Мотылёк«С какой стати я назвал его Мотыльком?» — недоумевает Чужестранец.
Но парень странности не замечает — может, потому, что это и впрямь его имя-прозвище? Только восторженно шепчет:
— Ты меня видишь? — А дождавшись осторожного кивка, практически ликует: — Ты меня видишь! И говоришь со мной!
Он оборачивается вокруг себя на одной ноге и, спохватившись, пожимает протянутую руку. Его зелёные глаза сверкают искренним счастьем. Чужестранцу даже неловко от этого шквала эмоций: с чего бы так радоваться? «А если?.. Чушь-то какая!»
— У тебя холодные руки, — замечает Мотылёк, вцепившись в его кисть, как ребёнок вцепляется в родителя, боясь потеряться в толпе. — Натурально холодные руки, как у мертвеца. Даже у меня они теплее.
— А ты, собственно, кто? — наконец приходит в себя Чужестранец. Этот парень с удивительной лёгкостью делает вид, будто они давно знакомы, а он привык ощущать огромное расстояние между собой и собеседником.
Вместо ответа Мотылёк вертит головой и сообщает, понизив голос:
— На нас смотрят. Я бы даже сказал, откровенно пялятся. Вернее, на тебя: меня-то они не видят.
Чужестранец вытягивается по струнке, будто застигнутый за чёрным делом, и косится в сторону. И впрямь, небольшая компания с жадным любопытством ловит каждое его движение.
— Пойдём-ка домой, — вполголоса предлагает он, нащупывая в кармане ключ. Тут уже не до загадочного: «Меня-то они не видят».
Мотылёк с энтузиазмом кивает, взмахивает лётными очками и шагает следом.
Людям остаётся только разочарованно вздохнуть и начать обсуждать увиденное.
До квартиры добираются в полном молчании — отчасти весьма неловком. Чужестранец почти физически ощущает, как напряжённо сгущается воздух, и никак не может попасть ключом в замок. Мотылёк переминается с ноги на ногу и предлагает:
— Дай мне.
Чужестранец, вздохнув, отходит от двери, которую со злости едва не пнул. Уж сколько квартир ему доводилось отпирать, а эта — самая вредная.
Мотылёк пригибается и, по-особому повернув, вставляет ключ. Дверь отпирается за считанные секунды и даже распахивается как-то радостнее обычного.
Догадки Чужестранца только укрепляются. Но первым делом он проходит на кухню, кидает на стол цилиндр и ставит кипятиться воду. Стакан чая необходим просто физически: привести мысли в порядок и ощутить себя в реальности, а не во сне. Да и разговор так получается менее напряжённым.
Мотылёк, ни капли не стесняясь, заходит следом, взмахивает крыльями и усаживается на стол, скрестив ноги. С минуту вертит в руках взятый без спросу цилиндр и наконец сообщает:
— Я, в общем-то, призрак. Умею летать, ходить сквозь стены и насылать сны. Так что твой недосып — полностью моя вина. Но мне так хотелось поговорить с тобой, потому что... Ты как родственная душа, что ли.
Чужестранец опешивает. Впервые в жизни он слышит подобное признание. Родственная душа, надо же!
В тёмных очках неожиданно становится неловко. Он снимает их чуть дрогнувшей рукой: раньше необходимости настолько доверять собеседнику не возникало.
— А кем ты был до призрачества?
— До призрачества? — Мотылёк взъерошивает короткие волосы и сцепляет в замок тонкие пальцы. — До призрачества я жил в этой квартире.
Чужестранец удерживает самодовольную улыбку, только уголки губ приподнимаются. Его странные догадки подтвердились: этот парень — действительно призрак того самого жильца, вызвавшего своим исчезновением негодование хозяина квартиры.
А ведь на первый взгляд и не скажешь, что мертвец. Вполне себе живой человек, пусть и необычной внешности. Вот сплетничали-то, небось...
Чайник начинает посвистывать, и Чужестранец поспешно снимает его с огня. Заливает травы в стакане, долго мешает их ложкой. Любопытствовать — не в его духе. Но всё-таки уж очень интересно.
— Ты был изобретателем?
— Вроде того, — соглашается Мотылёк. Слезает со стола и устраивается на табуретке, подогнув одну ногу. — Мастерил всё, что в голову приходило. Вернее, пытался мастерить, потому что идеи были, а до реализации не доходило. За исключением этого, — он шевелит деревянными крыльями, как бабочки шевелят настоящими, живыми.
Чужестранец подаётся вперёд и разглядывает конструкцию. Узкие пластины досок, основаниями прикреплённые к тонкой металлической полосе. Слишком маленькие, чтобы выдержать человеческий вес. Удивительно.
— Ну да, — будто читает его мысли Мотылёк, — они меня не удержали. Но было поздно: я прыгнул с обрыва и свернул шею. А потом... Над призраками законы физики не властны.
— Они не властны и над некоторыми людьми, — замечает Чужестранец по вечной привычке всё уточнять. — Вернее, некоторые из них иногда бывают не властны. Если сильно захотеть.
— А ты умеешь? — восторгается парень — Чтобы захотеть — и никакой физики?
— Умею, — пожимает плечами Чужестранец. Делает глоток чая и прибавляет: — Иногда.
— Покажешь? — не отстаёт Мотылёк.
— Когда-нибудь.
Удовлетворившись таким расплывчатым ответом, новый знакомый замолкает и задумчиво шаркает по полу опущенной ногой. Потом подтягивает её к себе, ставит на табуретку и, глядя на разодранную штанину, тихо спрашивает:
— А у тебя семья есть?
— Нет, — качает головой Чужестранец.
Мотылёк поднимает голову — и на миг в его глазах мелькает радость.
— У меня... была. Восемь лет назад. Потом родители погибли, и я стал жить самостоятельно. Учился, работал — что мог, то и делал, лишь бы выжить.
Повисает неловкая пауза. Чужестранец знает, что в таких ситуациях принято соболезновать. Но слова застревают в горле: как же глупо это будет звучать! Если бы сочувствие и впрямь что-то меняло...
Сколько Мотыльку лет? Двадцать? Стало быть, с двенадцати совсем один против враждебного мира. Не самая лёгкая судьба.
Чужестранец глядит на этого худого паренька и ловит себя на неожиданном — и отчасти пугающем — желании обнять его, взять на руки, будто маленького ребёнка, утешить, защитить от всего, что случилось и что может случиться.
Вот так, что ли, пресловутый отцовский инстинкт проявляется? А говорил, никудышным родителем будешь, людей не терпишь.
Эх ты, Чужестранец, нашёл к кому привязываться: к призраку из города, который ты скоро покинешь. Ну что за дела, а?
По-хорошему следует немедленно разойтись: поговорили — и будет. В конце концов, он Чужестранец, а значит — всем и всюду чужой. Ещё и привычка не доверять... Ну какая привязанность, какие отношения с таким нелюдимым?
Мотылёк, обеспокоенный долгим молчанием, заглядывает в глаза.
— Что-то случилось?
— Ничего, — чуть улыбается Чужестранец. И понимает: расстаться случайными знакомыми не выйдет. От этого на душе и горько, и тепло.
Оставлять его, такого... Мотылька, на произвол призрачной судьбы — откровенная подлость. Подобный поступок не смоешь ни одним добрым делом.
Чужестранец бросает взгляд на недопитый чай и спрашивает:
— Где ты будешь спать?
