Серое, золотое- Ещё раз.
- Сколько можно?!
- Пока я окончательно не удостоверюсь в вашей бездарности, ангел мой.
- Столько не живут.
- Я уже начинаю склоняться к обратному. Ещё раз.
- Империо!.. Чёрт!
- Тридцать два.
Антонин Долохов даже болеть умудряется пафосно: крупной вязки серый свитер с высоким, до подбородка поднятым воротом, пряди горьковато-тёмных волос фактически закрывают половину лица, керамическая кружка с имбирным чаем в тонких холеных пальцах. Взгляд серебряных, с опасно расширенными зрачками глаз словно говорит: «я старый, измученный простудой мужчина, а ты, моя деревянная, ещё и изводишь меня этими жалкими пародиями на Империус. Как же я несчастен».
- Что «тридцать два»? – Джой Корд встрёпана, зла и от раздражения ничего не понимает.
- Я считаю ваши попытки, - мирно информирует Долохов, с неизмеримым наслаждением прихлёбывая чай.
- Ах… - девчонка уже собирается высказать учителю всё, что думает о нём, его родственниках, его стране et cetera, но от столь необдуманного поступка её удерживает стук в окно.
Жаль, что это не дементоры по вашу душу, - кровожадно думает Джой, отворяя раму.
- Не впускайте… - но поздно; огромная светлая сова влетает в комнату, внося на крыльях клочья тумана. Лицо Антонина принимает выражение безграничной, вселенской почти тоски.
- С вашего позволения, я уничтожу.
Девчонка озадаченно заправляет за ухо золотисто-русую чёлку. Затем, разглядев наконец, громко возмущается:
- Это же Громовещатель! Вскройте немедленно! Моя антикварная мебель…
Антикварная мебель для Долохова – святое, если у такого человека может быть что-то святое, конечно. Он неторопливо распечатывает конверт…
Следующие пятнадцать минут комната наполнена громкой и эмоциональной речью, из которой Джой не понимает не слова, но по интонации выводит, что адресата называют – самое мягкое – подлецом, скотиной и канальей.
- Налоговая полиция? – только и может выговорить она, когда голос наконец затихает.
- Что-то вроде того, - невозмутимо отвечает Антонин, привычным жестом откидывая назад надоедливую прядь.
Когда же ты перестанешь быть мальчишкой, Андрей? Никакого уважения к старшим – как не было, так и нет. Было бы время – приехал и надавал бы по ушам. Аврор. Щенок. Ну что ты брови изламываешь, девочка? У тебя никогда не было братьев, сдвинутых на твоём убийстве…
Джой Корд отворачивается к окну, подхватив со стола остывающий кофе – тонкие серебряные кольца, прозрачные почти запястья, рукава чёрного свитера, закатанные до локтя. Поднимает с подоконника мокрый кленовый лист, пытается разглядеть его на свет.
- Будете ответ писать?
- Лучше Запрещённое заклятье в конверте отправить… стоп, мисс Корд, а почему вы остановились? Я, помнится, не давал разрешения окончить мучения – ваши и свои.
- Может быть, вы всё же объясните, учитель…
- Я объяснял вам. Пять, нет, шесть раз.
- Значит, вы объясняли недостаточно ясно – для человека, который даже любовные вопросы решает с помощью данного Непростительного заклятья.
Девчонка, оглянувшись, встречается взглядом со своим наставником. И видит, что его глаза медленно меняют цвет: из стального – в ярко-зелёный, из серебра – в крыжовник.
Антонин Долохов машинально кутается в вязаный ворот свитера.
Помнится, тогда тоже был октябрь.
Да-да, почти такая же липовая аллея. Только дождя нет – звездолистопад, трепетное золото в небе, кремовый западный ветер и осенний запах старого парка.
Ксения Эллен в алом платье медленно идёт по дорожке, вороша ногами листья – каштановые локоны стянуты в тугой узел, обнажённая точёная шея, плечи. Идеальными полумесяцами – брови, карие глаза с затаённой зеленью, пушистые ресницы. Улыбки обычной её – лукавой, тёплой, в уголках губ согретой для всех и для никого – нет.
- Я не хочу более иметь никаких обязательств перед Орденом. У меня нет Метки, и... отпустите меня, Долохов, - упрямо; тонкая, звонкая струнка.
- Отпустить вас? – почти весело. – Это большая ответственность. По крайней мере, я должен знать причину.
- Я выхожу замуж.
- Вот как? И за кого же?
- Перестань, ты прекрасно знаешь!.. – в обращении друг к другу они постоянно сбиваются с «вы» на «ты». Странная, нервная привычка, - будто электрическим током.
- Может быть, и не знаю. Ангел мой, ты так часто меняешь свои пристрастия, что за тобой и не уследишь! Вчера я, сегодня мой брат. Кто знает, что будет завтра?
- Я выхожу замуж за Андрея Долохова, - чеканит. И, тише, нежнее, - я люблю его.
- Как мило, - брезгливо.
- Прекрати. Ты ответишь или нет?
- Сегодня вы безнадёжно подорвали мою веру в людей.
- Если бы ты любил…
Алмазный британец стискивает зубы.
Да чёрт возьми, я люблю! Абсурдно, безумно, нелепо… И кто-нибудь из нас двоих не переживёт этой любви – вы или я.
Мне плевать. Мне всё равно. Мне всё равно, потому что я ненавижу вас. Как же я вас ненавижу…
Брэк. Довольно.
- Ну хорошо, - ровно. – Я отпускаю вас.
- Правда? – недоверчиво. Она такого не ожидала, она ищет подвох.
- Ну конечно, Ксения, - Антонин тихо усмехается.
Ну конечно, Ксения. Конечно, я отпускаю вас. Вы хотите замуж – пожалуйста. Но гарантировать вам именно того жениха, которого вы приметили – увы, не в моей компетенции, ангел мой.
- Девочка моя, - Долохов медленно проводит указательным пальцем по краю керамической кружки, - как же вам несказанно повезло, что я нахожусь под действием морфия, а потому благодушен как сенбернар. Девочка моя, - продолжает он, поднимаясь, - как же вам несказанно повезло, что убить несносное дерзкое создание, по стечению обстоятельств оказавшееся моей ученицей, значит противоречить негласным правилам Тёмного Лорда. Сейчас я ухожу, мисс Корд. Сентиментальность проснулась. А вам советую вспомнить пожелание своего господина – не дерзить. Потому что, по сути, дерзить Наставнику – то же самое, что дерзить своему Лорду.
Знаешь, Шерлок, он её любил, - Джой Корд раскрывает ладони дождю, – он безумно её любил. У него глаза были – совсем-совсем зелёные. Мне думается, она была похожа на кошку, была своевольна, смела до отчаяния и восхитительно изысканна. И ещё думается – она не знала. Думала, что он её ненавидит, что всё делает назло ей, из собственничества. Они танцевали танго, и она думала, как бы выжить. Она приставляла к его горлу палочку, а он говорил: «давай, ведь это так просто – всего два слова!» - и целовал её. А она пыталась его оттолкнуть – и не могла. И было между ними электричество, и каждый старался причинить другому как можно больше боли. И она умирала всякий раз, как он касался её руки…
Джой Корд – поэт, а поэтам свойственно всё преувеличивать. Они любят перебирать слова, словно кипарисовые чётки, в цепочки сплетать замшевые шнурки, старые письма из шкатулки превращать в незаконченные романы. Романтики, аутисты, сказочники – что с них взять?..
Знаешь, Шерлок, он её любил…
«Он тебя убьёт», - устало выносит свой молчаливый вердикт старый спаниель.
