Глава 55
***
Перед тем как идти на ужин, мне нужно переодеться в школьную форму. У нас с этим строго. Я, наверно, люблю Хогвартс больше всех остальных учеников, они тоже любят школу, но родной дом им все равно ближе. У меня же никакого дома нет, поэтому для меня Хогвартс самое лучше место на земле. Мне нравятся и высокие потолки, и приведения, и огромная библиотека, и движущиеся лестницы, и подземелья, и тайные ходы, в общем, все, кроме студентов и некоторых дурацких правил. Одно из них, как раз обязывает всех учеников присутствовать на ужине или, как там сказано, вечерней трапезе. Но один черт, ужин или трапеза, я бы сейчас забрался поглубже в подземелья, где никого не слышно, и почитал бы книжку, пока остальные не разошлись по спальням.
Сегодня я, наверно, прошел чуть ли не сотню миль и должен быть голоден, как волк. Но аппетита нет, только голова, будто треснутая чашка. Тупая тягучая боль настойчиво сверлит затылок.
Как старосте, мне положена отдельная комната. Человеку, выросшему в нормальной семье, и не представить, как это хорошо, захлопнуть дверь и отгородиться от всего мира. Переодеть форму минутное дело, но я торчу у зеркала, прикрученного к дверце шкафа, целых пятнадцать минут, то так, то этак завязывая галстук. Честно говоря, мне плевать и на галстук, и на одежду, но в Слизерине от того как ты выглядишь, зависит, будут ли с тобой вообще разговаривать или нет. И дело тут даже не в количестве галеонов, выкинутых на мантию, а в том, насколько аристократично ты в ней смотришься. Думаю, из-за того, что люди так много внимания уделяют внешней показухе, они слишком заняты собой, чтобы еще копаться в душах других. Им проще поверить фальшивой улыбке, приятному голосу или ладно сидящему костюму, а значит и мне проще их обмануть. Но в этот раз ничего не получается, в зеркале я все так же вижу приютского крысеныша, а, значит, тоже увидят и другие.
Понять, как ведет себя настоящий аристократ не так уж сложно, да я и от природы наблюдательный, об этом даже воспитатели говорили. Сложнее заставить себя действовать как они. С одной стороны мне чуждо их небрежное отношение к деньгам, правилам, смерти и пресловутая верность долгу, чести, роду с другой. В приюте нам в голову вбивали совсем другие добродетели: честность, бережливость, дисциплинированность, благоразумие. Это настолько въелось в память, что, как бы я не уставал к вечеру, все равно, перед сном складываю одежду ровной стопкой. Хоть и знаю, что теперь меня никто не отругает и не накажет.
С галстуком так ничего и не выходит, пожелав ему гореть, синим пламенем, я натягиваю джемпер, рассчитывая, что сойдет и так. Бросаю последний взгляд на свое отражение и тут же отвожу глаза. Дело не в спешке. Хотя, если я и дальше буду копаться, точно опоздаю. Дело в проклятом сходстве с отцом, мое собственно отражение - это постоянное напоминание о нем. Хуже тени, которая таскалась за Гамлетом.
Но я убил его, и раскаиваться поздно. Так было нужно, чтобы покончить с прошлым и, наконец, перевернуть страницу. У каждого из нас в прошлом есть свои мертвецы, мы хороним их в темной воде. И после, наш покой, наше хрупкое счастье зависит от того, удержит ли их вода или нет.
В детстве я очень хотел узнать, кто мои родители. Будто их имена – это волшебные слова, которые снимут страшное проклятие и сделают меня счастливым. И я, опять же уверен, те, у кого была семья, этого не поймут. Они скажут, это пустые надежды, а я отвечу, что их надежды на порядок, на доброту людей или на Господа Бога такая же пустышка.
Никакого счастья я не нашел, но хотя бы довел это дело до конца. Со смертью отца история моей семьи закончилась, теперь можно писать свою собственную историю. Но пока, вместо ровных строчек, у меня выходят только не разборчивые каракули.
Я поднимаюсь из подземелий и иду в Большой Зал. Голова болит все сильнее, кажется, боль вот-вот пробьет череп насквозь. На душе погано, будто я сплю и знаю, что сейчас мой сон превратится в кошмар, но проснутся все равно не могу.
***
Есть один кошмар, который преследует меня с детства. Я ребенком, сижу, сжавшись в комок, на полу, в пустой комнате. Из коридора в комнату течет черная тягучая вода. Свет мигает. Вспышка – вода застывает. Темнота - движется ко мне, подбирается все ближе и ближе. В ней моя смерть.
В этом сне я никогда не взрослею, не становлюсь сильнее, не могу колдовать, не могу вырваться на свободу. Мертвая холодная вода преследует меня, будто язык жадного чудовища, что хочет схватить и утащить в черное прожорливое брюхо.
Я где-то читал, что раньше было модно, стелить настил над глубоким провалом в пещере, а потом танцевать до упада над бездной. Вот и вся моя жизнь: гнилые доски, нескончаемая какофония и пляски над пропастью. В глубине души я чувствую, что моя судьба и судьба мира связаны, и это чувство отделяет меня от остальных людей. Тень будущих побед или трагедий накрывает меня сегодняшнего. Мне нравится идея встряхнуть мироздание, впрочем, пока я особо об этом не задумываюсь.
Нужно разобраться с экзаменами, пакостями однокурсников, высоченной стопкой магических книг, что ждут, что у меня, наконец, появится время их прочитать, хроническим безденежьем и Инесс. Власть над миром – мечта, а все это - реальность. Ужин, который мне нужно высидеть, ничем не выдав свою слабость – тоже реальность, и за нее нужно держаться, даже если хочется бросить все и сбежать. Иначе ничего не добьешься.
***
Сквозь волшебный потолок в Большом зале видно темное небо, звезд еще нет, но ночь видимо будет ясной. В воздухе висят сотни свечей, и хотя я не люблю всякие нарочитые красивости, они мне нравятся. Их желтоватый цвет делает огромный зал меньше, уютней и теплее. С потолка свисают зелено-белые флаги. Флаги моего факультета, мы уже 4 год подряд выигрываем первенство школы. И если не случится возвращения Мерлина, то и в этом году победим опять. На возвышении стоит стол преподавателей, но за ним еще никого нет. У каждого факультета свой стол, все они длинные, темные и, наверно, стоят здесь еще со времен Основателей. Я не опоздал, но пришел самым последним из слизеренцев, и мне досталось место рядом с Эдом Хигсли. Большего урода трудно найти. Вся лицо в прыщах, волосы грязные, изо рта несет как из помойки. Брр… Я бы лучше сел рядом с нашим преподавателем по истории магии, хотя тот, уже столь стар, что за едой вечно все проливает и роняет. Будь Эд из обычной семьи, с ним бы и разговаривать никто не стал, но его отец большая шишка в министерстве, а мать - внучка председателя Визенгамота. И если бы у этого парня были мозги, он стал бы любимчиком всего Слизерина. Но у него явно не хватает извилин, чтобы понять, с какой стороны следует держать зубную щетку.
Входят преподаватели, разговоры сразу смолкают, студенты шумно встают со своих мест, потом все также шумно садятся обратно и опять принимаются болтать.
Хигсли тут же поворачивается ко мне и начинает трепаться, он вообще любитель молоть всякую чушь. Простому правилу, когда я ем, я глух и нем, его никто не учил.
Отодвинутся некуда, и я стараюсь дышать пореже, но, все равно, от его вони желудок чуть не выворачивает. А он, знай, себе заливает, про то, как сегодня сходил с девчонкой в Хогсмид. Я поневоле задумываюсь, что это была за девчонка, она или жадная до черта, или полная дура. А может, мозги у Хигсли волшебным образом эволюционировали до уровня среднего колдуна, и он сумел кого-то заворожить. Но это вряд ли, скорее всего, тут дело в жадности.
Чужие мысли звучат все громче, обычно они похожи на шелест, но сейчас мне в голову похоже засунули целый стадион, полный квидичных болельщиков. С такой жизнью можно рехнуться и не заметить. Но я знаю, это еще не конец, пальцы со всей силы стискивают вилку. Голос Хигсли теряется, будто ручеек в бушующем море. Я уже не понимаю, что из того, что я слышу, сказано вслух, а что нет. Вилка в руке изгибается и завязывается узлом. Есть лишь один способ заставить их замолчать. Моей силы хватит, чтобы уничтожить весь Большой зал, да и всю школу, если уж на то пошло. Но Хигсли легкой смерти не дождется, я наложу на него Круцио и буду смотреть, как он воет от боли, будто собака с перебитым хребтом.
Внезапно наступает тишина, но все по-прежнему живы, едят, болтают, смеются. В этот раз я не сорвался. Голоса в голове смолкли, теперь монолитная стена отделяет меня от чужих сознаний. Физические ощущения притупляются, цвета смазываются, звуки доносятся, словно сквозь вату. Мир будто бы вычистили, он не пахнет, ни имеет вкуса, ни каких-то других свойств. Боль не ушла, но я, хотя бы, могу вдохнуть полной грудью. Осторожно поворачиваю голову, и, прищурившись, рассматриваю соседей по столу. Они ничего не заметили, инстинкт самосохранения не предупредил, интуиция тоже промолчала. Хотя мне кажется, мою ненависть можно почувствовать физически за много миль, как жар от бушующего пожара. Эта ненависть так сильна, что на первый взгляд выглядит безумной и бессмысленной. Но у нее есть причина. Я ненавижу людей потому, что они не такие как я. Скоро я их исправлю, и этот мир будет таким, каким я его хочу видеть.
А пока надо вернуть прежний вид вилке и съесть хоть что-нибудь.
