Глава 55: Политическое образованиеВесной, когда Ризе уже исполнилось восемь, шестьдесят второй Фюрер-Президент Аместриса Уэсли МакФарланд, неожиданно умер во сне. Это событие повергло нацию в шок. Шестидесятисемилетний Фюрер был крепким, здоровым человеком. Да и день его смерти не отличился ничем особенным: Фюрер обратился к парламенту утром, посетил Национальную Академию днем, поужинал дома с доверенным наперсником и своим заместителем вечером. А в районе полуночи у него случился сердечный приступ, и Фюрер умер, как и любой другой старик. Среди людей его статуса он был всего лишь пятым, кому это удалось.
За смертью Фюрера не последовало никакой массовой истерии или мятежа, или захудалого скачка цен. Конечно, люди сплетничали, и по тавернам не раз пробегал шепоток, что совершенно здоровые люди не умирают во сне от сердечного приступа, но это было обычной болтовней. Никто не верил, что дело нечисто: МакФарланд и правда был стар, и ходил слух, что через пару лет старик уйдет на пенсию.
Так или иначе, в закулисье ждал генерал Брэдли, готовый заполнить оставшуюся после начальника пустоту и повести нацию к светлому будущему. У каждого Фюрера был особенный преемник, который принимал на себя командование правительством в случае неожиданной смерти начальника – до тех пор, пока генералы и генерал-лейтенанты не выберут нового правителя. Обычно правая рука Фюрера, его самый доверенный советник и часто друг, отвечал за сбор такой встречи. Достаточно часто именно он в результате и становился следующим избранным Фюрером Аместриса.
В день смерти Фюрера был объявлен национальный траур. Школы и магазины закрыли, а Академии в Централе и четырех столицах провинциальных регионов распустили кадетов, чтобы те как следует оплакали кончину лидера.
Папа услышал новость от Роя, который ушел за почтой и мясом на неделю, а вернулся с напечатанной на скорую руку листовкой со словами официального пресс-релиза, разосланного по телеграфным линиям. Риза, ушедшая в школу в ожидании обычного дня, вернулась в полдесятого. Папа как раз открывал какую-то бутылку. Он улыбнулся, увидев ее в дверях.
— Проходи, проходи! Школы нет сегодня?
— Н-нет, папа, — осторожно ответила Риза, боясь, что отец не поверит. К ее удивлению, тот рассмеялся.
— И не будет! Старый козел подох!
— Фюрер, — тихо перевел Рой, не отрывая взгляда от папы. Они уже приучились не доверять ему, даже когда тот рад: его настроение могло легко перемениться с радостного на гневливое.
— Да, Фюрер. Помер и отправился в ад, там ему самое место!
Папа выставил три стакана: один наполнил почти до самого верха, второй наполовину, а в третий плеснул на самое донышко. Последний-то и достался Ризе, а вот Рой получил наполовину полный.
— За лодочника. Он всегда вершит суд в конце.
Папа сделал большой глоток. Риза и Рой озадаченно наблюдали за ним, держа стаканы в руках.
— Ну, давайте, пейте, — нахмурился папа. — МакФарланд подох – это надо отметить!
— Н-но сэр, — с сомнением в голосе начал Рой, — разве это не плохо, что Фюрер умер? Кто будет командовать теперь?
Папа нахмурился.
— Молокосос, — он глотнул еще из своего стакана. — Кто-нибудь из генералов займет его место, и цикл продолжится. Это никогда не прекратится, если, конечно, однажды какой-нибудь революционер не передаст власть народу.
Риза склонила голову к плечу.
— Но папа, народ же представлен в парламенте. Люди голосуют за его членов, а потом парламент рассматривает все законы перед утверждением. Военные ничего не могут сделать, если парламент не согласен.
Пронзительный взгляд папы переключился на нее.
— Где ты этого набралась?
— В школе, — тихо ответила Риза.
Он усмехнулся.
— Конечно. Проклятье, и зачем я только отправил тебя туда? Слушай внимательно: это всего лишь официальная версия, на самом деле у парламента нет настоящей власти. Конечно, люди выбирают депутатов, но они ничего не делают. Им приходится утверждать законы, которые предлагает Фюрер – у них нет выбора. Шаг влево, шаг вправо – расстрел, все партии это знают.
— Тогда зачем нам вообще нужен парламент? — спросил Рой.
— Люди счастливее, когда у них есть парламент, — мрачно ответил папа. — Они чувствуют себя так, словно их мнение услышано и уважается правительством. Это успокаивает народ, но парламент – всего лишь марионетка, а все ниточки в руках у Фюрера. Я ни разу в своей жизни не слышал, чтобы они отклонили закон, предложенный командой МакФарланда – или Хэнли до него. Так просто не делается.
Он покачал стакан, так что жидкость в нем образовала маленький водоворот.
— Однажды, — тихо сказал папа, — Однажды эта коррумпированная система падет. Тогда у нас будет настоящая демократия вместо этой прогнившей, эгоцентричной авторитарности.
— Что такое демократия? — спросила Риза. Она даже не была уверена, что может повторить это слово правильно.
Папа пристально посмотрел на Роя.
— Греки, — сказал тот. — У них была демократия. Каждый человек считался равным любому другому. Никто не был более важным, чем кто-либо другой, и все решения принимались голосованием.
— Все равны, — мрачно согласился папа. — Ничей голос не был громче любого другого. Никакого Фюрера – только парламент, ответственный перед людьми.
— Но нам нужен Фюрер, — нахмурился Рой. — Иначе люди будут спорить, и ничего не произойдет. Я скажу «красный», вы скажете «синий», и в конце концов мы получил фиолетовый, и никто не будет счастлив.
— Возможно, но зато вся страна не будет существовать ради того, чтобы подкармливать амбиции и пороки одного человека.
— А что, если Фюрер не был бы амбициозным? Если бы ему действительно хотелось принести счастье людям и служить им? Если бы он хотел заботиться обо всех нас? Неужели парламент все рано лучше?
Папа смотрел на него какое-то время, а потом допил остатки своего напитка.
— Ты невыносимый идеалист, Рой Мустанг. Если найдешь мне человека, готового ставить счастье всех перед своим, и я покажу тебе твоего идеального Фюрера. А до тех пор я сожму зубы и буду выжидать и надеяться на приход республики.
Папа мрачно усмехнулся и отнес бутылку обратно в сервант в гостевой комнате. Риза и Рой переглянулись.
— Фюрер злой? — слегка испуганно спросила она.
Мистер Ранье говорил так, словно Фюрер был замечательным человеком. Слова папы озадачили и ужаснули ее.
— Нет. Нет, иначе генералы не выбрали бы его в лидеры... да?
Риза глянула на стакан в своих руках и наморщила носик. От жидкости ужасно пахло.
— Я не хочу это пить. Она противная.
Рой посмотрел на свой стакан, а потом поднес его к носу. Понюхав жидкость, он сделал осторожный глоток. И тут же округлил рот и сморщил нос. Спустя какое-то время его лицо расслабилось.
— Она не такая уж и плохая, — он сделал еще глоток. — Сладкая.
Любопытство победило осторожность, и Риза сделала глоточек из своего стакана. Ее лицо мгновенно сморщилось.
— Фу! Противная!
Риза вылила все в раковину и, достав из холодильного ящика молоко, наполнила стакан заново. Когда она вернулась, Рой все еще наслаждался своим напитком. Его стакан почти опустел.
— А мне нравится, — заметил друг и громко икнул.
Риза захихикала и отпила молока. Рой сделал еще один огромный глоток обжигающей жидкости и улыбнулся.
— Интересно, придумает ли Фюрер новых законов.
Через четыре дня пришли новости из Армейского Штаба. Конклав генералов выбрал следующего Фюрера Аместриса. Им должен был стать Кинг Брэдли, протеже МакФарланда и заслуженный герой-ветеран великой Западной Кампании. Армия благосклонно отнеслась к такому выбору: Брэдли был сильным и харизматичным генералом, популярным среди простых рядовых. Обычные люди имели свои опасения, в основном касательно его юного возраста – всего сорок один год – и повязки на глазу.
У избранника был только один глаз. Другой уничтожила шрапнель во время тренировочной операции на стажировке на последнем году обучения. По крайней мере, такова была официальная версия. Никто из близких ему людей ни подтверждал, ни опровергал ее. Ходили слухи, что Брэдли лишился глаза во время какой-то миссии на вражеской территории, которая была так важна для национальной безопасности, что даже сейчас, многие годы спустя, оставалась засекреченной.
На месте потерянного левого глаза теперь красовалась черная повязка, придававшая Брэдли интересный грубоватый вид, несмотря на возраст и приятную внешность. Его официальная фотография смотрела со страниц всех газет страны, представляя нации потрепанного жизнью и закаленного боями человека с копной темных волос, ухоженными усами и вкрадчивой полуулыбкой. Биография, подготовленная к такому случаю министерством пропаганды, рассказывала о годах Фюрера в Национальной Академии, о триумфах на поле боя и стремительном взлете по карьерной лестнице, об уважающих его офицерах и недавно завербованных новичках, и о важности семьи в его жизни. Его аристократичная, величавая жена – коренная аместрийка, с голубыми глазами и светлыми волосами. Детей у них пока не было, но ее возраст еще позволял выносить ему сына. Из нее выйдет прекрасная Первая Леди: такая, которой станут подражать матери и жены по всей стране.
Критики режима заметили, что у Брэдли много опыта в войне, но очень мало – в дипломатии. С теми напряженными отношениями, которые сложились у Аместриса с соседними странами, было сложно понять, какие ужасные результаты может принести государству неопытный лидер, способный совершить промах в постоянно меняющейся ситуации. К тому же, были еще и этнические меньшинства, о которых тоже стоило озаботиться – Брэдли слыл человеком жестким, как командир, не слишком толерантным к полукровкам и людям другой расы среди своих подчиненных. Вопрос назначения Брэдли особенно обсуждали на Востоке, где едва набралась бы горстка коренных аместрийцов, а все остальные – странные религиозные группировки и кочевники.
Маленькая школа Хамнера не избежала последствий этих дебатов. В дни перед окончательным решением конклава и официальным объявлением нового Фюрера в школьном дворе звучало много споров. Пару раз дело выходило из-под контроля, но инцидент, запомнившийся Ризе сильнее всего, случился в день инаугурации.
Ей пришлось прийти в школу пораньше: папа был в плохом настроении, и Рой переживал и поскорее выдворил Ризу из дома. Ему ужасно хорошо удавалось заботиться о ней. Почему-то папа не казался таким страшным, когда она знала, что друг приглядывает за ней. Иногда он брал на себя ее вину или имел дело с сердитым отцом вместо нее. Рой всегда был рядом, чтобы помочь, если ей доставалось задание выше ее сил, и всегда старался переключить гневное внимание папы на себя.
Прийти за сорок минут до звонка, впрочем, тоже было не самой лучшей идеей. Никто не входил в школу, пока мистер Ранье не показывался на крыльце с колоколом – так просто не делали. А это означало, что Ризе придется подождать во дворе вместе с остальными учениками, совсем без присмотра взрослых.
— Эй, Красноглазка Риза! — крикнул один мальчишка. — Ну как, твой папаша еще не сделал какого-нибудь монстра?
— Сумасшедший Хоукай делает монстров! — насмешливо поддержал его кто-то из подпевал.
Риза ничего не ответила. Мистер Ранье велел ей так поступать. Просто молчать, и тогда им надоест, и они уйдут. Не надо с ними спорить, кричать на них и, самое главное, не нужно плакать – и неважно, что они говорят. Поэтому Риза взяла себя в руки. Неважно, что они скажут, даже если станут говорить про маму и ее смерть. Даже если назовут папу ничтожеством, а Роя – узкоглазым попрошайкой изСина, и ее саму – ублюдком, полукровкой, противоестественной и безумной, ей нельзя отвечать. Нельзя злиться. Нельзя плакать.
— Алхимики совсем с ума сошли! Едят яичную скорлупу, оставляя желтки! Пьют нефть, пока не подавятся! Чинят вещи, которые не ломаются! — напевала группка третьеклассниц.
Наверно, думали, что очень умные, усмехнулась Риза. Но их песенка была ужасной: никакого ритма. Десять слогов в первой строке, пятнадцать во второй, девять в третьей и тринадцать в четвертой. Поэтому она звучала так глупо. А еще в ней не было рифмы.
Глупая Фрэн, которая не знает орфографию, подошла к Ризе, кривя губы в противной усмешке.
— Когда ты уезжаешь? — спросила она, кружа вокруг, словно стервятник над падалью.
— Я никуда не уезжаю, — ответила Риза, настолько озадаченная неожиданным вопросом, что мгновенно забыла о том, что нужно молчать, когда к ней пристают.
— Не уезжаешь? Ох, а я бы уехала на твоем месте! — Фрэн, злобно улыбаясь, обвела взглядом толпу. — Все знают, что новый Фюрер не потерпит ишваритских шавок. Мы их истребим, а когда закончим с ними – придет время вшивых полукровок!
— А вот и нет! — крикнула Элейн, подбегая к Ризе и Фрэн вместе с Нормой. — Ишвар теперь часть Аместриса! И Риза точно такая же аместрийка, как и любая из нас! Она блондинка и все такое!
— Да, но у нее красные глаза, и все знают, что только у ишваритов красные глаза!
Фрэн толкнула Ризу, так что та отступила на пару шагов.
Дверь школы распахнулась, и на крыльцо вышел мистер Ранье. Толпа вокруг Ризы мгновенно рассосалась. Ученики шутили над одноруким учителем, но уважали его. Он нравился почти всем... и только несколько ребят его боялись. В любом случае, даже намека на неодобрение с его стороны хватало, чтобы унять назревающую драку.
Мистер Ранье ничего не сказал, только постоял на крыльце минуты две, а потом вернулся в здание. Его появления хватило, чтобы напрочь отбить желание ссориться у большинства, но только не у Фрэн.
— Ишвариты – сумасшедшие фанатики! Они не слушаются наших законов, и им не нравится наша армия. Однажды мы их всех перебьем, и Красноглазку Ризу тоже!
— А вот и не убьешь! — ответила Элейн. — Ты даже паука не можешь придавить, такая брезгливая. И Риза – аместрийка! Ее семья всегда здесь жила, она аместрийка!
— А ее мама была из Ишвара, не так ли? Сумасшедшая ишваритка! Риза тоже сойдет с ума, если военные ее не убьют!
— Они не могут убить Ризу! — со слезами на глазах сказала Норма. — Элейн, ты же не дашь им убить Ризу! Я люблю Ризу!
— Никто не собирается ее убивать! — твердо произнесла Элейн. — Это просто глупость.
— Новый Фюрер...
— Новый Фюрер собирается жить в мире! Мой папа так сказал, а он самый умный. Фюрер собирается жить мирно, потому что он молод и ему надо подумать о том, в какой стране будут расти его дети. Вот так!
Фрэн ошеломленно замерла, а потом повернула голову к Элейн.
— Твой папа? — презрительно сказала она. — Если он такой умный, то чего ты тогда такая бедная, а? Почему он даже не может прокормить свою семью?
Глаза Элейн расширились, и краска залила ее щеки. Она опустила взгляд на подол своего дешевого поношенного платья.
— Фрэн, — тихо сказала Риза, заполнив неловкую тишину со стороны подруги. — Я думаю, тебе надо поучиться манерам. Ты не самая приятная девочка.
Это было чудо: у Фрэн отвисла челюсть, и она молча уставилась на Ризу. Ни ответа, ни колкости, ни даже слабенького оскорбления. Фрэн всхлипнула и поспешила к своим одноклассникам. Риза смотрела ей вслед, озадаченная и довольная. Непонятно, как, но ей удалось выиграть!
Когда все начали заходить в школу, то непременно останавливались на пороге и удивленно осматривались. Перед классом стояло нечто странное.
Это была коробка метр в высоту. Самый верх ее был закруглен, словно арка, а стороны – гладкие и прямоугольные. Темное дерево спереди было вырезано, так что становились видны тонкие металлические решеточки. Над ними находились четыре ручки, которые, наверное, можно было поворачивать.
— Пожалуйста, рассаживайтесь, — сказал мистер Ранье, прохаживаясь перед классом. Его пустой рукав трепыхался при каждом шаге. — Пожалуйста, рассаживайтесь по своим местам. Сможете рассмотреть мою новую игрушку позже.
Ученики подчинялись, но все равно продолжали с любопытством перешептываться. Когда все, наконец, расселись, учитель облокотился о свой стол руками.
— Сегодня особенный день. Может кто-нибудь сказать, почему?
Сьюзан подняла руку.
— Новый Фюрер сегодня вступает в должность.
— Именно, — ответил мистер Ранье. — Это одно из самых важных событий за много-много лет. Фюрер МакФарланд, пусть земля ему будет пухом, был великим лидером. Он оставил после себя такую планку, что генералу Брэдли придется постараться, чтобы быть достойным ее. Сегодня он отправляется в путешествие к этой цели. Я принес его, — учитель указал на странную коробку, — чтобы мы все могли послушать обращение Фюрера с церемонии инаугурации.
Потом он объяснил, что коробка называется радио. Она принимает сигнал из воздуха, так что можно услышать, о чем говорят далеко-далеко. В Централе новый Фюрер будет говорить в микрофон. Этот звук пошлют через воздух, от башни к башне, пока он не достигнет Хамнера. Тогда коробка примет его и превратит в голоса, которые можно будет слышать и понимать. Через несколько минут мистер Ранье включит это невероятное изобретение, и они услышат голос Фюрера из далекого Централа.
Когда время пришло, радио включили. Сначала было слышно только гудение батареи и дуновение озона, а потом шумы и шорохи, пока учитель крутил ручки. Наконец, звук прояснился и тонкий, жесткий голос полился из приемника прямо в классную комнату.
— ...Восточной Кампании. Аместрийцы, представляю вам нового Фюрера.
Послышался шум аплодисментов, и оркестр заиграл Федеральный марш. Затем – тишина. Наконец, раздался новый голос, пронесшийся сквозь километры и переданный этим волшебным изобретением. Риза, никогда не видевшая ничего подобного этой говорящей коробке, с интересом прислушалась.
— Товарищи офицеры, верные солдаты нации, мужчины и женщины Аместриса, сегодня великий день, — сказал Фюрер. — Сегодня великий день, потому что это первый день нашего великолепного будущего.
Последовала долгая пауза.
— Когда Уэсли МакФарланд умер, сознаюсь, я плакал. Не только по моему другу и любимому командиру – хотя он был и тем, и другим – но по великому человеку, смелому лидеру, ушедшему от нас. И больше всего я плакал по нации, которую он оставил позади. Аместрис не был готов потерять своего Фюрера, и я должен скорбеть по нему, как и вы все скорбите со мной. Но потом я увидел яркое будущее, ожидающее Аместрис. Будущее, свободное от страха, от тирании наших военных соседей. Будущее, где каждый может жить в мире и покое. Сохранность народа – вот мой приоритет. Аместрийцы – сильная и богатая нация. Наши алхимики и ученые сделали все, чтобы мы были самой индустриализованной и могущественной державой на земле. Другие страны завидуют нам. Они ненавидят нас за нашу силу и богатство. Ищут пути, чтобы лишить нас и того, и другого. Мы не можем этого допустить. Обязанность армии – защищать народ. И я намереваюсь проследить, чтобы солдаты под моим командованием исполняли свои обязанности смело, точно и эффективно. Не бойся, Аместрис. Твоя нация тебя защитит. Твоя армия тебя защитит. Твой Фюрер тебя защитит. Я защищу.
Речь все продолжалась и продолжалась: Фюрер говорил об изменениях в национальной политике, в которой Риза ничего не понимала, и о наплыве поступающих в академии, и об увеличении финансирования исследований и индустрии. Риза не слишком-то слушала. Она думала об армии, о солдатах в голубой форме, которые защищали народ и были сильными, смелыми и преданными. Откуда-то из забытых воспоминаний всплыл образ дедушки, чье имя и лицо Риза уже почти не помнила. Он служил в армии. Она помнила его добрую улыбку и нежные, защищающие руки, и каким-то образом эта картинка соединилась с идеей солдата, охраняющего нацию.
Риза знала, что папа не любил армию... но сейчас ей было очень хорошо от мысли, что где-то там есть солдаты, которые защищают ее от врагов, жаждущих ее крови и смерти.
