Глава 6Петунья Дурсль
Петунья Дурсль – тощая длинная женщина с жидкими блондинистыми волосами. У нее сухая кожа, бегающие водянистые глазки, лошадиный прикус и весьма неприятный характер. А еще – шея, коей, без сомнения, позавидовал бы любой жираф. Больше всего на свете она обожает сплетни, слезливые мыльные оперы, диетическую овсянку и своего толстого и капризного сына Дадли. Она ненавидит фокусников, детские качели, сов и своего странного племянника Гарри Поттера.
Петунья Дурсль – тощая и весьма неприятная женщина. Но у Петуньи Дурсль тоже есть сердце. Петунья Дурсль – тоже человек.
Порой в это трудно поверить. Очень-очень трудно.
- Поттер! Где этот мерзкий мальчишка? А ну, иди сюда, хулиган. Будто я не вижу, что ты задумал! Что «тетя»? Постыдился бы: мы тебя кормим, одеваем... Что значит – «в обноски Дадли»?! Да ты благодарен должен быть, что с нами живешь! Как это – «лучше бы у меня вообще никого не было»?! Как ты смеешь, ты, неблагодарный маленький парш...
От веранды доносится трубный возглас Дадли. Петунья, только что находившаяся в предпоследней стадии бешенства, расплывается в умильной улыбке, демонстрируя здоровенные зубы.
- Да-да, мой Дадлюшечка, солнышко мое пухлощекое! – громко сюсюкает Петунья. - Мамочка сейчас разберется с этим малолетним негодяем и придет! Да, моя пампушечка, мороженое – тебе. Да, и тортик – тебе. И лимонад. И мармеладки – я специально купила такие, как ты любишь, в форме червячков. Кушай, зайчик. А ты, Поттер...
Но дальнейшие словоизлияния доброй тетушки Петуньи Дурсль прерывает дикий истошный крик.
- ААААА! – вопит Дадлюшечка-пампушечка, на крейсерской скорости пролетая мимо матери, занятой воспитанием мелкого паршивца и социально опасного элемента по имени Гарри Поттер, и скрывается в саду, прорубив заодно в зарослях сирени нехилую такую просеку.
- Дадлик! – всплескивает мосластыми руками Петунья и кидается вслед за сыном.
На полпути она разворачивается и, мгновенно меняясь в лице, надвигается на Поттера подобно атомному ледоколу.
- Это ты!!! Что ты сделал с моим сыном?!
Она хватает племянника за ухо и тащит по направлению к веранде.
На разогретых солнцем досках ползают, извиваясь, желейные полосатые червяки. Ожившие.
Петунья Дурсль с гордостью причисляет себя к лику «нормальных». Тех, кому почту приносят почтальоны, кто ездит на работу на автомобилях и знать не знает никаких Хогвартсов, квиддитчей, Косых аллей и непонятно как пронумерованных платформ. И магии.
У Петуньи Дурсль была сестра.
Давно. Очень давно.
Ее звали Лили. Лили Эванс.
Рыжеволосая, зеленоглазая, особенная Лили Эванс.
Которая не была «нормальной». Которая знала, что такое Хогвартс, квиддитч, Косая аллея и платформа с непонятной нумерацией.
Которая умела заставлять распускаться увядшие цветы, двигаться карандашные рисунки и высекать из тоненькой деревянной палочки снопы разноцветных искр.
- Знаешь, что делали с такими уродами, как ты, в Средние Века? – надменно цедит старшая сестра, застав Лили, переливающую какое-то ярко-синее зелье из маленького котелка в колбу. – Их сжигали на кострах. А толпа вокруг славила Господа Бога и Святую Инквизицию, кричала «Ура!» и бросала в огонь цветочки.
Петунья Дурсль, она же Петунья Эванс, никогда ничего подобного не умела. Не умела левитировать предметы одним усилием своей мысли. Не умела приказать свету погаснуть и вспыхнуть вновь. Не умела выбежать под проливной дождь без зонта, а домой вернуться совершенно сухой. Не умела использовать магию, не умела колдовать. Она была обычным человеком. Магглом.
И это заставляло полыхать обжигающее пламя, однажды и навечно поселившееся в душе Петуньи Дурсль. Ибо она горячо, глубоко и отчаянно завидовала своей маленькой, зеленоглазой, необыкновенной, наделенной таким неправильным, но таким чудесным магическим даром сестренке...
- Уродка... – бросает она Лили, провожая ее в Хогвартс. – Уродка!
Зависть – чувство-трансформер, чувство-метаморф. Переплавляясь в тигле Петуньиной души, зависть эволюционирует в ненависть.
Годы идут, а ненависть все крепче, все сильнее, она обволакивает своими черными скользкими щупальцами и совершенно не желает отпускать. И Петунья Дурсль, когда-то – Эванс, начинает видеть мир сквозь мутную призму, порожденную самыми низменными, самыми мерзкими чувствами человеческой натуры.
Лили бы сказала, что любой дементор, сожрав Петуньину душу, тотчас бы сдох от сильнейшего расстройства желудка.
Но Лили больше нет. Лили умерла.
- Тетя? – нерешительный голос племянника заставляет задумавшуюся Петунью вздрогнуть.
Мармеладные червяки больше не шевелятся. Собственно, так им и положено.
- Чего тебе на... – начинает было она, но замолкает, словно ее обрубили, стоит ей только увидеть глаза Гарри Поттера. По-настоящему увидеть.
Они яркие. Зеленые, с темным ободком и совсем чуть-чуть раскосые. Как у Лили.
Не Гарри Поттер смотрит на нее с боязнью и осторожностью, но смотрит ее умершая сестра, ее Лили. Лили Эванс, которую Петунья ненавидела, а в далеком безоблачном детстве – любила.
- Смотри, Тунья! Смотри, как я умею!
Рыжеволосая девочка в зеленом платье все сильнее и сильнее раскачивает качели. Скрипит ржавое железо, с металлических балок осыпается бурая пыль... И маленькая Лили взмывает в небо и с хохотом парит в воздухе, а с покосившегося телеграфного столба срывается стая перепуганных воробьев... Лили планирует, широко раскинув руки, и мягко приземляется вниз, на землю, встает на ноги и оборачивается к сестре. На загорелом лице расцветает ясная, счастливая улыбка.
- Смотри, Тунья! Смотри!
- Тетя? – Гарри Поттер испуганно дергает Петунью за рукав летнего платья. – Тетя, что с вами?
А Петунья Дурсль, желчная, ядовитая, бескомпромиссная Петунья Дурсль, похожая на высохшую старую селедку, плачет и не может сдержать слез.
- Смотри, Тунья!
Это все было для нее. Все – для озлобленной, жестокой, равнодушно-презрительной и до ужаса циничной «нормальной» старшей сестры. И распускающиеся цветы, и волшебные картинки, и загадочные зелья – однажды Лили сварила одно, от простуды, когда Петунья очень долго болела, и, как та не отнекивалась, заставила ее его выпить...
Все было для того, чтобы вдохнуть в ее зачерствевшую, холодную душу, оплетенную отвратительными щупальцами ненависти, хоть немного теплого, дружеского участия и любви. И волшебства...
Как поздно она это поняла! Как поздно, как не вовремя... Лили нет – она ушла туда, где наверняка нет ни упреков, ни оскорблений, ни злобных завистливых сестер. Где качели – до небес и выше, где вместо колкого гравия пыльной детской площадки – серебряные облака, и где никто никогда не поведет рыженькую улыбчивую девчушку на эшафот во имя непонимания и страха.
- Смотри, Тунья! Смотри, как я умею!
Петунья Дурсль, которая отныне умеет чувствовать не только ненависть, плачет, а ее племянник – странный, особенный, «ненормальный» Гарри Поттер с глазами умершей Лили, робко касается сухой узловатой кисти тетушкиной руки.
- Тетя... Не надо, не плачьте. Все хорошо.
- Ступай, - бессильно машет рукой Петунья. – Ступай, мальчик...
Гарри Поттер отходит в сторону. Нехотя и неуверенно. Какое-то время он смотрит на нее, а из глаз его смотрит на сестру Лили Эванс. Потом племянник исчезает, перепрыгнув через клумбу с гортензиями. Желейные червячки валяются на полу. Не шевелятся.
Петунья Дурсль продолжает плакать.
У Петуньи Дурсль тоже есть сердце...
