый страх. Мне не нужно ничего объяснять, в ее снах слишком часто появляются кошмарные видения прошлого, заставляющие снова и снова проходить через тысячи чужих смертей.
Я вижу ее, чувствую ее теплую шелковистую кожу под своими пальцами, слышу ее голос. Мои блестящие изнуряющие видения исчезают, испаряются, оставляя вместо себя лишь усталость..
- Не бойся, я рядом, я с тобой, – осторожно убираю слипшиеся влажные волосы с ее лица, успокаивающе поглаживаю ее плечи. Прижимаю к себе, пытаясь защитить от теней прошлого, от забот настоящего, от неизвестности будущего. Я хочу завернуть наши тела в теплый кокон, чтобы, как печальные зеленые гусеницы, мы могли укрыться от этого разрушенного мира и найти долгожданный покой.
Мы прячемся в объятиях друг друга, снова пытаясь уснуть.
- Хорошо, что ты рядом, - бормочет она, когда я бережно вытираю ее слезы.
Искренность этого неожиданного признания удивляет и завораживает меня. Поняла ли она, что сказала?
Эта ночь заполнена страхами. Едва провалившись в сон, я снова теряю ее. Она убегает от меня в густую чащу зеленого леса, не оставляет надежды на свое возвращение. И снова тоска и боль утраты разъедают меня изнутри, тяжелое пробуждение лишает последних сил. Китнисс рядом мечется во сне – у нее свои кровавые кошмары. Я ничего не могу изменить, только обнимаю ее крепко и бережно, чувствую себя разбитым, беспомощным, бесполезным…
Серое утро приносит Китнисс немного покоя. Ее дыхание выравнивается, черты лица наполняются мягким спокойствием, разглаживается морщинка на лбу. В этот день она так и не встает с постели, иногда забываясь в болезненном полусне. Кошмары закончились, но тихие слезы все еще текут из ее глаз, впитываясь во влажную подушку.
Днем к ней заходит Сальная Сэй и уговаривает немного поесть, вечером уже я приношу свежую выпечку, мятный чай и нашу книгу. Китнисс, бледная и осунувшаяся, с моим возвращением оживает. Задумчиво отщипывая кусочки, доедает сырную булочку и наблюдает, как я рисую. Ее пристальный взгляд смущает меня, и больше всего на свете я хочу узнать, какие мысли проносятся в ее голове.
Вскоре возникающие под моим карандашом образы отвлекают, и я полностью погружаюсь в работу. Я рисую свою семью. Вспоминаю голубые глаза отца и его сильные руки, мягкую улыбку и добродушный смех. Вспоминаю, как он тайком от матери угощал нищих детишек Шлака печеньем. Когда рисунок закончен, я рассказываю Китнисс все, что помню о нем: его историю любви и потери, его привычки и любимые рецепты, историю встречи с моей мамой… Я запинаюсь и умолкаю.
- Ее можно не рисовать, если не хочешь, – тихо произносит Китнисс. – Она ужасно относилась к тебе. В детстве мне иногда хотелось… побить ее за то, как она вела себя… с тобой.
Я опять поражен. Откуда она знает, как доставалось мне дома? Почему волновалась за меня еще в детстве? Почему сочувствовала моим проблемам? Слишком много вопросов, и ни на один из них Китнисс сейчас не в состоянии дать ответа. Поэтому я лишь качаю головой.
- Я часто вспоминаю ее теперь. Мой отец так и не смог полюбить ее, а она… думаю, она очень любила его в начале, – я снова умолкаю и начинаю рисовать. Воспоминания и образы прошлого пролетают в памяти, как сменяющие друг друга кадры кинофильма.
- Она не всегда бывала жестокой. Пару раз я видел, как она молча плакала после ссоры с отцом. Я помню ее сердитый жест, когда, замечая меня, она смахивала слезы… и начинала пилить за любую мелочь, - перед глазами всплывают новые и новые картинки моего детства. – А еще зима, когда я тяжело болел… мне было уже восемь лет, но я помню только противные горькие настойки и мать, спящую на стуле у моей кровати.
Груз старых обид давит на меня, тяжело и горько вспоминать несправедливые наказания и ссоры с матерью, но сейчас я немного лучше понимаю ее. Ее разочарование, тоску и несчастную любовь…
- Ты простил ее? – осторожный шепот прерывает мои невеселые мысли.
Я качаю головой. Что мне ответить? Что иногда я понимаю мать, как никто другой? Что не знаю, во что превратилась бы моя жизнь, если бы Китнисс вышла за меня по принуждению? Что не представляю, выдержал бы я, видя каждый день ее взгляд, устремленный к Шлаку, к лесу… к Гейлу? Что поклялся себе никогда не давить, не угнетать ее своими чувствами… и буду ждать ее столько, сколько потребуется.
Молча, передаю ей законченный рисунок. На нем моя мама - усталая, печальная женщина, ее поникшие плечи покрывает старый платок. Она мягко и обеспокоено смотрит на меня - маленького больного мальчика с ясными голубыми глазами, так похожими на глаза того, кого она когда-то любила.
- Я простил ее… или прощу когда-нибудь… но уже никогда не смогу сказать ей об этом.
Китнисс тихо кивает, а я поднимаюсь и приношу ей телефон. Мы вместе звоним ее матери и рассказываем ей что-то совсем обычное – про наш любимый мятный чай, про сырные булочки и нашу книгу.
Какое-то тихое спокойствие наполняет мысли, смягчает растрепанные чувства. И кажется, что завтра все будет немного лучше.
Завтра…
Энни присылает нам фотографию новорожденного сына Финника – у малыша зеленые глаза отца. С письмом она передает несколько гладких, обточенных терпеливой водой камней и причудливые раковины, в которых плещется море. И мы грустим о прошлом и радуемся новой жизни. Я рисую для Энни пекарню и зеленый лес, а Китнисс пишет немного об охоте и новом рецепте яблочного пирога.
Ранней весной из Одиннадцатого дистрикта приходит вагон саженцев и отдельная доставка лично для Китнисс. Мы читаем привязанное к молодым деревцам небольшое письмо от семьи Руты. Они тоже помнят. Это их зеленая книга памяти, их благодарность за то, что их сестренка погибла не зря, за то, что они больше не боятся Голодных Игр.
Китнисс всегда ладила с растениями, и теперь, закончив повседневные дела, мы сажаем сад возле наших домов. Вместе вскапываем посыпанную пеплом землю, чертим дорожки на сырой, напитанной весенней влагой земле, сажаем тоненькие фруктовые деревца и с нетерпением ждем, когда из посеянных семян появятся первые ростки.
Незаметно для себя мы начинаем ждать новый день. Непостижимое «завтра». Все наше прошлое, детство, юность прошли во времена, когда мы не знали, наступит ли завтра или у нас осталось только сегодня, сейчас… Теперь каждый день приносит что-то новое. Хорошее. Новый бледно-зеленый росток пробивается из земли. Новый цветок распускается на кусте примул, растущих у дома. Новый рецепт выпечки, новые сети для рыбной ловли, новые знакомые, переезжающие в Двенадцатый из других дистриктов.
В солнечные дни мы вытаскиваем из дома Хеймитча и пытаемся заставить его копать, убеждая, что труд облагораживает. Он смеется над нами и отвечает, что нет ничего приятней, чем наблюдать за трудом других. Однажды с привычной посылкой от миссис Эвердин приходит необычный моток – сплетенный из мягких веревок гамак. Его передали два рыбака, встречавшие нас во время Тура Победителей. Китнисс вешает его на уцелевшие старые деревья, мы заталкиваем в него упирающегося ментора и качаем до тех пор, пока он не признает, что гамак - не такая уж плохая затея.
Я все чаще ловлю на себе задумчивый взгляд Китнисс. Она смотрит на мои руки, когда я замешиваю тесто, разглядывает мои волосы, брови, ресницы, когда я рисую или помогаю ей в расцветающем весеннем саду. Она смотрит на мои губы, и жар окатывает меня с головы до ног, заставляя сердце колотиться в груди так сильно, что мне кажется, его оглушительный стук слышно в соседнем квартале. Если я случайно перехватываю ее взгляд, она чаще всего вздрагивает и отворачивается… но иногда я успеваю заметить мечтательную полуулыбку и тепло в ее глазах.
В один из вечеров, закончив дела, я закрываю пекарню и нахожу Китнисс. Судя по тому, что ее одежда больше похожа на маскировку, она увлеклась и целый день провозилась в саду: изумрудные отпечатки травы на коленях и рукавах дополняет землистый орнамент из пятен разных оттенков и размеров, в растрепанных волосах виднеются зеленые листочки. При виде ее я невольно смеюсь.
- Чего смешного? - моментально насупливается она.
Я старательно придаю лицу серьезное выражение.
- Ничего. Ты запачкалась… немного, – замечаю очередную травинку, торчащую у нее из-за уха, и снова прыскаю от смеха.
Китнисс хмуро оглядывает мою идеально чистую одежду.
- А ты у нас чистюля, значит, - с угрозой в голосе говорит она и делает шаг вперед.
Я замираю, слегка напуганный ее реакцией. Китнисс быстро поднимает руки и тщательно вытирает их о мою рубашку. Озорная улыбка освещает ее чумазое лицо, в серых глазах пляшут веселые бесенята. Она легонько толкает меня в грудь и, заливисто смеясь, отбегает. Мне ничего не остается, как бежать за ней по цветущему молодому саду… но в этот раз она хочет, чтобы ее поймали.
И когда я ловлю ее зеленоватую от прополотой травы руку, то прижимаюсь к ней губами и порывисто целую ее перепачканные ладони. Китнисс затихает, как пойманная дикая птичка. Опасаясь спугнуть свою добычу, мягко касаюсь губами ее скул, волос, маленького, чуть торчащего ушка. Ее глаза закрыты, она затаила дыхание, доверяясь моим бережным прикосновениям. Такая хрупкая. Целую ее полупрозрачные голубоватые веки и трепещущие ресницы; едва касаясь пальцем, рисую линии на шелковистой коже ее щек. Такая прекрасная. Как нежный цветок, беру ее горящее лицо обеими руками, целую бархатные уголки полураскрытых губ, мечтая растянуть каждое мгновение в вечность. Наши губы сливаются, и тепло первого поцелуя новой жизни разливается по моему телу, согревая сердце, зажигая в груди полузабытые чувства.
Чуть отстранившись, встречаю ее затуманенный, бесконечно ласковый взгляд. Китнисс робко обвивает мою шею руками, прижимается ко мне, целует трепетно, сладко, нетерпеливо – и мир исчезает.
Есть только она, я и легкий весенний ветерок, который кружит нас и уносит все выше и выше…
Стоя на пороге жизни, мы улыбаемся и держим друг друга в объятиях – и знаем, что завтра снова наступит утро. И снова взойдет солнце, которое, возможно, рассеет сумрачные призраки прошлого. И опять, как тысячу лет назад, из теплой земли поднимутся к небу зеленые ростки, и расцветут цветы, и запоют в весеннем саду птицы.
Держась за руки, мы медленно идем домой, в первый раз за сотни дней не опасаясь того, что ждет нас завтра.
Зеленые. Ростки. Возрождение.
